И Конан Дойль говорил о Шерлоке Холмсе, что его герой раскрывал сложные криминальные случаи не из-за промахов преступника, а благодаря своему умению.

«Так называемые аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу» — этой проблемой открывается рассказ «Убийство на улице Морг». Речь идет об этом в самом начале 40-х годов прошлого века, когда впереди еще — за единичными исключениями — будущее развитие литературной школы психологического анализа. Эдгар По среди пионеров, осваивающих неведомую область. Гениальность его, о которой говорил А. И. Куприн, и сказалась в плодотворном направлении поисков, в точности намеков и находок, развитых позднейшими писателями далеко за пределами детективного жанра.

Конан Дойль следовал создателю Дюпена и Леграна в более узком, специальном смысле. Кажется, будто в самом деле Шерлок Холмс продолжает своими мыслями и действиями первые страницы «Убийства на улице Морг». «Известно, — говорится там, — что для человека, исключительно одаренного в этом смысле, дар анализа служит источником живейших наслаждений. Как атлет радуется своей силе и ловкости и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, так и аналитик горд своим умением распутать любую головоломку. Всякое, хотя бы и нехитрое занятие, высекающее искры из его таланта, ему приятно. Он обожает загадки, ребусы, криптограммы, обнаруживая в их решении проницательность, которая заурядному сознанию представляется чуть ли не сверхъестественной. Его выводы, рожденные существом и душой метода, и в самом деле кажутся чудесами интуиции».

К «умению распутать» и «проницательности» добавляется здесь же еще одно, также подчеркиваемое свойство: «все решает внимание». Стоит ему ослабеть, рассуждает По, и вы совершаете оплошность, которая приводит к просчету или поражению. Это указание будто бы прямо обращено к доктору Уотсону, постоянному спутнику Шерлока Холмса, который не успевает следить за мыслью знаменитого детектива.

Да, Эдгар По многое подсказал несколькими своими новеллами детективному жанру. Однако Конан Дойль не был просто подражателем американского писателя. Он с талантом и размахом продолжал его поиски, в свою очередь, открывая новое, а главное, придал этому жанру форму развитую и законченную. В ряду знаменитых детективов, начинающемся с Дюпена и Лекока, Шерлок Холмс, бесспорно, самое выразительное лицо, наиболее живой характер, а не только хорошо развитый «бугор апперцепции». Вот почему лишь историки литературы помнят и указывают его предшественников, а большинство читателей, несомненно, при слове «детектив» назовет сразу одно имя — Шерлок Холмс.

У Конан Дойля была, мы знаем, и живая модель. Это также помогло, должно быть, сделать Шерлока Холмса реальной фигурой. Джозеф Белл не отрицал сходства. Он даже высказался в печати по этому поводу, признавая в методе Шерлока Холмса свою школу. С еще большей определенностью указал он на своего способнейшего ученика — на самого Конан Дойля, достойно воспринявшего уроки наставника.

Шерлок Холмс — артист, исследователь в своем роде, но только не чиновник сыска и не «ангел-хранитель» буржуазной собственности, каким был Лекок у Эмиля Габорио или позднее американский «король сыщиков» Нат Пинкертон. Существенно, что Нат Пинкертон, бесчисленные и главным образом анонимные книжки о похождениях которого наводняли на рубеже XIX–XX столетий мировой читательский рынок, служил как бы «визитной карточкой», «рекламером» реально существовавшего в США «Сыскного Агентства Аллана Ната Пинкертона и Сыновей». Между тем обитатель кабинета на Бейкер-стрит в Лондоне — одинокий мастер; ни денежное вознаграждение, ни интересы какого бы то ни было дела или фирмы не составляют мотивов его деятельности. И о восстановлении справедливости он риторически почти не рассуждает (этой фальши было довольно в «пинкертоновских» выпусках). Шерлок Холмс занят логической сложностью задачи. И как раз его исследовательский артистизм, свободный от слащаво-мещанской добродетели, делает его привлекательным героем, заставляя верить на слово в его правоту. В лучших вещах, конечно.

И не первая повесть Конан Дойля «Этюд в багровых тонах» создала Шерлоку Холмсу и его создателю имя. Шерлок Холмс раскрылся по-настоящему в циклах рассказов: в его «Приключениях» (1892) и «Записках» о нем (1894), составленных доктором Уотсоном. «Союз рыжих», «Человек с рассеченной губой», «Голубой карбункул», «Пять апельсиновых зернышек», а также «Пляшущие человечки» из сборника «Возвращение Шерлока Холмса» (1905) — вот образцы. Именно после этих рассказов Шерлок Холмс заставляет помнить о себе как о живой, цельной и незаурядной личности.

В каких только поворотах не изучался Шерлок Холмс, будто он в самом деле жил и действовал! Нашлись исследователи, которые с необычайным энтузиазмом и тщанием привели в хронологический порядок его биографию, постарались по косвенным намекам восстановить в его существовании все то, что выходит за пределы разбираемых им таинственных происшествий. Установили, что ему нравилось и не нравилось, чем он увлекался и что недолюбливал, каковы были его взгляды на религию и взаимоотношения с женщинами. Наконец, те же добросовестные исследователи указали… профессиональные ошибки маэстро.

И Шерлок Холмс, оказывается, ошибался, но не только потому, что «на всякого мудреца довольно простоты»; некоторые его промахи на совести Конан Дойля, который не всегда мог соблюсти совершенную строгость и стройность в умозаключениях своего героя.

Так случалось, если автор вторгался в область специальную, и тогда «соколиное зрение» не спасало Шерлока Холмса перед судом знатока. Фиаско в этом смысле Конан Дойль потерпел с рассказом «Серебряный» — о пропаже классного скакуна и убийстве тренера. Позднее писатель чистосердечно признался, что ничего не понимал в ипподромном быте и взял скаковой мир лишь как эффектную площадку для действия. Истинные знатоки тотчас различили невежество и не могли этого простить. И тот, который понимал скачки как следует, учинил Конан Дойлю в спортивном отделе одной из газет полный разнос. Писатель оценил ревность конника-энтузиаста, не спорил, не отпирался, но и не сдавал своих позиций. Он знал, что им однажды и навсегда найден в поведении Шерлока Холмса тон психологической убедительности, который уберегает его от мелочных придирок. «Накануне вечером, как обычно, лошадей тренировали и купали, и конюшни были заперты в девять часов», — что же, пусть «обычно» лошадей тренируют и купают по утрам, и в девять часов утра, а не вечера скаковой ипподром уже замирает, но сюжет, но суть происходящего требовала сумерек — и был вечер. Ведь не хотели же верить в натуральную змею на сцене, а макет выглядел, как живая змея.

Еще раз Шерлока Холмса поймали на слове, когда в рассказе «Случай в интернате» он с присущей ему уверенностью определяет, между прочим, по следу велосипедных колес, в какую сторону ехал человек.

— Это невозможно! — стали говорить Конан Дойлю. — След переднего и заднего колеса совершенно одинаков!

Тут Конан Дойля взяло за живое, потому, должно быть, что он сам был заядлым велосипедистом. Он решил проверить это на опыте, и оказалось, что Шерлок Холмс был прав!

Конечно, лишь специальное и скрупулезное изучение могло обнаружить всякие несуразности. С широкой читательской точки зрения, Шерлок Холмс оставался непогрешимым. Ведь большинство следило не за ходом следствия и не за «дедукцией» — все подчинялось полету вдохновения, которое овладевало Шерлоком Холмсом при столкновении с опасностью или тайной. Убедительно было вот что: приехали французские школьники в Лондон и первым делом попросили показать, где на Бейкер-стрит живет Шерлок Холмс. А когда уже не школьники, а литераторы поинтересовались у Конан Дойля, где тот дом, который автор имел в виду, когда описывал жилище Шерлока Холмса, писатель просто не знал, что ответить. Он и не думал об этом. «Но, — сказал он в утешение, — там обязательно должен быть какой-нибудь дом в этом роде».

Шерлок Холмс сделался мифическим персонажем; сойдя со страниц книг Конан Дойля, он стал достоянием молвы, о нем фантазировали сами читатели. Появились анекдоты о Шерлоке Холмсе и его создателе. Например: в Риме берет Конан Дойль извозчика, тот и говорит: «А, господин Дойль, приветствую вас после вашего путешествия в Константинополь и в Милан!» «Как мог ты узнать, откуда я приехал?» — удивился шерлокхолмсовской проницательности Конан Дойль. «По наклейкам на вашем чемодане», — хитро улыбнулся кучер.

У Конан Дойля также часто спрашивали, кто он сам: Шерлок Холмс или доктор Уотсон? И писатель опять в недоумении разводил руками. Ни тот, ни другой отдельно, в нем содержались оба, как и вообще жизнь связывает противоположности, «лед и пламень», безумные фантазии и здравый смысл, проницательность и простоватость. Друг без друга эти крайности даже менее интересны.

«Я не хочу быть неблагодарным Холмсу, — писал Конан Дойль в автобиографии, подводя итог их долгому союзничеству, — он был для меня во многих отношениях хорошим другом. Если иногда я вроде бы и уставал от него, так это потому, что характер его не допускает светотени. Это счетная машина, и всякая попытка добавить что-нибудь лишь способна испортить все впечатление».

Все же Конан Дойль неуклонно считал, что успех Шерлока Холмса заслоняет его более значительные произведения. Писатель имел в виду свои исторические романы.

Три эпохи из прошлого Англии и Европы особенно интересовали его. Это, во-первых, времена Столетней войны XIV–XV веков. Затем XVII столетие, пора Английской буржуазной революции. Наконец, наполеоновские войны, от Трафальгара до Ватерлоо. Им писатель посвятил несколько произведений, в том числе «Подвиги» и «Приключения» бригадира Жерара. К этому циклу примыкает «Родни Стоун» (1896); время действия романа относится к первым десятилетиям прошлого века, те же имена Наполеона и Нельсона встречаются на его страницах. Однако исторические события, государственные персоны проходят в нем бледным фоном, больше всего внимания уделено спортивным нравам и лицам, главным образом боксу, атмосфере, окружавшей «ринг», колоритным фигурам боксеров, кодексу спортивной чести. В жанровом отношении это роман переходный — от исторического к социально-бытовому. Впрочем, ему предшествовал социально-бытовой роман Конан Дойля «Торговый дом Гердлстон» (1890).