— Нет, не знаю. — я внимательно всмотрелся в него, ища признаки возвращения горячки. Но взгляд его оставался разумным, и лихорадочный румянец исчез с лица.

— А! вы, западные ученые, кое в чем сильно отстаете, — заметил он. Во всем, что материально и ведет к телесному комфорту, вы на высоте, но в отношении тонких сил Природы, скрытых возможностей человеческого духа лучшие из вас на столетия отстали от ничтожнейшего из индийских кули. Бесчисленные поколения наедающихся говядиной, любящих удобства предков отдали нашим животным инстинктам власть над духовными. Тело, назначенное быть простым орудием души, сделалось для нее развращающей темницей. Восточные душа и тело не так спаяны друг с другом, как наши, и гораздо легче разлучаются в смерти.

— Кажется, им немного проку от этой особенности их натуры, проговорил я недоверчиво.

— Только тот прок, что они больше знают, — ответил генерал. — Если бы вы попали в Индию, так наверно, первое развлечение, которое вы бы там увидели — это так называемый манговый фокус. Конечно, вы о нем слышали или читали. Парень сажает семечко манго и делает над ним пассы, покуда оно не прорастает, покрывается листвой, цветет, плодоносит — и все это за полчаса. Это не фокус — это знание. Те люди знают о природных процессах куда больше, чем ваши Тинделлы и Хаксли, они могут ускорять или замедлять эти процессы тонкими средствами, о которых мы не имеем никакого понятия. Так называемые факиры из низших каст — это обыкновенные фокусники, но люди, достигшие больших высот так же превосходят нас в знаниях, как мы — готтентотов или патагонцев.

— Вы говорите так, как будто вы с ними хорошо знакомы, — заметил я.

— К несчастью да, — отозвался он. — Я с ними общался таким образом, каким, надеюсь, никому больше никогда не доведется. Но, право, об одиллических силах вы должны что-нибудь знать, потому что в вашей профессии за ними огромное будущее. Вы должны прочесть «Исследования магнетизма и жизненной силы» Рэйхенбаха и «Письма о животном магнетизме» Грегори. Если вы к ним добавите двадцать семь афоризмов Месмера и работы доктора Юстинуса Кернера, это сильно расширит круг ваших понятий.

Не могу сказать, чтобы я признал прописаный мне курс чтения предметом, связанным с моей профессией, так что я не сделал никаких комментариев, а поднялся, чтобы уйти. Перед этим я еще раз сосчитал пульс пациента и убедился, что лихорадка полностью прекратилась таким внезапным и необъяснимым образом, который совершенно не характерен для заболеваний малярийного типа.

Я повернулся к генералу, чтобы поздравить его с таким внезапным улучшением и одновременно потянулся за перчатками, лежащими на столе — в результате я поднял не только свою собственность, но и полотняное покрывало с неизвестного предмета.

Я бы и не заметил, что натворил, если бы не злобный взгляд больного и его нетерпеливое восклицание. Я тут же повернулся и положил покрывало на место так быстро, что просто не могу сказать, что под ним находилось, осталось только общее впечатление: это «что-то» выглядело, как свадебный пирог.

— Ладно, доктор, — к генералу вернулось добродушие, когда он понял бесспорную случайность произошедшего. — Почему бы вам его и не увидеть? И, протянув руку, он снял покрывало во второй раз.

Тогда я разглядел: то, что я принял за свадебный пирог, на самом деле представляло собой замечательно выполненную модель величественного горного хребта, чьи покрытые снегом вершишы, надо сказать, и впрямь напоминали сахарные башенки и минареты.

— Это Гималаи, точнее их Суринамская ветвь, — пояснил генерал. — Тут показаны главные перевалы между Индией и Афганистаном. Великолепная модель. Эти места для меня много значат — тут была моя первая кампания. Вот перевал напротив Калабага и Тульской долины — здесь я летом 1841 года защищал конвой и присматривал за афидиями. Эти занятия — не синекура, можете мне поверить.

— А это, — я показал на кровавокрасную отметку рядом с перевалом, место битвы в которой вы участвовали?

— Да, там было жарко, — ответил он, наклоняясь над красной отметкой. — Нас атаковали…

Тут он упал на подушку, будто его подстрелили, и лицо его приняло то же выражение ужаса, с каким я его в первый раз увидел. В то же мгновение откуда-то, словно бы из воздуха прямо над кроватью, послышался тонкий дрожащий звон, который я могу сравнить только со звонком велосипеда — но этот звук отличался от него отчетливой пульсацией. Никогда, ни до того, ни после, я не слышал ничего подобного. Я огляделся в удивлении, не понимая, откуда взялся этот звук, но не увидел ничего, чему бы можно было его приписать.

— Все в порядке, доктор, — проговорил генерал с принужденной улыбкой. — Это ко мне проведен такой звонок. Может быть, вы спуститесь писать рецепты в гостинную?

Ему явно не терпелось от меня избавиться, так что мне пришлось удалиться, хотя я с удовольствием задержался бы немного, чтобы узнать, откуда взялся таинственный звук.

Уезжал я с твердым намерением навестить интересного пациента снова и попытаться извлечь из него новые подробности о его прошлом и настоящем. Однако мне пришлось разочароваться, потому что в тот же вечер мне принесли письмо от самого генерала со вложенной щедрой платой за единственный визит и сообщением, что мое лечение так ему помогло, что он считает себя совершенно здоровым, и мне нет нужды беспокоиться навещать его опять.

То был единственный раз, когда я общался с арендатором Кломбера.

Соседи и другие любопытные часто спрашивали меня, не произвел ли он на меня впечатления душевнобольного. На этот вопрос я должен без колебания ответить отрицательно. Напротив, его замечания создали у меня представление о нем, как о человеке начитанном и глубоко думающем.

Но во время нашей единственной встречи я заметил, что рефлексы у него слабые, arcus senilis хорошо заметен и артерии аэроматичны — одним словом имелись все признаки, что здоровье в неудовлетворительном состоянии и можно опасаться внезапного кризиса.

Глава 10

Как из поместья пришло письмо

Бросив на свое повествование этот боковой свет, я возвращаюсь к тому, что пережил сам. Свой рассказ я прервал, как читатель без сомнения помнит, в момент появления диковинного бродяги, который назвал себя капралом Руфусом Смитом. Это событие произошло в самом начале октября, и я убедился, сопоставляя даты, что доктор Истерлинг посетил Кломбер недели на три раньше.

Все это время я был в жестоком волнении, потому что ничего не слышал ни о Габриэль, ни о ее брате, с тех самых пор, как генерал застал нас вместе. Я нисколько не сомневался, что их подвергли какому-то принуждению, и мысль о том, что мы навлекли на них несчастье, не давала покоя ни мне, ни сестре.

Однако наше волнение несколько утихло, когда через несколько дней после моей последней беседы с генералом мы получили записку от Мордонта Хизерстоуна. Ее принес маленький оборванец, сын одного из наших рыбаков, пояснивший, что записку дала ему у подъездных ворот некая старуха, видимо, кломберская кухарка.

«Дорогие друзья, — говорилось в записке, — Габриэль и меня очень огорчает мысль о том, как вы беспокоитесь, не имея от нас известий. Дело в том, что мы принуждены безвылазно сидеть дома. И это принуждение не физическое, а моральное.

Наш бедный отец, который становится все более нервным день ото дня, упросил нас пообещать, что мы не выйдем из дому до пятого октября, и, чтобы умерить его страхи, мы пообещали. Он со своей стороны пообещал нам, что после пятого, то есть, меньше, чем через неделю, мы будем свободны, как воздух, и сможем ходить, куда вздумается — так что нам есть, чего дожидаться.

По словам Габриэль, она вам рассказала, как меняется отец после этой пресловутой кризисной даты. Кажется, в этом году у него больше, чем обычно, оснований ожидать несчастья, потому что никогда прежде я не видел, чтобы он предпринимал так много предосторожностей или казался таким выведенным из равновесия. Кто бы мог подумать при виде его склоненной фигуры и трясущихся рук, что это — тот самый человек, который несколько недолгих лет назад имел обыкновение устраивать пешие охотничьи экспедиции за тиграми в терайских джунглях и смеялся над более робкими охотниками, ищущими безопасности в балдахине на слоновьей спине?

Вы знаете, что на улицах Дели он заработал Крест Виктории — и вот, он вздрагивает от страха при каждом звуке в самом мирном уголке Англии! Как это печально, Вэст! Вспомните (я вам уже говорил это), опасность не мнимая, не воображаемая, у нас есть все причины считать ее как нельзя более реальной. И однако, природа ее такова, что ее невозможно ни предотвратить, ни толком выразить словами. Если все будет хорошо, ждите нас в Бренксоме шестого.

С горячей любовью к вам обоим, остаюсь, дорогие друзья, преданым вам

Мордонтом.»

Это письмо принесло нам огромное облегчение, дав знать, что брат и сестра не испытывают никакого физического принуждения, но наше бессилие и невозможность даже понять сущность опасности, угрожающей тем, кого мы любили больше, чем себя, едва не доводили нас до сумасшествия.

Пятьдесят раз на дню мы спрашивали себя и друг друга, откуда ждать беды, но, чем больше мы об этом думали, тем более безнадежной казалась загадка.

Наконец, устав от бесплодных рассуждений, мы были принуждены их бросить, успокаивая друг друга тем, что всего через несколько дней все запреты снимутся и мы обо всем услышим из собственных уст наших друзей. Мы только опасались, что эти несколько дней покажутся нам томительными и долгими. И так бы оно и было, если бы не новое, совершенно неожиданное событие, отвлекшее нас от наших забот и снабдившее новыми занятиями.

Глава 11

Крушение барка «Белинда»

Лицемерное утро третьего октября предъявило нам яркое солнце и безоблачное небо. На рассвете, правда, веял легкий бриз, и два-три крохотных белых облачка дрейфовали в небесах, словно потерянные перья гигантской птицы, но к середине дня даже и тот слабенький ветерок совершенно улегся, и воздух стал густым и неподвижным. Солнце, истекая светом, жгло необыкновенно сильно для осенней поры, и над холмами висела мерцающая дымка, совсем скрывшая от глаз ирландские горы на той стороне пролива.