– Да, в воздухе витает много волшебства.

– Они хотели, чтобы я принесла укулеле, – пояснила Мэйбел. – А я, когда проходила мимо, подумала, что будет просто очаровательно посидеть здесь в одиночестве – в темноте, при лунном свете.

– Тогда я… – Мистер Саттерсуэйт приподнялся, но она остановила его:

– Не уходите. Вы здорово вписываетесь в эту сцену. Странно, но вы здесь на своем месте.

Мужчина снова сел.

– Сегодня немного странный вечер, – продолжила Мэйбел. – Перед обедом я гуляла в лесу и встретила мужчину – очень странного мужчину – высокого, темнолицего, похожего на заблудившийся дух. Солнце уже садилось, и в его лучах он был похож на Арлекина.

– Ах вот как! – сильно заинтересовавшись, мистер Саттерсуэйт наклонился вперед.

– Я хотела поговорить с ним – он был похож на одного человека, которого я знаю, – но он затерялся среди деревьев.

– Мне кажется, я знаю, кто это был.

– Правда? Очень интересный человек, не так ли?

– Да, он очень интересный человек.

Они замолчали. Мистер Саттерсуэйт был в замешательстве – он чувствовал, что должен что-то сделать, но не понимал, что именно. Он понимал только, что это как-то связано с этой девушкой.

– Иногда, когда человек несчастлив, ему хочется остаться в одиночестве… – довольно неуклюже произнес мистер Саттерсуэйт.

– Да, вы правы, – неожиданно женщина оживилась. – Я поняла, что вы хотите сказать. Но вы ошибаетесь – напротив, я хочу побыть одна, потому что счастлива.

– Счастливы?

– Очень счастлива!

Говорила она достаточно спокойно, но мистер Саттерсуэйт ощутил шок. Счастье в понимании этой странной женщины сильно отличалось от счастья, каким его представляла себе Мадж Кили.

Для Мэйбел Эннесли счастье было чем-то очень насыщенным и ярким… выходящим за рамки простого человеческого удовольствия. Мистер Саттерсуэйт сделал шаг назад.

– Я… я не знал, – его голос звучал неуклюже.

– Ну конечно, вы и не могли этого знать. Это еще не наступило… я еще не счастлива, но очень скоро буду. – Женщина подалась вперед. – Вы когда-нибудь стояли в лесу – большом лесу с темными тенями и большими деревьями, которые окружают вас со всех сторон? Из такого леса трудно выбраться, а потом – неожиданно – вашему взору открывается страна вашей мечты – красивая и сверкающая, – и вам остается сделать всего один шаг из темноты и теней, и вот вы уже достигли ее…

– Слишком много вещей кажутся нам прекрасными, – заметил мистер Саттерсуэйт, – прежде чем мы до них доберемся. Иногда самые ужасные вещи кажутся самыми красивыми…

Раздались шаги. Мистер Саттерсуэйт повернулся и увидел в дверях мужчину с глупым, каким-то деревянным лицом. Того самого, которого он с трудом заметил за обедом.

– Все ждут тебя, Мэйбел, – сказал мужчина.

Она встала, и на лице у нее появилась спокойная, ничего не выражающая маска.

– Иду, Джерард, – сказала женщина. – А мы здесь беседовали.

С этими словами она вышла из комнаты в сопровождении мистера Саттерсуэйта. Когда он выходил, он повернул голову и заметил на лице ее мужа голодное, отчаянное выражение.

Настоящая магия, подумал мистер Саттерсуэйт. И он это чувствует. Бедный, бедный человек…

В полностью освещенной гостиной Мадж и Дорис Коулз набросились на пришедшую.

– Мэйбел, как же ты так можешь! Тебя не было целую вечность.

Женщина села на низкий стул, настроила укулеле и запела. Все присоединились к ней.

Как можно было написать такое количество идиотских песен о «девочке моей», подумал мистер Саттерсуэйт. Однако и он должен был признать, что эти синкопированные, завывающие ритмы здорово завораживали. Хотя их и нельзя было сравнить со старым добрым вальсом.

Становилось душно, синкопы продолжали звучать, не умолкая.

Ни задушевных бесед, подумал мистер Саттерсуэйт, ни хорошей музыки, ни покоя. Он пожалел, что мир стал таким шумным.

Неожиданно Мэйбел Эннесли замолчала, посмотрела на него через комнату и запела песню Грига:

Мой лебедь белый…

Это была любимая песня мистера Саттерсуэйта. Ему очень нравилась неподдельная тоска, звучавшая в конце песни.

То песнь умиранья ты пел лебединую…[60]

После того, как песня закончилась, все стали собираться на покой. Мадж предложила напитки, в то время как ее отец машинально пощипывал струны оставленной укулеле. Все стали желать друг другу спокойной ночи, неизбежно продвигаясь к двери гостиной. Джерард незаметно выскользнул самым первым.

В коридоре мистер Саттерсуэйт церемонно пожелал миссис Грэхем спокойной ночи. С первого этажа на второй этаж вели две лестницы: одна – совсем рядом, а вторая – в конце длинного коридора. Вторая была ближе к комнате мистера Саттерсуэйта, а миссис Грэхем и ее сын поднялись по ближайшей, следом за молчаливым Джерардом Эннесли.

– Мэйбел, лучше забери укулеле, – сказала Мадж. – А то утром ты ее забудешь. Вам ведь так рано надо отправляться.

– Ну что же, мистер Саттерсуэйт, – произнесла Дорис Коулз, крепко взяв его за локоть, – рано в постель… и так далее…

Мадж взяла его за другую руку, и втроем они двинулись по коридору, сопровождаемые взрывами смеха Дорис. Остановились в конце коридора, чтобы подождать мистера Кили, который следовал за ними гораздо более размеренными шагами, выключая по пути электрические лампы. На второй этаж они поднялись все вместе.

На следующее утро, когда мистер Саттерсуэйт уже был готов спуститься на завтрак, раздался легкий стук в дверь, и в его комнату вошла Мадж Кили. Она вся дрожала, а лицо ее было мертвенно-белого цвета.

– Боже, мистер Саттерсуэйт!

– Дитя мое, что случилось? – Он взял девушку за руку.

– Мэйбел… Мэйбел Эннесли…

– Да…

Что произошло? Он знал, что что-то ужасное, потому что Мадж едва могла говорить.

– Она… она повесилась сегодня ночью. На двери в своей спальне… Боже, как это все ужасно! – Девушка разрыдалась.

Повесилась. Невозможно. Необъяснимо!

Несколькими старомодными фразами мистер Саттерсуэйт постарался успокоить Мадж и поспешил вниз. Там он нашел совершенно ошарашенного и растерявшегося Дэвида Кили.

– Я позвонил в полицию, Саттерсуэйт. Очевидно, это совершенно необходимо, так мне сказал доктор. Он только что закончил ее осматривать… Боже, все это чертовски неприятно. Наверное, она была отчаянно несчастна, что проделала это сегодня ночью. И эта ее странная вчерашняя песня… «Лебединая песня», так кажется? Она и выглядела вчера как лебедь – черный лебедь.

– Да.

– «Лебединая песня», – повторил Кили. – Доказывает, что она это уже замышляла, нет?

– Возможно… вполне возможно, что и так…

Мистер Саттерсуэйт поколебался, а потом попросил разрешения посмотреть.

– Если хотите. Я и забыл, что у вас страсть к человеческим трагедиям, – ответил хозяин, сразу не сообразив, чего хочет его собеседник.

И он стал подниматься по широкой лестнице. Мистер Саттерсуэйт следовал за ним. Сразу за лестничной площадкой располагалась комната Роджера Грэхема, а напротив ее, по другую сторону коридора, – комната его матери. Дверь в нее была полуоткрыта, и оттуда доносился явственный запах дыма.

Мистер Саттерсуэйт сильно удивился. По его мнению, миссис Грэхем было не той женщиной, которая могла закурить в столь раннее утро. Более того, он подозревал, что она вообще не курит.

Пройдя по коридору до предпоследней двери, мистер Саттерсуэйт, в сопровождении мистера Кили, вошел в комнату.

Комната была не очень большой и носила следы пребывания в ней мужчины. Дверь в стене вела в смежную комнату. Кусок перерезанной веревки все еще свисал с крюка, вбитого в дверь. На кровати…

Мистер Саттерсуэйт постоял с минуту, глядя на измятый шифон. Он заметил, что рюши и плиссировка делали его похожим на птичьи перья. На лицо он, после первого, мимолетного взгляда, смотреть не мог.

Сквозь дверной проем, на двери которого все еще болталась веревка, мистер Саттерсуэйт посмотрел на ту дверь, которая вела в коридор.

– Она была открыта?

– Да. Так по крайней мере говорит горничная.

– Эннесли спал здесь? Он что-нибудь слышал?

– По его словам, ничего.

– Почти невероятно, – пробормотал мистер Саттерсуэйт. Он посмотрел на то, что лежало на постели. – А где он сейчас?

– Эннесли? Внизу, с доктором.

Когда они спустились вниз, то узнали, что прибыл инспектор полиции. Мистер Саттерсуэйт был приятно удивлен, когда им оказался его старый знакомый, инспектор Уинкфилд. Инспектор с доктором поднялись наверх, а через несколько минут всех попросили собраться в гостиной.

Шторы были опущены, и в комнате висела атмосфера похорон. Дорис Коулз выглядела подавленной и испуганной. Время от времени она промокала слезы носовым платком. Мадж была сосредоточенна и целеустремленна – она уже успела взять себя в руки. Миссис Грэхем, как всегда, была сдержанна, а на ее печальном лице ничего не отражалось. Казалось, что больше всего трагедия повлияла на ее сына. В это утро он выглядел совсем развалившимся стариком. Дэвид Кили, как и всегда, незаметно присутствовал на заднем плане.

Осиротевший муж сидел чуть в стороне от всех остальных. У него было странное выражение лица, как будто он еще не до конца понял, что же произошло.

Мистер Саттерсуэйт, абсолютно спокойный снаружи, внутренне весь кипел от осознания важности того, что ему предстояло.

Инспектор Уинкфилд в сопровождении доктора Морриса вошел в комнату и запер за собой дверь. Прочистив горло, он начал: