Я промолчал.

— Странная все-таки вещь — интуиция, — продолжал Пуаро, — и отмахнуться от нее нельзя, и объяснить невозможно.

— Видимо, вы с мисс Говард прекрасно понимали друг друга, — холодно заметил я, — но не мешало бы и меня ввести в курс дела. Я так и не понял, о ком шла речь.

— Mon ami, неужели?

— Да, скажите же наконец, кого вы имели в виду?

Несколько секунд Пуаро внимательно смотрел мне в глаза, затем отрицательно покачал головой.

— Не могу.

— Да почему же, Пуаро?

— Если секрет знают больше, чем двое, это уже не секрет.

— Я считаю вопиющей несправедливостью скрывать от меня какие-то факты.

— Я ничего от вас не скрываю. Вам известно столько же, сколько мне. Можете делать свои собственные выводы. Главное — сопоставить факты.

— Но я бы хотел услышать и ваши соображения.

Пуаро снова внимательно взглянул на меня и покачал головой.

— Гастингс, — грустно сказал мой друг, — к сожалению, у вас нет интуиции.

— Но ведь только что вы требовали от меня лишь сообразительности.

— Трудно представить себе одно без другого.

Последняя фраза показалась мне настолько бестактной, что я даже не потрудился на нее ответить. Но про себя подумал, что если я сделаю важные и интересные открытия — в чем нет сомнений — буду нем как рыба, сообщу Пуаро лишь конечный результат.

Бывают моменты, когда просто необходимо доказать себе, что ты прав.

Глава 9

Доктор Бауэрстайн

Мне все никак не удавалось передать Лоренсу послание Пуаро. Но вот, проходя как-то по лужайке возле дома, я увидел Лоренса, державшего в руках облезлый молоток для игры в крокет[50]. Он бесцельно бил по еще более облезлым шарам. Я подумал, что удобнее случая мне не предоставится, и вообще побаивался, что Пуаро, чего доброго, освободит меня от этой миссии. Не совсем понимая смысл слов, которые мне надлежало передать, я тешил себя надеждой, что их значение станет понятным из ответа Лоренса, а также из его реакции на еще несколько вопросов, которые я тщательно подготовил по собственной инициативе. Я решил не мешкать и, тщательно обдумав предстоящий разговор, я подошел к Лоренсу.

— А ведь я тебя ищу, — произнес я нарочито беспечно.

— Правда? В чем дело?

— Пуаро кое-что просил тебе передать.

— Да?

— Он просил выбрать момент, когда мы будем одни, — сказал я, многозначительно понизив голос и украдкой наблюдая за выражением его лица. Я наслаждался своим умением создавать нужную атмосферу для разговора.

— И что же? — с обычным умным видом спросил Лоренс.

Интересно, догадывается ли он, о чем я собираюсь сказать?

— Пуаро просил передать следующее, — произнес я почти шепотом. — Найди еще одну кофейную чашку, и все образуется.

— Что?! Какую еще чашку?

Лоренс уставился на меня в неподдельном изумлении.

— Неужели ты сам не понимаешь?

— Конечно нет. А ты?

Я покачал головой.

— О какой кофейной чашке идет речь?

— Честно говоря, не знаю.

— Пусть лучше твой друг поговорит с Доркас или с другими служанками. Это их дело — следить за посудой. Я чашками не интересуюсь! Знаю только, что у нас есть другой старинный кофейный сервиз, которым никогда не пользуются. Если бы ты его видел, Гастингс! Настоящая вустерская работа![51] Ты любишь старинные вещи?

Я снова покачал головой.

— О, ты многого себя лишаешь! Нет ничего приятней, чем держать в руках старинную фарфоровую чашку. Даже смотреть на нее — наслаждение!

— И все-таки, что мне сказать Пуаро?

— Передай ему, что я не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит.

— Хорошо, я так и скажу.

Попрощавшись, я пошел в сторону дома, как вдруг Лоренс окликнул меня:

— Подожди, Гастингс! Повтори, пожалуйста, еще конец фразы. Нет, лучше даже всю целиком.

— Найди еще одну кофейную чашку, и все образуется. Ты по-прежнему не понимаешь, о чем идет речь? — спросил я со скорбью в голосе.

Лоренс пожал плечами.

— Нет, но очень хотел бы понять.

Из дома раздался звук гонга, возвещающего приближение обеда, и мы с Лоренсом отправились в усадьбу. Пуаро, которого Джон пригласил остаться на обед, уже сидел за столом.

Во время застольной беседы все старательно избегали упоминания о недавней трагедии.

Мы обсуждали ход военных действий и прочие нейтральные темы. Но когда Доркас, подав сыр и бисквит, вышла из комнаты, Пуаро внезапно обратился к миссис Кэвендиш:

— Простите, мадам, что напоминаю вам о неприятном, но у меня появилась маленькая идейка, — «маленькие идейки» Пуаро стали притчей во языцех[52],— и мне хотелось бы задать пару вопросов.

— Мне? Что ж, извольте.

— Благодарю, мадам. Меня интересует следующее: вы утверждаете, что дверь из комнаты мадемуазель Цинтии, ведущая в комнату миссис Инглторп, была заперта, не так ли?

— Конечно, — удивленно проговорила Мэри Кэвендиш. — Я так и сказала на дознании.

— Я имею в виду, — пояснил Пуаро, — что она была на задвижке, не просто заперта?

— А, вот вы о чем. Не знаю. Я сказала «заперта» в том смысле, что не могла открыть ее. И потом, кажется, все двери были закрыты на задвижку.

— Так вы не можете точно сказать, на ключ или на задвижку.

— Не могу.

— А сами вы, войдя в комнату миссис Инглторп, не заметили, как она была заперта?

— Нет. Я не посмотрела.

— Я посмотрел, — вступил в разговор Лоренс. — Она была заперта на задвижку.

— Этот вопрос выяснили, — мрачно пробормотал Пуаро.

Я не мог не порадоваться тому, что хоть одна из его «идеек» пошла прахом.

После обеда Пуаро попросил меня проводить его до дома.

Я согласился не слишком охотно.

— Вы злитесь на меня? — спросил он, когда мы достигли парка.

— Нисколько, — сухо отозвался я.

— Вот и хорошо. А то я очень боялся, что ненароком вас обидел.

Я ожидал услышать не только это, ведь холодная сдержанность моего ответа была совершенно очевидной.

Но дружелюбие и искренность его слов сделали свое дело, и мое раздражение вскоре прошло.

— Я передал Лоренсу то, что вы просили.

— И что он сказал? Наверное, был очень удивлен?

— Да. Я уверен, что он даже не понял, о чем идет речь. — Я ожидал, что Пуаро будет разочарован, но он, напротив, очень обрадовался моим словам и сказал, что надеялся именно на такую реакцию Лоренса.

Гордость не позволяла мне задавать никаких вопросов, а Пуаро тем временем переключился на другую тему.

— Почему мадемуазель Цинтия отсутствовала сегодня за обедом?

— Она в госпитале. С сегодняшнего дня мисс Мердок снова работает.

Какое трудолюбие. А какая красавица! Мадемуазель Цинтия словно сошла с одной из тех картин, которые я видел в Италии. Кстати, мне бы хотелось посмотреть ее госпиталь. Как вы думаете, это удобно?

— Уверен, что она обрадуется вашему приходу. Вы получите большое удовольствие, это очень интересное место.

— Мисс Цинтия ездит в госпиталь ежедневно?

— Нет, по средам она отдыхает, а по субботам успевает приехать сюда на обед. Остальные дни Цинтия полностью проводит в госпитале.

— Постараюсь не забыть ее расписание. Да, Гастингс, женщинам сейчас приходится много работать. Между прочим, она производит впечатление очень умной девушки, как вы считаете?

— Безусловно, к тому же мисс Мердок пришлось сдать довольно сложный экзамен.

— Конечно, ведь у нее очень ответственная работа. Наверное, в госпитале много сильнодействующих ядов?

— Конечно, я их даже видел. Они хранятся в маленьком шкафчике. Цинтии и ее коллегам приходится быть очень осторожными, и каждый раз, выходя из кабинета, она забирает ключ от шкафчика с собой.

— Этот шкафчик стоит возле окна?

— Нет, у противоположной стены, а что?

— Да ничего, просто интересно.

Мы подошли к коттеджу Листвейз.

— Зайдете? — спросил Пуаро.

— Нет, уже поздно. К тому же я хочу возвратиться другой дорогой, через лес, а она немного длиннее.

Стайлз окружали удивительно красивые леса. После широких аллей парка так приятно было неспешно шагать по узкой лесной дорожке, прислушиваясь к шороху деревьев и тихому щебетанью птиц. Пройдя немного, я сел отдохнуть под старым буком. В эти минуты все люди казались мне добрыми и праведными. Я даже простил Пуаро его глупое секретничанье. В душе моей воцарился покой. Я зевнул.

Я вспомнил о преступлении, и оно показалось мне нереальным и далеким.

Я снова зевнул.

Возможно, подумал я, никакого преступления не произошло. Конечно, это был всего лишь дурной сон. Правда заключалась в том, что Лоренс убил Альфреда Инглторпа крокетным молотком. Ну, и зачем Джону поднимать столько шума и кричать: «Говорю тебе, я не потерплю этого!»

Я вздрогнул и проснулся.

И тут же понял, что оказался в весьма неловком положении. Футах в двенадцати от меня лицом друг к другу стояли Джон и Мэри Кэвендиш и явно ссорились. Столь же явно они не подозревали о моем присутствии. Прежде чем я успел пошевелиться и заговорить, Джон повторил слова, разбудившие меня:

— Говорю тебе, Мэри, я не потерплю этого.

— А есть ли у тебя хоть малейшее право осуждать меня, — спокойно ответила миссис Кэвендиш.

— Мэри, начнутся сплетни! Маму только в субботу похоронили, а ты уже разгуливаешь под ручку с этим типом.

Она пожала плечами.

— Ну, если тебя беспокоят только сплетни, тогда все в порядке!

— Нет, ты меня не поняла. Я сыт по горло этим типом. К тому же он польский еврей!