Мэри снова и снова обдумывала, как лучше поступить. Она не была уверена, что во всем разобралась. Трактир «Ямайка» — притон воров и браконьеров, которые ведут выгодную контрабандную торговлю между побережьем и Девоном, по-видимому, их возглавляет ее дядя. Это ясно. Ну, а если она видела только часть дела и ей предстоит еще многое узнать? Девушка вспомнила ужас в глазах тети Пейшенс и ее слова, произнесенные шепотом в тот первый вечер, когда тени ранних сумерек поползли по полу кухни: «В „Ямайке“ творятся такие вещи, Мэри, о которых я не смею даже заикнуться. Скверные вещи. Ужасные дела, о которых я никогда не смогу тебе рассказать; я даже себе самой боюсь в них признаться». Помнится, сказав это, тетушка заковыляла к себе в комнату, запуганная и бледная, с трудом волоча ноги, как старое усталое животное.

Контрабанда — дело опасное; она является преступным промыслом и строго запрещена законами страны. Но такое ли уж это ужасное зло? Мэри не могла в этом разобраться. Она нуждалась в совете, но спросить было некого. Девушка оказалась совсем одна в мрачном и отвратительном мире, который ей вряд ли удастся изменить к лучшему. Будь Мэри мужчиной, она спустилась бы сейчас вниз и бросила вызов Джоссу Мерлину, а заодно и его друзьям. Да, она дралась бы с ними и пролила бы кровь, если бы только ей удалось это сделать. А потом — прочь, верхом на лошади, с тетей Пейшенс позади в седле. И скакать вниз, на юг, обратно к дружелюбному берегу Хелфорда, и обосноваться на ферме неподалеку от Могана или Гвика, и чтобы тетя вела домашнее хозяйство.

Однако в мечтах пользы мало; нужно смотреть в лицо нынешней действительности — и делать это смело, если хочешь чего-нибудь добиться.

Вот она сидит на кровати, девушка двадцати трех лет, в нижней юбке и шали, и ее мозг — единственное оружие, которое она может противопоставить человеку в два раза ее старше и в восемь раз сильнее. И если только этот человек поймет, что она сегодня ночью все видела из окна, он просто возьмет Мэри рукой за шею и, слегка надавив большим и указательным пальцами, положит конец ее любопытству.

И Мэри дала себе зарок. Раньше она это делала только один раз в жизни, когда в Манаккане за ней погнался бык; тогда ей тоже требовалось придать себе даже не просто смелости, но дерзкой, безрассудной отваги.

— Я никогда не выкажу страха перед Джоссом Мерлином и ни перед кем другим, — сказала себе девушка. — И чтобы доказать это, я прямо сейчас спущусь вниз, в темный коридор, и взгляну, что они там делают в баре, а если дядя меня убьет, я сама буду виновата.

Мэри торопливо оделась и натянула чулки, но обуваться не стала. Затем, открыв дверь, она с минуту постояла, прислушиваясь, но ничего не услышала, кроме медленного сдавленного тиканья часов в прихожей.

Девушка прокралась в коридор и подошла к лестнице. Она уже знала, что третья ступенька сверху скрипит, и последняя тоже. Мэри ступала осторожно, одной рукой опираясь на перила, а другой на стену, чтобы уменьшить свой вес, и так спустилась в темную прихожую у входной двери. Там ничего не было, кроме единственного шаткого стула и темного силуэта старинных напольных часов. Их сиплое дыхание громко раздавалось у девушки над ухом и нарушало тишину, словно живое существо. В прихожей было темно, как в погребе, и хотя Мэри знала, что она здесь одна, само одиночество уже казалось угрожающим, а закрытая дверь в пустующую гостиную внушала подозрения.

Воздух был затхлый и душный, по контрасту с холодными каменными плитами, от прикосновения к которым стыли ее ноги в одних чулках. Пока Мэри медлила, набираясь смелости, чтобы продолжить путь, луч света внезапно ворвался в коридор в глубине прихожей, и она услышала голоса. Дверь бара, должно быть, распахнулась и кто-то вышел, потому что чьи-то шаги проследовали на кухню и через несколько минут вернулись обратно, но кто бы это ни был, он оставил дверь по-прежнему приоткрытой, так как приглушенный шум голосов продолжал звучать и луч света остался на месте. Мэри испытывала искушение подняться обратно вверх по лестнице, в свою спальню, и искать спасения во сне, но внутри нее сидел какой-то неугомонный демон любопытства, и он-то и потащил девушку к дальнему коридору и заставил ее прижаться к стене всего в нескольких шагах от двери бара. Ее лоб и ладони покрылись испариной, и сперва Мэри ничего не слышала, кроме громкого биения собственного сердца. Дверь была открыта достаточно широко для того, чтобы она могла видеть откидную стойку бара и батарею бутылок и стаканов, а прямо перед собой — узкую полоску пола. Осколки стакана, разбитого дядей, по-прежнему лежали там, куда упали, а рядом с ними виднелось коричневое пятно от пива, пролитого чьей-то нетвердой рукой. Мужчины, должно быть, сидели на скамьях у противоположной стены, потому что Мэри их не видела. Всё замолкло, а затем внезапно прозвучал мужской голос, дрожащий и высокий — голос незнакомца.

— Нет, и еще раз нет, — сказал он. — Говорю вам в последний раз: я в этом не участвую. Я порываю с вами раз и навсегда и расторгаю наше соглашение. Это убийство — то, что вы заставили меня сделать, мистер Мерлин; по-другому не назовешь — настоящее убийство.

Голос, звучавший высоко и напряженно, вдруг дрогнул на последней ноте, как если бы говоривший оказался захвачен силой своих чувств и утратил власть над собственной речью. Кто-то — несомненно, сам хозяин — тихо ему ответил, но Мэри не смогла расслышать слов. Затем его речь прервал гогочущий смех, который Мэри узнала. Он принадлежал разносчику. Смех этот звучал недвусмысленно — он был оскорбительным и грубым.

Должно быть, в ответе заключался какой-то намек, потому что незнакомец снова заговорил — быстро, словно обороняясь.

— Повесить, да? — сказал он. — Я уже рисковал быть повешенным и не боюсь за свою шею. Нет, я думаю о своей совести и о всемогущем Господе; и хотя я готов с кем угодно сойтись в честной драке и понести наказание, если нужно, но коли дело доходит до убийства невинных людей, среди которых, к тому же, могут оказаться женщины и дети, это прямая дорога в ад, Джосс Мерлин, и вы это знаете не хуже меня.

Мэри услышала скрип стула, незнакомец поднялся на ноги, но в тот же миг кто-то грохнул кулаком по столу и выругался. Тут ее дядя в первый раз повысил голос.

— Не так быстро, мой друг, — сказал он, — не стоит спешить. Ты увяз в этом деле по самую шею, и черт побери твою проклятую совесть! Говорю тебе, теперь нет пути назад, слишком поздно; слишком поздно для тебя и для всех нас. Я сомневался в тебе с самого начала, меня смущали твои джентльменские замашки и чистые манжеты, и ей-богу, я оказался прав. Гарри, запри дверь на засов и заложи доской.

Внезапно вспыхнула драка. Мэри услышала крик и звук падающего тела, и в то же самое время стол рухнул на пол, а дверь во двор захлопнулась. Разносчик еще раз засмеялся, гнусно и непотребно, и стал насвистывать одну из своих песен.

— Может, пощекочем его, как дурачка Сэма, — предложил он, прервавшись на середине. — Полагаю, он окажется совсем крошкой без своей изящной одежки. Мне бы очень сгодились его часы с цепочкой: у бедняков с большой дороги вроде меня нет денег на то, чтобы покупать часы. Пощекочи его кнутом, Джосс, и посмотрим, какого цвета у него кожа.

— Заткни пасть, Гарри, и делай что велят, — ответил трактирщик. — Стой где стоишь, у двери, и проколи его ножом, если он попытается пройти мимо. А теперь послушай-ка, мистер служитель правосудия, или кто ты там есть в городе Труро: ты сегодня одурачил сам себя, но тебе не удастся одурачить меня. Тебе хотелось бы выйти за дверь, правда? И сесть на коня, и удрать в Бодмин? Да, а к девяти утра ты приведешь всех местных представителей закона в трактир «Ямайка» и полк солдат впридачу. Небось считаешь, что ты здорово придумал, да?

Мэри слышала тяжелое дыхание незнакомца, и должно быть, его как следует помяли в драке, потому что, когда он заговорил в ответ, голос его звучал прерывисто и сдавленно, как от боли:

— Делайте свое адское дело, если хотите. Я не могу вас остановить и даю вам слово, что не донесу на вас. Но присоединяться к вам я тоже не стану, и это мое последнее слово вам обоим.

Наступило молчание, а затем Джосс Мерлин заговорил снова.

— Берегись, — мягко сказал он. — Я слышал, как однажды другой человек сказал это, и через пять минут он уже болтал ногами в воздухе. Подвешенный на конце веревки, мой друг, и его большой палец не доставал до пола на полдюйма. Я еще поинтересовался, как ему нравится быть так близко к земле, но он не ответил. Веревка выдавила бедняге язык изо рта, и он перекусил его ровно пополам. Потом говорили, что он умирал почти восемь минут.

Стоявшая в коридоре Мэри почувствовала, как ее лоб и шея стали липкими от пота, а руки и ноги внезапно как будто налились свинцом. Маленькие черные точки запрыгали у нее перед глазами, и с нарастающим чувством ужаса девушка поняла, что, возможно, сейчас упадет в обморок.

В голове у нее билась только одна мысль: нащупать дорогу назад, в пустынную прихожую и добраться до тени часов: что бы ни случилось, она не должна упасть здесь и быть обнаружена. Мэри попятилась прочь от лунной дорожки и ощупью двинулась вдоль стены. У нее дрожали колени, и она знала, что в любой момент они могут подогнуться. Внутри нее уже поднялась волна тошноты, и голова кружилась.

Голос дяди донесся издалека, как будто он говорил, закрыв руками рот.

— Оставь меня с ним наедине, Гарри, — сказал он. — Сегодня в «Ямайке» тебе больше делать нечего. Возьми его лошадь и проваливай, отпустишь ее по ту сторону Кэмелфорда. Я сам справлюсь.

Мэри кое-как нашла дорогу в прихожую и, едва соображая, что делает, повернула ручку двери гостиной и, запнувшись, ввалилась внутрь. Потом она скорчилась на полу, спрятав голову в колени.

Должно быть, на пару минут девушка и вправду потеряла сознание, потому что черные точки у нее перед глазами собрались в одно огромное пятно и весь мир вокруг стал черным. Однако положение, в котором Мэри упала, хорошо способствовало тому, чтобы снова прийти в чувство, и через мгновение она уже сидела, опершись на локоть и прислушиваясь к цокоту копыт во дворе. Девушка услышала, как животному, ругаясь, приказали стоять смирно, — это был голос Гарри-разносчика, — затем он, наверное, сел в седло и пришпорил каблуками пони, потому что топот копыт стал удаляться прочь со двора, вниз по большой дороге, и окончательно затих за склоном холма. Теперь ее дядя был в баре один со своей жертвой, и Мэри подумала, сможет ли она добраться до ближайшего жилья по дороге к Дазмэри и позвать на помощь. Это означало пеший переход в две или три мили по проселку через пустошь, прежде чем встретится первая пастушья хижина; по тому же проселку сегодня вечером удирал куда-то бедный идиот, и может быть, он и сейчас ждет и гримасничает на обочине канавы.