Да и в поведении каждого вполне сказался его характер.

Сам мистер Смарт услышал о своей потере, вернувшись утром из Лондона. Разумеется, он был потрясен; но так уж был устроен этот задорный, хотя и немного вздорный человек, напоминавший задиристого воробья, что он, не поддавшись унынию, бодро занялся поисками. Джентльмен по фамилии Хармер приехал сюда специально, чтобы купить рыбок, и некоторое раздражение в нем, когда он узнал, что купить их уже нельзя, было бы вполне понятно. Однако его свирепые усы выражали нечто большее, чем досада, а взгляд, которым он пронизывал присутствующих, был полон настороженности, чтоб не сказать подозрительности.

Бледное лицо банковского управляющего, также вернувшегося из Лондона, только позднее, притягивало этот сверлящий, нервный взгляд, словно магнит. Из двух остальных вчерашних собеседников отец Браун, если с ним не заговаривали, по большей части молчал, а ошеломленный Хартопп не отвечал, даже когда к нему обращались.

Виконт же не мог пропустить случая, чтобы укрепить позиции в принципиальном споре, он улыбнулся своему противнику-рационалисту, как улыбаются, зная, что можно сердить самой сердечностью обхождения.

– Согласитесь, доктор, – сказал он, – по крайней мере некоторые из случаев, которые вы считали невероятными, сегодня более правдоподобны, чем вчера. Если какой-то бродяга сумел, прочтя стишок, разрушить крепкий сосуд, да к тому же за двойной стеной, это неплохо подтверждает мои слова о духовных силах и материальных преградах.

– Это ничуть не хуже подтверждает и мои слова, – едко отпарировал доктор. – Если обладать малой толикой научных знаний, то можно дать объяснение и таким проделкам.

– Что же, доктор, – не без волнения спросил Смарт, – вы в самом деле можете хоть отчасти прояснить эту загадку?

– Я могу разъяснить то, что называет загадкой виконт, – сказал доктор, – потому что загадки тут никакой и нет. Эта сторона дела просто тривиальна. Звук представляет собой колебания воздуха, и они могут разрушать стекло, если колебания – определенного рода, а стекло – определенной структуры. Похититель не передавал мысленных приказаний по методу, к которому, по словам виконта, прибегают на Востоке, когда хочется поболтать. Он спел, что на ум взбрело, и провел по нужной струне. Таких экспериментов сколько угодно – звуком раскалывали стекло определенного состава.

– И при этом исчезало несколько кусков чистого золота, – невозмутимо прибавил виконт.

– Вот идет инспектор Пиннер, – сказал Бойл. – Между нами говоря, я думаю, что ему естественная теория доктора показалась бы такой же сказкой, как и сверхъестественная версия виконта. Недоверчивый он человек, мистер Пиннер, особенно относительно меня. Уверен, что я у него на подозрении.

– Можете быть уверены, мы все на подозрении, – заметил виконт.

Это подозрение и побудило Бойла искать совета у отца Брауна. Когда несколько часов спустя они прогуливались вокруг зеленой площади, священник, который задумчиво и хмуро слушал, глядя в землю, вдруг остановился.

– Смотрите-ка! – сказал он. – Здесь мыли панель, только здесь – у дома полковника Варни. Интересно бы знать, вчера или сегодня.

Он испытующе оглядел дом, высокий и узкий, с рядами полосатых жалюзи, когда-то ярких, но теперь выцветших.

Щели, сквозь которые виднелась внутренность дома, были еще темнее и казались черными трещинами на фасаде, золотом в лучах утреннего солнца.

– Это ведь дом полковника Варни? – уточнил Браун. – Он, кажется, тоже приехал с Востока. А что он за человек?

– Я никогда его не видел, – ответил Бойл. – Да, по-моему, и другие, кроме разве доктора Бердока, но и тот бывает у него не чаще, чем необходимо.

– Что ж, повидаюсь с ним сам, – сказал отец Браун.

Большая дверь распахнулась и поглотила маленького священника, а его приятель бестолково смотрел ему вслед, как бы сомневаясь, выпустит ли она визитера. Через несколько минут она, однако, растворилась, отец Браун вышел, чему-то улыбаясь, и неторопливо, будто без цели, продолжал прогулку. Временами казалось, что он забыл о занимавшем их предмете, так как то тут, то там делал посторонние замечания: о местном обществе, о прошлом этих мест, о будущих переменах. Около банка, где начинали новую дорогу, он заговорил о почве и с каким-то неопределенным выражением окинул взглядом лужайку.

– Это же общинный выгон, – сказал он. – Тут бы пасти свиней и гусей, если бы у здешних жителей они были. А кормятся на нем только крапива да чертополох. Как жаль, что такой отличный лужок превратился в никчемный, бесполезный пустырь! Скажите, вон там, напротив, это дом доктора Бердока?

– Да, – вздрогнув от неожиданности вопроса, ответил Бойл.

– Превосходно, – сказал священник. – Постучимся тогда и в эту дверь.

Потом они вернулись в дом мистера Смарта, и, пока поднимались по лестнице, Бойл снова пересказывал своему спутнику подробности разыгравшейся на рассвете драмы.

– Вы-то сами тогда не задремали? – спросил отец Браун. – Пока Джеймсон бегал вниз и возился с дверью, не мог кто-нибудь взобраться на балкон?

– Нет, – ответил Бойл, – нет, не мог. Я проснулся, когда Джеймсон кричал с балкона. Потом я слышал, как он торопится по лестнице и гремит запорами, и вышел на балкон сразу после этого – там ведь два шага.

– А никто не мог проскользнуть между вами, через какой-нибудь другой вход? – настаивал отец Браун. – Нельзя ли проникнуть сюда, минуя парадную дверь?

– Нет, никак нельзя, – уверенно ответил Бойл.

– Я все-таки, пожалуй, посмотрю сам, – извиняющимся тоном сказал Браун и неслышно сбежал по лестнице.

Бойл с сомнением поглядел ему вслед. Довольно скоро на верху лестницы снова появилась круглая физиономия, похожая на сделанную из тыквы голову шуточного привидения.

– Вы правы, другого входа нет, – торжествующе провозгласила призрачная тыква. – А теперь, собрав все курьезы воедино, посмотрим, чем мы богаты. Любопытное выходит дельце.

– Вы думаете, – спросил Бойл, – в нем как-то замешан виконт или полковник или кто-нибудь из этих путешественников? Что-нибудь сверхъестественное?

– О да, – серьезно сказал священник. – Если предположить, что виконт или полковник или кто-то еще, одевшись бедуином, прокрался сюда в темноте тогда это безусловно сверхъестественно.

– Как вас понять? – удивился Бойл.

– Видите ли, этот араб не оставил следов, – ответил отец Браун. – Полковник и банкир – ваши ближайшие соседи с разных сторон. Но между вашим домом и банком рыхлая красная почва, на ней босые ноги отпечатались бы, как на гипсе, и красные следы были бы повсюду. А перед домом полковника мыли панель, причем вчера, не сегодня; это я выяснил, рискнув испытать на себе жгучий перец полковничьего норова. Мокрые следы остались бы по всей дороге. Ну, если бы ночной гость был виконтом или доктором, которые живут напротив, он, конечно, мог бы идти по лужайке. Однако идти по ней босиком в высшей степени затруднительно, поскольку там сплошные колючки, чертополох да заросли крапивы. Он обязательно исколол бы ноги и уж, конечно, оставил бы какие-нибудь следы. Если только он не был, как вы полагаете, существом сверхъестественным.

Бойл внимательно следил за серьезным и непроницаемым лицом священника.

– Так кто же он был, по-вашему? – наконец спросил секретарь.

– Следует помнить одну общую истину, – помолчав, проговорил отец Браун. – То, что слишком близко, как бы невидимо. Один астроном наблюдал луну, когда ему в глаз попала мошка, и обнаружил там дракона, которого на луне быть не может. И мне рассказывали, что собственный голос неузнаваем. И вообще – того, что у нас перед самыми глазами, мы сплошь и рядом не видим, а увидев, не узнаем. Если же близкое немного отдалится, мы, пожалуй, решим, что оно далеко. Давайте-ка выйдем на минутку из дома и посмотрим, как все выглядит с иной точки зрения.

Он поднялся со стула и, спускаясь по лестнице, продолжал свои объяснения так, словно, размышляя вслух, нащупывал в потемках нить мысли.

– Виконт и вся эта азиатчина, конечно, тоже идут к делу, в таких случаях все зависит от предрасположения ума.

Человек может быть настроен так, что упавший на него кирпич примет за покрытый клинописью изразец из висячих садов Семирамиды. Он даже не посмотрит на него и не увидит, что из таких же точно кирпичей сложен его собственный дом. И с вами случилось то же…

– Вот так штука! – перебил Бойл, уставясь на входную дверь. – Что бы это значило? Дверь опять заперта!

В эту дверь они вошли несколькими минутами раньше, а теперь поперек нее лежали массивные темные полосы покрытого ржавчиной железа, те самые, которые не смогли, по выражению Бойла, удержать птичек в клетке. Было что-то мрачное и ироническое в этих ветхих запорах; они словно бы сами затворились за вошедшими и не желали их выпускать.

– Ах, вы об этом! – небрежно отозвался отец Браун. – Это я сам только что запер их. А вы и не слышали?

– Нет, – недоуменно отвечал Бойл, – ничего не слышал.

– Я, собственно, так и думал, – флегматично сказал священник. – Наверху это и не может быть слышно. Тут что-то вроде крючка без усилия входит в гнездо. Когда ты рядом, и то слышишь только глухой щелчок. А чтобы услышали наверху, надо сделать вот что.

Он вынул крюк из отверстия, и тот упал, с лязгом стукнув о дверную притолоку.

– Он гремит, когда дверь отмыкают, – сказал отец Браун. – Даже если отмыкать очень осторожно.

– Так, значит…

– Да, значит, – продолжал отец Браун, – что вы из комнаты слышали, как Джеймсон отпирает, а не запирает дверь. А теперь давайте и мы отопрем.

На улице священник продолжал так бесстрастно, точно читал лекцию по химии:

– Я уже говорил, что человек, настроенный определенным образом, может усмотреть дальнее в близком, близком к себе же самому, быть может – очень похожем на себя.

Так произошло с вами, когда вы сверху смотрели на гостя в причудливом наряде. Вы, конечно, не подумали о том, в каком виде вы сами предстали ему, когда он смотрел на вас снизу?