После чая я пригласил Цинтию на прогулку, и мы отправились в ближайшую рощу.

— Мисс Мердок, кажется, вы хотели мне что-то сказать.

Цинтия тяжело вздохнула. Она опустилась на траву, сняла шляпку, и упавшие ей на плечи каштановые волосы зазолотились в лучах заходящего солнца.

— Мистер Гастингс, вы такой умный, такой добрый, мне просто необходимо поговорить с вами.

«До чего же она хороша, — подумал я восхищенно, — даже лучше, чем Мэри, которая, кстати, никогда не говорила мне таких слов».

— Цинтия, дорогая, я весь внимание.

— Мистер Гастингс, мне нужен ваш совет.

— Относительно чего?

— Относительно моего будущего. Понимаете, тетя Эмили всегда говорила, что обо мне здесь будут заботиться. То ли она забыла свои слова, то ли смерть произошла слишком внезапно, но я снова оказалась без гроша в кармане. Не знаю, что и делать. Может быть, надо немедленно уехать отсюда, как вы думаете?

— Что вы, Цинтия, я уверен, что никто не желает вашего отъезда!

Несколько секунд она молча рвала травинки, но потом все же произнесла:

— Этого желает миссис Кэвендиш. Она ненавидит меня!

— Ненавидит?! Вас?!

Цинтия кивнула.

— Да. Не знаю почему, но терпеть меня не может, да и он тоже.

— Вот тут вы ошибаетесь, Джон к вам очень привязан.

— Джон? Я имела в виду Лоренса. Не стоит, конечно, придавать этому такое большое значение, но все-таки обидно, когда тебя не любят.

— Но, Цинтия, милая, вы ошибаетесь, здесь вас очень любят. Возьмем, к примеру, Джона или мисс Говард.

Цинтия мрачно кивнула.

— Да, Джон любит меня. Что касается Иви, то и она, несмотря на свои грубоватые манеры, не обидит даже муху. Зато Лоренс разговаривает со мной сквозь зубы, а Мэри вообще едва сдерживается, когда я рядом. Вот Иви ей действительно нужна, только посмотрите, как она умоляет мисс Говард остаться. А я кому нужна?

Девушка разразилась рыданиями. Я вдруг почувствовал какое-то новое, дотоле незнакомое чувство. Не знаю, что произошло, возможно, меня ослепило ее прекрасное юное лицо и радость разговора с человеком, который ни в коей мере не может быть причастным к убийству, а возможно, я просто почувствовал жалость к этому прелестному беззащитному существу, словом, неожиданно для самого себя я наклонился к девушке и прошептал:

— Цинтия, выходите за меня замуж.

Мои слова подействовали как прекрасное успокоительное — мисс Мердок тотчас перестала плакать и резко выпалила:

— Не болтайте ерунду!

Я даже опешил.

— Мисс Мердок, я не болтаю ерунду, а прошу оказать мне честь и стать моей женой.

К моему огромному удивлению, мисс Мердок расхохоталась и обозвала меня глупышкой.

— Мистер Гастингс, вы очень добры, но такие предложения не делают из жалости.

— Но я вовсе не из жалости…

— Перестаньте, вы совсем этого не хотите, и я — тоже.

— Мое предложение было совершенно искренним, что же в нем смешного, — обиделся я.

— Не сердитесь, когда-нибудь вы встретите девушку, которая примет его с благодарностью. А теперь прощайте.

Цинтия побежала в сторону дома. Весь разговор оставил у меня довольно неприятный осадок. Вот что значит слоняться без дела! Я решил немедленно отправиться в деревню и посмотреть, что делает Бауэрстайн. За этим типом нужно присматривать. Но, чтобы не вызвать подозрений, надо вести себя очень осмотрительно — не зря же Пуаро так ценит мою осторожность!

В окне дома, где жил Бауэрстайн, была выставлена табличка «Сдаются комнаты». Я постучал, и дверь открыла хозяйка.

— Добрый день, — любезно начал я. — Доктор Бауэрстайн дома?

Она уставилась на меня.

— Вы что, не слышали?

— О чем?

— О нем.

— А что о нем можно услышать?

— Его забрали в полицию.

— В полицию! — ахнул я. — Вы хотите сказать, его арестовали?

— Да, и…

Не дослушав, я бросился искать Пуаро.

Глава 10

Арест

Пуаро не оказалось дома. Старый бельгиец, открывший дверь, сказал, что мой друг, видимо, уехал в Лондон.

Я был ошеломлен. Надо же выбрать настолько неподходящий момент для отъезда! И к чему такая срочность? А может быть, Пуаро уже давно решил съездить в Лондон, но ничего не говорил об этом?

Испытывая некоторую досаду, я отправился восвояси. Без Пуаро я был не слишком в себе уверен. Неужели он предвидел арест Бауэрстайна? А не он ли сам его устроил? Эти вопросы не давали мне покоя. Что же делать? Рассказать об аресте обитателям «Стайлз» или не стоит? Втайне меня тяготила мысль о Мэри. Каково ей будет узнать об этом? Сама она наверняка не причастна к убийству — иначе что-нибудь да выдало ее, об этом бы уже говорила вся деревня…

Завтра сообщение об аресте появится в газетах, поэтому скрывать этот факт от Мэри бессмысленно. Однако что-то останавливало меня, как жаль, что я не могу посоветоваться с Пуаро! Что заставило его так неожиданно уехать?

Приходилось признать, что его острый ум вовсе не ослаб с годами, а стал еще изощренней. Самому мне и в голову бы не пришло подозревать Бауэрстайна. Нет, положительно, мой друг обладает редким умом.

Поразмыслив, я решил откровенно поговорить с Джоном. Пусть он сам решает, сообщать об аресте своим домочадцам или нет.

Услышав эту новость, Джон даже присвистнул от удивления.

— Вот тебе и Скотленд-Ярд! Так, значит, ты был прав, Бауэрстайн — убийца. А ведь я тебе сначала не поверил!

— И зря! Я же говорил, что все улики против него. Ладно, давай лучше решим, стоит ли говорить об аресте или подождем до завтра, когда об этом сообщат газеты.

— Думаю, торопиться не стоит. Лучше подождать.

Однако, открыв на следующий день газету, я, к своему великому удивлению, не обнаружил ни строчки об аресте доктора. Маленькая заметка из ставшей уже постоянной рубрики «Отравление в Стайлз» не содержала ничего нового. Может быть, Джепп решил пока держать все в тайне? Наверное, он собирается арестовать еще кого-то.

После завтрака я собрался пойти в деревню и разузнать, не вернулся ли Пуаро, как вдруг услышал знакомый голос:

— Bon jour, mon ami![55]

Я схватил своего друга за руку и, не говоря ни слова, потащил в соседнюю комнату.

— Пуаро, наконец-то! Я не мог дождаться, когда вы вернетесь. Не волнуйтесь, кроме Джона, никто ничего не знает.

— Друг мой, о чем вы говорите?

— Естественно, об аресте Бауэрстайна!

— Так его все-таки арестовали?

— А вы не знали?

— Понятия не имел.

Немного подумав, он добавил:

— Впрочем, ничего удивительного, до побережья здесь всего четыре мили.

— До побережья? — переспросил я удивленно.

— Конечно. Неужели вы не поняли, что произошло?

— Пуаро, видимо, я сегодня туго соображаю. Какая связь между побережьем и смертью миссис Инглторп?

— Никакой. Но вы говорили о Бауэрстайне, а не о миссис Инглторп!

— Ну и что? Раз его арестовали в связи с убийством…

— Как?! Он арестован по подозрению в убийстве? — удивился Пуаро.

— Да.

— Не может быть, это чистый абсурд. Кто вам об этом сказал?

— Честно говоря, никто, но сам факт его ареста доказывает…

— …Доказывает, что Бауэрстайн арестован за шпионаж.

— За шпионаж?! Не за отравление!

— Если старина Джепп считает доктора убийцей, значит, он просто выжил из ума.

— Странно. Я был уверен, что и вы так думаете.

Пуаро соболезнующе посмотрел на меня, но промолчал.

— Вы хотите сказать, что Бауэрстайн — шпион? — пробормотал я, еще не привыкнув к этой странной мысли.

Пуаро кивнул.

— Неужели вы не догадывались об этом?

— Нет.

— Вас не удивляло, что известный лондонский врач вдруг уезжает в крошечную деревушку и заводит обыкновение бродить по округе ночью?

— Нет, — признался я. — Я не думал об этом.

— Он, конечно, родился в Германии, — задумчиво сказал Пуаро, — хотя столько лет проработал в этой стране, что его давно считают англичанином. Он получил подданство лет пятнадцать назад. Очень умный человек — немец по рождению, а вообще-то еврей.

— Негодяй! — воскликнул я, возмущенный.

— Отнюдь. Наоборот — патриот. Подумайте, что он теряет. Я восхищаюсь им.

Но я не мог, как Пуаро, относиться к этому философски.

— И с таким человеком миссис Кэвендиш ходила на прогулки! — возмущенно вскричал я.

— Да. Я бы сказал, для него она оказалась очень полезным компаньоном, — заметил Пуаро. — Люди сплетничали об их совместных прогулках и меньше обращали внимания на странные привычки доктора.

— Значит, по-вашему, он не любил ее? — тут же спросил я, проявляя чересчур горячий интерес.

— Это, конечно, я не могу сказать, но… хотите знать мое личное мнение, Гастингс?

— Да.

— Ну так вот: миссис Кэвендиш не любит и никогда не любила доктора Бауэрстайна!

— Вы и правда так считаете? — Я не мог скрыть своей радости.

— Уверен. Знаете, почему?

— Почему?

— Она любит другого человека.

В груди моей приятно защемило. Нет, я вовсе не самонадеян, особенно в отношении женщин. Но, припомнив некоторые знаки внимания, о них и говорить не стоит, но все же вдруг…

Мои сладостные раздумья были прерваны появлением мисс Говард. Увидев, что в комнате никого, кроме нас, нет, она подошла к Пуаро и протянула ему потрепанный листок оберточной бумаги.

— Нашла на платяном шкафу, — в обычной своей телеграфной манере сообщила она и, не добавив ни слова, вышла из комнаты.