Агата Кристи - Тайна голубого экспресса. Тайна Семи циферблатов. Убийство в доме викария

Воцарилось долгое молчание. Миллионер протянул Пуаро руку.

— Надеюсь, вы понимаете, мосье Пуаро, что все это для меня значит, — сказал он срывающимся от волнения голосом. — Утром я вышлю вам чек, но услуга, которую вы мне оказали, поистине неоценима. Вам нет равных, мосье Пуаро. Вам просто нет равных.

Пуаро поднялся, слегка выпятив грудь.

— Ну что вы, я всего лишь Эркюль Пуаро, — скромно сказал он. — И все же вы правы, в каком-то смысле мне нет равных. Но ведь и вам, мосье ван Олдин, тоже нет равных. Я рад, я счастлив, что мне удалось оказать вам посильную помощь. А теперь мне необходимо привести себя в порядок, стряхнуть, так сказать, пыль долгих дорог.

В холле отеля Пуаро повстречал старых знакомых: почтенного мосье Папополуса с дочерью Зиа.

— А я думал, вы уехали из Ниццы, мосье Пуаро, — пробормотал грек, сжимая любезно протянутую детективом руку.

— Дела вынудили меня вернуться, мой дорогой мосье Папополус.

— Дела?

— Да, дела. Кстати, о делах и деловых людях. Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, мой дорогой друг?

— Гораздо лучше. Завтра мы возвращаемся в Париж.

— Очень рад за вас. Вы еще не совсем разорили бывшего греческого министра?

— Я?

— Вы же продали ему великолепный рубин, который — только это строго entre nous[163] — принадлежит сейчас знаменитой танцовщице, мадемуазель Мирей.

— Да, — пробормотал мосье Папополус, — что было, то было.

— Рубин, весьма похожий на знаменитое «Огненное сердце»…

— Что ж, некоторое сходство действительно имеется, — равнодушным голосом проговорил грек.

— Вы потрясающе разбираетесь в драгоценных камнях, мосье Папополус, поздравляю вас. Мадемуазель Зиа, я просто в отчаянии, что вы покидаете Ниццу. Я-то мечтал, что теперь, когда я наконец покончил с делами, мы будем видеться чаще.

— А о каких, собственно, делах идет речь, если не секрет, мосье Пуаро? — осведомился мосье Папополус.

— Какой там секрет! В расставленный мною капкан только что угодил Маркиз.

На благородном лице мосье Папополуса мелькнула загадочная улыбка.

— Маркиз, говорите? — пробормотал он. — Откуда же я знаю это имя? Нет, не могу вспомнить…

— Едва ли вы сумеете вспомнить, — сказал Пуаро, — это очень известный преступник, охотник за драгоценными камнями. Его только что арестовали по подозрению в убийстве одной английской леди, мадам Кеттеринг.

— В самом деле? Как интересно…

Они обменялись прощальными улыбками. Но как только Пуаро отошел на значительное расстояние, мосье Папополус повернулся к дочери.

— Зиа, — с чувством проговорил он, — это не человек, это сущий дьявол!

— Мне он нравится.

— Мне тоже, — нехотя признался мосье Папополус. — И все же он сущий дьявол.

Мимоза нависала прямо над головой и слишком резко пахла. Вдоль балюстрады вилась розовая герань, от густо росших внизу алых гвоздик исходил тяжелый, приторный аромат. Сегодня Средиземное море было каким-то особенно синим. Пуаро сидел на террасе виллы леди Тамплин и разговаривал с Ленокс. Он только что закончил ту же самую историю, которую, двумя днями раньше, рассказывал ван Олдину. Ленокс слушала очень внимательно, сдвинув брови и прищурив глаза.

Когда он умолк, она спросила:

— А Дерек?

— Его вчера освободили.

— И куда же он отправился?

— Вчера же вечером он уехал из Ниццы.

— В Сент-Мэри-Мид?

— Да, в Сент-Мэри-Мид.

Последовала пауза.

— Я была не права насчет Кэтрин, — сказала Ленокс. — Я думала, она его не любит.

— Она очень сдержанная. Никому не доверяет.

— Мне-то она могла бы довериться, — с легкой горечью проговорила Ленокс.

— Вам — да, — очень серьезно согласился Пуаро. — Но не забывайте: большую часть жизни мадемуазель Кэтрин выслушивала других; а тем, кто привык только слушать, не так-то просто заговорить о себе; такие люди не привыкли распространяться о своих радостях и печалях.

— А я-то, дура, решила, что она и впрямь влюбилась в этого Найтона. Нет бы догадаться. Наверно, я так думала потому… потому что так мне хотелось думать.

Пуаро взял ее руку и легонько пожал.

— Мужайтесь, мадемуазель, — мягко сказал он.

Ленокс посмотрела на море, и на какой-то миг черты ее некрасивого лица обрели трагическую красоту.

— Чего уж там! — сказала она наконец. — Все равно бы ничего не получилось. Я слишком молода для Дерека; он сам как ребенок, который никак не может вырасти. Такая, как я, ему не подходит. Ему требуется терпимость и мягкость самой Мадонны.

Ленокс долго молчала, потом вдруг резко повернулась к своему собеседнику:

— И все-таки я тоже внесла свою лепту, правда же, мосье Пуаро?

— Бесспорно, мадемуазель. Вам первой пришло в голову, что человек, совершивший преступление, вовсе не обязательно должен был ехать тем же поездом. До этого я никак не мог разобраться, как же все происходило.

Ленокс глубоко вздохнула.

— Я рада, — сказала она, — что принесла хоть какую-то пользу.

Откуда-то издалека послышался визгливый свисток паровоза.

— «Голубой экспресс», будь он проклят! — сказала Ленокс. — Поезда — что им до нас, не так ли, мосье Пуаро? Людей убивают, люди умирают, а они ходят себе как ни в чем не бывало. Я несу вздор, но вы ведь понимаете, что я имею в виду…

— Да, да, конечно, понимаю. Жизнь, как эти поезда, мадемуазель. Она идет вперед, несмотря ни на что. И хорошо, что она не стоит на месте.

— Почему?

— Потому что в конце концов поезд приходит на конечную станцию, а ведь у англичан есть, кажется, пословица…

— Да, «Путешествие кончается — влюбленные встречаются». — Ленокс рассмеялась. — Только вот ко мне это не относится.

— Относится, очень даже относится. Вы ведь еще очень молоды, гораздо моложе, чем сами думаете. Доверьтесь поезду, мадемуазель, — ведь его ведет сам lе bon Dieu.

Паровозный свисток повторился.

— Доверьтесь поезду, мадемуазель, — вновь пробормотал Пуаро. — И поверьте Эркюлю Пуаро — тоже. У ж он-то знает.

Джимми Тесиджер, молодой человек весьма приятной наружности, вприпрыжку сбежал по парадной лестнице замка Чимниз. Он так торопился, что налетел на дворецкого Тредуелла, который величаво шествовал через холл с очередной порцией горячего кофе. Все обошлось только благодаря невероятному хладнокровию и ловкости дворецкого.

— Простите. Неужели я последний, Тредуелл?

— Нет, сэр[165], мистер Уэйд еще не спускался.

— Отлично, — обрадовался Джимми и вошел в столовую. В комнате, кроме хозяйки, никого не было. Под ее укоризненным взглядом Джимми почувствовал беспокойство. Такое же ощущение он испытывал в рыбном магазине, при виде неподвижных глаз мертвой трески, разложенной на прилавке. Но, черт побери, почему эта дама так на него смотрит? Здесь, за городом, на отдыхе просто нелепо требовать от человека, чтобы он являлся к завтраку ровно в девять тридцать. Ну да, уже четверть двенадцатого, это, пожалуй, чересчур… и все же…

— Боюсь, я немного опоздал, леди Кут?

— Ничего страшного, — меланхолично отозвалась хозяйка. Вообще-то ее порядком раздражали эти регулярные опоздания. В первые десять лет их супружеской жизни сэр Освальд Кут (тогда еще просто мистер Кут) устраивал самый настоящий скандал каждый раз, когда завтрак подавали хоть на полминуты позже восьми. Леди Кут была так вымуштрована, что считала неточность самым тяжким из всех смертных грехов. Привычка — вторая натура. К тому же она была женщиной серьезной и даже не представляла, как из этих молодых людей, постоянно опаздывающих к завтраку, может получиться что-нибудь стоящее. Ибо, как часто повторял репортерам сэр Освальд, «Своими успехами я всецело обязан привычке рано вставать, бережливости и размеренной жизни».

Леди Кут была высокая, красивая женщина, трагического склада, с большими темными печальными глазами и низким грудным голосом. Она могла бы позировать для картины «Рахиль[166], оплакивающая своих детей»; или сыграть в мелодраме — так и виделось, как она бредет сквозь пургу, измученная издевательствами негодяя мужа.

Казалось, ее гнетет какая-то роковая тайна. На самом же деле в жизни леди Кут не было ничего загадочного, если не считать таковым головокружительную карьеру ее мужа. Прелестной, жизнерадостной девушкой она влюбилась в Освальда Кута, честолюбивого юношу из магазина велосипедов, что был рядом со скобяной лавкой ее отца. Они зажили очень счастливо сначала в двух комнатах, потом в крошечном домике, затем в доме побольше. Постепенно дома становились просторнее, но при этом непременно располагались неподалеку от заводов Кута. И только теперь наконец сэр Освальд достиг такого положения, что мог удалиться подальше от своих заводов и даже снять самый большой и самый великолепный замок в Англии. Чимниз — место историческое. Арендовав замок на два года у маркиза Кейтерэма, сэр Освальд почувствовал, что теперь-то его честолюбие полностью удовлетворено.

Леди Кут не разделяла восторгов своего мужа, ей всегда было очень одиноко. В первые годы замужества единственным ее развлечением были разговоры с горничной, да и потом, когда вместо одной служанки стало три, она общалась исключительно с прислугой. Теперь у нее была куча горничных, и дворецкий, благообразный, как архиепископ[167], и несколько вышколенных лакеев, и с десяток увиливающих от работы судомоек и кухарок, и заморский шеф-повар с «характером», и, наконец, экономка внушительных размеров, кряхтевшая при ходьбе. Однако леди Кут чувствовала себя так, как будто ее забросили на необитаемый остров.