– Удивляюсь, что ему еще не перерезали горло, – сказал камердинер мистера Смарта с затаенной иронией, точно хотел на самом деле сказать: «Огорчаюсь» (разумеется, в переносном смысле).

– Удивляюсь, как он не бережет свое добро, – сказал главный конторщик мистера Смарта, который оставил дела в конторе, чтобы помочь новому секретарю. – Он ведь и ветхого засова не побеспокоится задвинуть на своих ветхих дверях.

– Я вообще удивляюсь, – сказала домоправительница мистера Смарта с той категоричностью и с той туманностью, которыми бывали отмечены ее суждения. – Ну ладно еще отец Браун или там доктор, но когда он говорит с иностранцами, это, я считаю, значит испытывать судьбу. Дело не только в виконте; тот, из банка, тоже слишком уж желтый для англичанина.

– Ну, Хартопп-то англичанин, – благодушно ответил Бойл, – настолько англичанин, что и слова о себе не скажет.

– Значит, много о себе думает, – заявила домоправительница. – Может, он и не иностранец, только он не такой уж дурак. Я считаю, чужаком кажется – чужаком и окажется, – многозначительно прибавила она.

Ее неодобрение, несомненно, усугубилось бы, если бы она слышала разговор в гостиной в тот же день, под вечер, – разговор, в котором речь шла о золотых рыбках, а ненавистный ей иностранец занимал чуть ли не центральное место.

Он не так уж много и говорил, но даже молчание у него было каким-то значительным. Восседал он на ворохе подушек, и в сгущавшихся сумерках его широкое монгольское лицо распространяло, подобно луне, неяркое сияние. Его азиатские черты становились еще заметнее в этой комнате, похожей на склад раритетов, где в хаосе прихотливых линий и огненных красок глаз различал бесчисленные сабли и кинжалы, музыкальные инструменты, иллюминированные манускрипты. Как бы там ни было, а Бойлу чем дальше, тем больше казалось, что фигура на подушках, черная в полумраке, напоминает огромное изображение Будды.

Беседа шла на довольно общие темы, так как в ней участвовало все маленькое местное общество. Собственно говоря, его члены уже привыкли собираться по очереди то у одного, то у другого, и к этому времени они образовали как бы клуб, состоящий из обитателей четырех или пяти домов вокруг зеленой лужайки. Из них самым старинным, большим и живописным был дом Перегрина Смарта; он почти целиком занимал одну из сторон квадрата, и рядом помещалась только маленькая вилла, где жил отставной полковник по фамилии Варни, как говорили – инвалид, который никогда и никуда не выходил. Под прямым углом к этим домам стояли две или три мелочные лавчонки да гостиница «Голубой дракон», в которой остановился приехавший из Лондона мистер Хартопп. По противоположную сторону было три дома: один снимал виконт де Лара, другой – доктор Бердок, третий стоял пустой. Четвертую сторону занимал банк и примыкавший к нему домик управляющего, а дальше шел участок, оставленный для застройки и огороженный забором.

Это была, таким образом, очень замкнутая компания, и одиночество в довольно пустынном на многие мили краю сплачивало ее еще теснее. В тот вечер, однако, их магический круг разомкнул посторонний – некий субъект с мелкими чертами лица и свирепо торчащими усами, одетый так бедно, что был, наверное, миллионером или герцогом, если и в самом деле приехал сюда, чтобы совершить сделку со старым коллекционером. Впрочем, в гостинице «Голубой дракон» он был известен под именем мистера Хармера.

Ему тоже расписали великолепие золотых рыбок, не забыв покритиковать владельца, который так небрежно их хранит.

– Да, все говорят, что с ними надо быть поосторожней, – сказал мистер Смарт, выгибая бровь и бросая многозначительный взгляд на конторщика, который дожидался с какими-то бумагами. Смарт был округлый лицом и телом пожилой человек, чем-то напоминавший лысого попугая. – Джеймсон и Харрис все пристают ко мне, чтобы я запирал двери на засов, как в старинной крепости, да эти проржавелые засовы сами такие старинные, что вряд ли кому помешают войти. Я больше полагаюсь на фортуну и нашу полицию.

– И лучшие запоры не всегда оградят от вторжений, – сказал виконт. – Все зависит от того, кто хочет войти. Однажды индус-отшельник, который нагим жил в пещере, проник сквозь тройное кольцо монгольских воинов, похитил большой рубин с тюрбана самого правителя и вышел обратно, невредимый, как тень. Он хотел показать сильным мира сего, как могущественны тонкие законы пространства и времени.

– Если изучить эти самые тонкие законы, – сухо заметил доктор Бердок, – то всегда можно разобраться, как проделывают такие штуки. Западная наука немало прояснила в восточной магии. Бесспорно, что многое делается с помощью гипноза и внушения, а то и просто ловкостью рук.

– Рубин был не в царском шатре, – проронил виконт не то задумчиво, не то сонно. – Индус разыскал его среди сотни других шатров.

– А телепатией этого объяснить нельзя? – раздраженно спросил доктор.

Вопрос прозвучал тем более резко, что за ним последовала полная тишина, как будто знаменитый путешественник по недостатку воспитанности задремал. Впрочем, он тут же встряхнулся и сказал с неожиданной улыбкой:

– Прошу прощения, я забыл, что мы изъясняемся словами. На Востоке мы привыкли разговаривать мысленно и поэтому всегда правильно понимаем друг друга. Удивительно, до чего вы здесь боготворите слова и доверяете им. Вы сейчас упомянули о телепатии, могли и вовсе отмахнуться – дескать, фокусы, – а что от этого меняется? Если вам скажут, что кто-то взобрался на небо по манговому дереву, какая разница, назвать это левитацией или просто враньем?

Если бы средневековая ведьма взмахом волшебной палочки превратила меня в голубого бабуина, вы и то усмотрели бы в этом всего лишь атавизм.

Доктор явно хотел ответить, что от такого превращения мало что изменилось бы, но тут в разговор грубовато вмешался приезжий, которого звали Хармер:

– Конечно, индийские факиры мастера на разные штуки, но замечу, ведь делается это большей частью в Индии.

Там им, видимо, помогают свои люди или просто психология толпы. Вряд ли такие трюки удавались в английской деревне, так что, по-моему, рыбки нашего друга здесь в полнейшей безопасности.

– Вот я расскажу вам один случай, – все так же не шевелясь, проговорил виконт де Лара, – который произошел не в Индии, а перед штабом английских войск в самом современном районе Каира. Во дворе штаба стоял часовой и погладывал сквозь решетку железных ворот на улицу. Снаружи к воротам подошел оборванец, босой и в туземных лохмотьях, и спросил его на чистом и правильном английском языке об одном документе, хранившемся в штабе. Солдат, разумеется, ответил, что внутрь ему хода нет, а туземец усмехнулся и сказал: «А вот посмотрим, что снаружи, что – внутри». Часовой еще глядел на него пренебрежительно сквозь решетку, когда вдруг увидел, что хотя и он, и ворота вроде бы остались на прежних местах, но сам он оказался на улице и смотрит во двор, где как ни в чем не бывало ухмыляется тот самый оборванец, который тоже не сделал ни шага. Потом тот повернулся к зданию штаба. Тогда часовой опомнился и крикнул солдатам во дворе, чтобы они схватили лазутчика. «Ладно, ты все равно не выйдешь наружу», – мстительно сказал он. Оборванец откликнулся звонким голосом: «Посмотрим, что внутри, а что снаружи». И солдат увидел, что от улицы его опять отделяют прутья ворот, а ухмыляющийся туземец, целый и невредимый, очутился на улице и держит в руке бумажку.

Мистер Имлак Смит, управляющий банком, который все время слушал, склонив голову и глядя на ковер, тут впервые заговорил:

– А что сталось с документом? – спросил он.

– Безупречный профессиональный инстинкт, – с иронической любезностью заметил рассказчик. – Да, это действительно был важный финансовый документ. Последствия имели международный резонанс.

– Остается надеяться, что такие происшествия случаются нечасто, хмуро проронил молодой Хартопп.

– Меня интересует не политическая сторона дела, – безмятежно продолжал виконт, – а философская. Из этого примера видно, как умудренный человек может обойти время и пространство и, манипулируя, так сказать, их рычагами, повернуть весь мир. Но вам-то, друзья мои, трудно поверить в духовные силы, которые могут быть сильнее материальных.

– Что ж, – с живостью сказал старый Смарт, – я-то, конечно, не авторитет по части духовных сил. А вот что скажете вы, отец Браун?

– Меня поражает, – ответил тот, – что все сверхъестественные деяния, о которых мы слышали, совершались ради кражи. А крадут духовными средствами или материальными – это, по-моему, все равно.

– Отец Браун человек простой, – усмехнулся Смит.

– Пусть так, простые люди мне близки, – сказал Браун. – Они знают свою правоту, даже если не могут ее доказать.

– Уж очень это мудрено для меня, – бесхитростно признался Хартопп.

– Может быть, – с улыбкой сказал маленький священник, – вам больше подошло бы изъясняться без слов, как предлагает виконт. Он поддел бы вас бессловесной колкостью, а вы ответили бы ему беззвучным взрывом негодования.

– Не стоит забывать о музыке, – сонно пробормотал виконт, – иной раз она действует лучше слов.

– Пожалуй, это мне было бы понятнее, – тихо ответил молодой человек.

Бойл следил за разговором с внимательным любопытством, потому что участники его держались как-то особенно и даже необыкновенно. Флюгер беседы лениво качнулся в сторону музыки; все взгляды обратились на Имлака Смита он был неплохим музыкантом-любителем. Тогда молодой секретарь вспомнил вдруг о служебных обязанностях и указал хозяину на главного конторщика, который терпеливо дожидался с бумагами в руке.

– Ах, да не морочьте с ними голову, Джеймсон! – торопливо сказал Смарт. – Это по поводу моего счета, только и всего; я потом поговорю об этом с мистером Смитом. Да, мистер Смит, так вы говорили о виолончели…

Но холодное дыхание мирских дел успело развеять благоухание метафизической дискуссии, и гости стали один за другим прощаться. Имлак Смит остался последним, и когда другие откланялись, они с хозяином удалились во внутреннюю комнату, где стоял сосуд с золотыми рыбками, и притворили за собою дверь.