Агата Кристи - Таинственный мистер Кин

И вот наконец мистер Саттерсуэйт вспомнил. Ее звали Алиса Клэйтон. Малышка Клэйтон. Конечно, люди с годами меняются, но не до такой же степени. Он хорошо помнил, что у Алисы Клэйтон были карие глаза. Комната завертелась вокруг него. Мистер Саттерсуэйт нащупал стул, и до него, как со стороны, донесся голос Марджери, которая взволнованно спросила: «Вы что, больны? Что случилось? Я уверена, что вы заболели».

Он опять почувствовал себя самим собой и взял девушку за руку.

– Теперь я все понял, дорогая. Вы должны приготовиться к сильному шоку. Женщина наверху, которую вы знаете как Клэйтон, совсем не Клэйтон. Настоящая Алиса Клэйтон утонула вместе с «Уралией».

– А кто, кто же она тогда? – спросила Марджери, с удивлением глядя на него.

– Поверьте, я не ошибаюсь. Я просто не могу ошибиться. Женщина, которую вы называете Клэйтон, на самом деле сестра вашей матери Беатрис Баррон. Помните, как вы рассказывали мне, как ее ударило по голове перекладиной? Думаю, что этот удар лишил ее памяти, а ваша мать сразу увидела в этом шанс…

– Вы хотите сказать, шанс заполучить титул? – горько спросила Марджери. – Это меня не удивляет. Страшно говорить подобное о покойниках, но она была именно такой.

– Беатрис была старшая, – сказал мистер Саттерсуэйт. – Со смертью вашего дяди она должна была унаследовать все, а вашей матери не досталось бы ничего. И ваша мать выдала раненую девушку за свою горничную, а не за свою сестру. Девушка оправилась от удара и, естественно, поверила тому, что ей рассказали, что она Алиса Клэйтон, горничная вашей матери. Наверное, память стала возвращаться к ней совсем недавно, но все-таки удар по голове, даже нанесенный так много лет назад, нарушил что-то у нее в мозгах.

Марджери смотрела на него глазами, полными ужаса.

– Она убила маму и собиралась убить меня, – выдохнула она.

– Похоже на то, – согласился мистер Саттерсуэйт. – В голове у нее осталась одна навязчивая идея – что ее наследство было у нее украдено и что сделали это вы и ваша мать.

– Но… но она ведь такая старая…

Мистер Саттерсуэйт замолчал, и перед глазами у него появилась картина: бесцветная женщина с седыми волосами – и блестящее белокурое создание, купающееся в лучах каннского солнца. Сестры! Как такое могло случиться? Он помнил девочек Баррон и как они были похожи друг на друга. И все потому, что жизни обеих развивались в разных направлениях…

Он покачал головой, захваченный странностью и сложностью жизни, и негромко сказал, повернувшись к Марджери:

– Надо пойти наверх.

Они нашли Клэйтон в небольшой комнате, в которой она обычно шила. Когда они вошли, она не повернула головы, и скоро они поняли почему.

– Остановка сердца, – пробормотал мистер Саттерсуэйт, дотронувшись до уже остывшего плеча. – Что ж, наверное, так даже лучше.

Мистер Саттерсуэйт был в опере и в одиночестве сидел в первом ряду пустой ложи первого яруса.

Снаружи на входной двери была прикреплена карточка с его именем. Восторженный почитатель и знаток всех видов искусства, мистер Саттерсуэйт особенно любил хорошую музыку и ежегодно подписывался в Ковент-Гарден[49] на ложу, которой пользовался по вторникам и пятницам на протяжении всего сезона.

Правда, мистер Саттерсуэйт редко смотрел спектакли в одиночестве. Он был компанейским джентльменом, хотя и невысокого роста, поэтому любил, чтобы его ложа была заполнена элитой того мира, к которому он принадлежал, а также сливками артистического мира, в котором он тоже чувствовал себя как дома. Сегодня мистер Саттерсуэйт был в одиночестве, потому что его подвела графиня. Она была не только красивой и известной в обществе женщиной, но и хорошей матерью. На ее детей напала широко распространенная и неприятная болезнь, известная под названием «свинка», и графине пришлось остаться дома, предаваясь бессмысленным беседам с тщательно накрахмаленными медицинскими сестрами. А ее муж, который был отцом вышеупомянутых детей и чей титул она носила, воспользовался моментом и сбежал. Ничто в мире не утомляло его больше, чем музыка.

Поэтому-то мистер Саттерсуэйт и остался в одиночестве. В тот вечер давали «Сельскую честь» и «Паяцы». А так как первая ему никогда не нравилась, то он прибыл как раз в тот момент, когда занавес скрыл от зрителей смертельную агонию Сантуцци, и у него появилась возможность осмотреть зрительный зал глазами эксперта до того, как все отправятся наносить визиты или бороться за чашку кофе или бокал лимонада. Мистер Саттерсуэйт настроил бинокль, посмотрел на зал и, произнеся мысленно молитву, приготовил в голове план, который позволил бы ему заполучить компанию на этот вечер. Правда, этому плану так и не суждено было сбыться, так как, выйдя из ложи, он наткнулся на высокого темнолицего мужчину, которого сразу же узнал, почувствовав прилив приятного возбуждения.

– Мистер Кин! – воскликнул мистер Саттерсуэйт.

Он схватил своего друга за руку, сжал ее так, как будто боялся, что мистер Кин немедленно растворится в воздухе, и сказал с решительным видом:

– Вы должны перейти ко мне в ложу. Ведь вы же здесь один?

– Я совсем один и сижу в партере, – ответил мистер Кин с улыбкой.

– Тогда все в порядке, – с облегчением выдохнул мистер Саттерсуэйт. Если бы кто-то удосужился понаблюдать за ним со стороны, то увидел бы, насколько комичны его манеры.

– Вы очень добры, – сказал мистер Кин.

– Вовсе нет. Для меня это большая честь. А я и не знал, что вы любитель музыки.

– По некоторым причинам я люблю «Паяцев».

– Ах да, ну конечно, – сказал мистер Саттерсуэйт, кивая с умным видом, хотя, сказать по правде, он не мог объяснить, почему это сказал. – Меня это не удивляет.

Услышав первый звонок, они прошли в ложу и там, облокотившись на барьер, стали наблюдать, как зрители заполняют партер.

– Какая красивая женская головка, – неожиданно заметил мистер Саттерсуэйт.

Биноклем он указал на место в партере почти прямо под их ложей. Там сидела девушка, лица которой не было видно – только волосы золотистого цвета, походившие на шапочку, исчезавшую на белоснежной шее.

– Греческая головка, – с трепетом заметил мистер Саттерсуэйт. – Абсолютно греческая. – Он счастливо вздохнул. – Знаете, меня всегда удивляло, насколько в мире мало людей, чьи волосы им бы шли. А теперь, когда все носят короткие стрижки, это стало еще более заметно.

– А вы очень наблюдательны, – заметил мистер Кин.

– Да, я замечаю многое, – признался мистер Саттерсуэйт. – Очень многое. Например, я сразу же заметил эту головку. Рано или поздно я захочу взглянуть на ее лицо, хотя уверен, что мы разочаруемся. Один шанс из тысячи, что нам повезет.

Не успел он договорить, как люстры в зале погасли, послышался стук дирижерской палочки и началось действие. В тот вечер пел молодой тенор, о котором говорили, что он новый Карузо. Газеты с великолепным апломбом писали, что певец то ли югослав, то ли чех, то ли албанец, то ли венгр, то ли болгарин. В Альберт-Холле[50] он дал великолепный концерт, программа которого состояла из песен его родных холмов в сопровождении специального оркестра. Этот оркестр играл как-то приглушенно, хотя некоторые критики уже успели написать, что он «слишком великолепен». Настоящие музыканты отказались от комментариев, понимая, что ухо должно привыкнуть и настроиться на такую музыку, прежде чем начинать ее критиковать. А сегодня вечером многие любители с облегчением убедились, что Йошбим может петь и на итальянском языке, с использованием стандартного набора вздохов и кривляний.

Занавес после первого акта опустился, и раздались яростные аплодисменты. Мистер Саттерсуэйт повернулся к мистеру Кину. Он понял, что его друг ждет, когда он выскажет свое мнение, и позволил себе немного повыпендриваться. Мистер Саттерсуэйт знал, что как критик он непогрешим.

Медленно он наклонил голову и произнес:

– Очень неплохо.

– Вы так думаете?

– Голос действительно напоминает Карузо. Людям так не кажется, потому что его техника еще не совершенна. Кое-где слышатся резковатые ноты, неуверенные переходы, но голос есть, и голос великолепный.

– Я был на его концерте в Альберт-Холле.

– Правда? А я вот не смог поехать.

– Он был просто прекрасен в «Пастушьей песне».

– Я читал, – сказал мистер Саттерсуэйт. – Припев каждый раз заканчивается на высокой ноте – где-то между ля и си, – что-то вроде вскрика. Очень интересно.

Улыбающийся Йошбим трижды выходил на поклоны. Зажглись люстры, и зрители потянулись к выходам. Мистер Саттерсуэйт наклонился, чтобы посмотреть на девушку с золотыми волосами. Она встала, поправила шарф и повернулась.

У мистера Саттерсуэйта перехватило дыхание; он только слышал, что в жизни встречаются такие лица – лица, которые делают историю.

Девушка двинулась в сторону прохода в сопровождении молодого человека. Мистер Саттерсуэйт заметил, как на нее смотрели все мужчины поблизости и как они тайно продолжали наблюдать за ней, даже когда она проходила.

– Красота, – сказал мистер Саттерсуэйт про себя. – Не очарование, не привлекательность, не магнетизм, не какие-то другие достоинства, о которых мы так любим поговорить, а именно Красота. Форма лица, изгиб бровей, линия скул. – Он тихонько процитировал: – «Вот лик, что тысячи судов гнал в дальний путь…»[51] – Только теперь мистер Саттерсуэйт понял значение этой фразы.

Он взглянул на мистера Кина, который наблюдал за ним с таким абсолютным пониманием, что слова были не нужны.

– Меня всегда интересовало, – просто сказал мистер Саттерсуэйт, – какие они, эти женщины?