Агата Кристи - Смерть у бассейна

— Мы сильно беспокоились за вас, миледи, — сказал Гаджен.

— Какое благородство со стороны Гаджена, — сказала Люси, входя в гостиную. — Но, в общем-то, совсем напрасное. Я ведь в действительности почти наслаждалась всем этим. Такая перемена после всего того, что нам привычно. Вы не чувствуете, Дэвид, как подобные опыты расширяют ваш кругозор? Это, наверное, сильно отличается от Кембриджа?

— Я из Оксфорда, — холодно сказал Дэвид.

— Изумительные вёсельные гонки, — рассеянно заметила леди Энгкетл, направляясь к телефону. — Это так по-английски, вы согласны?

Она сняла трубку и, держа ее в руке, продолжала:

— Я надеюсь, Дэвид, что вы еще приедете погостить к нам. Это так трудно — сойтись с людьми, когда рядом происходит убийство. И уж совсем невозможно вести сколько-нибудь интеллектуальную беседу.

— Благодарю, — сказал Дэвид. — Но я по возвращении собираюсь в Афины, в английскую школу.

Леди Энгкетл повернулась к мужу.

— Кто там сейчас послом? А, ну конечно же, Хоуп-Ремингтон. Нет, я не думаю, что Дэвиду они понравятся. Их девочки такие ужасно дружелюбные. Они играют в хоккей на траве, в крикет и в эту забавную игру, когда предмет ловят сеткой…

Она не договорила, уставясь на телефонную трубку.

— А что это я делаю?

— Вы, наверное, собирались кому-то позвонить.

— Ничуть не бывало, — она положила трубку на рычаги. — Дэвид, а вам нравятся телефоны?

«Она вечно задает подобные вопросы, — раздраженно подумал Дэвид, — вопросы, осмысленных ответов на которые попросту нет». И он холодно ответил, что от них, по его мнению, есть польза.

— Вы имеете в виду, — сказала его собеседница, — как от мясорубок? Или от эластичных поясов? Но все равно, никто не…

Ее новое отрицание осталось незаконченным, потому что появился Гаджен и объявил, что кушать подано.

— Но куропаток-то вы любите? — со страхом обратилась леди Энгкетл к Дэвиду.

Дэвид подтвердил свою любовь к куропаткам.

— Мне часто кажется, что Люси малость тронутая, — сказала Мэдж, когда они с Эдвардом брели от дома к лесу.

Куропатки и суфле были превосходны, и после решения жюри у каждого с души спала тяжесть.

— А мне всегда кажется, — задумчиво отозвался Эдвард, — что у Люси блестящий ум, но он выражает себя словно в игре в пропавшие слова. И она путает метафоры. Получается вроде: паршивая овца испортит бочку меда или пуганых ворон по осени считают.

— И все равно, — сказала Мэдж без улыбки, — Люси меня иногда пугает. Само это место меня стало страшить.

Ее пробрало легкой дрожью.

— «Пещера»? — Эдвард повернул к ней удивленное лицо. — А мне она всегда немного напоминала Айнсвик. Конечно, тут не по-настоящему…

— Вот именно! — не дала ему закончить Мэдж. — Меня страшит все, что «не по-настоящему». Понимаешь, неизвестно, что под этим кроется. В этом есть что-то от маски.

— Ну и выдумщица же ты, малышка.

Это был его старый снисходительный тон, так знакомый по прежним временам. Тогда он ей нравился, но теперь встревожил. Мэдж постаралась выразиться яснее, показать ему очертания той смутно угадываемой реальности, которая ощущалась ею за тем, что он посчитал выдумкой.

— Именно от нее укрыл меня Лондон, но теперь, когда я опять здесь, все это снова обступило меня. Я чувствую так, будто все знают, кто убил Джона Кристоу. За одним только исключением, и это исключение — я.

Эдвард ответил, начиная раздражаться:

— Мы что, должны и думать и говорить только о Джоне Кристоу? Он мертв! Ушел и назад прийти не сможет, понимаешь?

Мэдж тихонько пропела:

Она взяла Эдварда под руку.

— Ну кто убил его, Эдвард? Мы думали, что Герда — но это ведь не Герда. Тогда кто же? Скажи мне, что ты думаешь? Может быть, кто-то, о ком мы и не слышали?

— Все эти рассуждения кажутся мне совершенно бесполезными, — зло сказал он. — Если полиция не докопается или не сумеет получить достаточных улик, дело будет просто закрыто — и мы все избавимся от этого.

— Да, но останется неизвестность.

— А к чему нам знать? Какое отношение имеет к нам Джон Кристоу.

К нам, подумала она, к Эдварду и ко мне? Никакого. Приятная мысль: они с Эдвардом — уже двуединое целое. И все же, и все же — Джон Кристоу, даже засыпанный землей и отпетый в похоронной молитве, оказался погребенным недостаточно глубоко. «Он умер, девушка, ушел…» Джон Кристоу не умер и не ушел, как ни хотелось этого Эдварду. Джон Кристоу был еще здесь, в «Пещере».

— Куда мы направляемся? — спросил Эдвард.

Что-то в его голосе озадачило ее.

— Давай дойдем до верха холма.

— Если хочешь.

По каким-то причинам он был не в восторге. Почему? Это же была его излюбленная прогулка. Они же с Генриеттой почти всегда… Тут ее мысль споткнулась и замерла. Генриетта и он!

— Ты еще не ходил этим путем нынче осенью? — спросила она.

Он ответил скованно:

— Мы с Генриеттой прогуливались туда в тот самый первый день.

Они продолжали шагать в молчании. Наконец они достигли вершины и сели на упавшее дерево. «Они с Генриеттой, наверное, сидели здесь».

Мэдж повращала кольцо на пальце. Брильянт холодно подмигнул ей («Только не изумруд» — сказал он).

— Как будет замечательно опять провести рождество в Айнсвике! — проговорила она с легким усилием.

Он, казалось, не слышал. Его унесло куда-то далеко. «Он думает о Генриетте и Джоне Кристоу» — решила она. Сидя здесь, он говорил что-то Генриетте или она отвечала ему. Может, Генриетта и «знает, чего она не хочет», но он все еще принадлежит ей. И всегда будет принадлежать, подумала Мэдж… Боль обожгла ее. Счастливый и искристый мир, в котором она прожила последнюю неделю, задрожал и рассыпался.

«Я не смогу так жить: у него на уме вечно будет Генриетта. Я не сумею с этим смириться». Ветер вздыхал в деревьях, листья падали теперь уже быстро — и едва ли теперь остался хоть один золотой: сплошь бурые.

— Эдвард! — окликнула она.

Решительность ее голоса заставила его встрепенуться.

— Да?

— Мне очень жаль, Эдвард… — губы ее дрожали, но она заставляла себя говорить спокойно и сдержанно. — Я должна тебе сказать… Из этого ничего не выйдет. Я не могу выйти за тебя. У нас ничего не получится, Эдвард.

— Но, Мэдж! Разве Айнсвик…

— Я не могу выйти за тебя из-за Айнсвика. Ты… ты не можешь не видеть этого.

Он вздохнул — долгим спокойным вздохом, похожим на шорох мертвых листьев, кротко осыпающихся с ветвей.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал он.

— Да, я полагаю, что ты права.

— Спасибо, что ты сделал мне предложение. Это было хорошо. Хорошо и приятно. Но это бы ни к чему не привело.

В ней теплилась слабая надежда, что он, возможно, начнет спорить, попробует переубедить ее, но он, оказывается (как просто!), думал точно так же. Здесь, где между ними встал призрак Генриетты, он тоже ясно увидел, что ничего не получится.

— Да, — сказал он, словно эхо ее мыслей. — Не получится ничего.

Она сняла кольцо с пальца и положила ему в ладонь. Ей никогда не разлюбить Эдварда, а Эдварду — Генриетты. Жизнь была безысходным и унизительным фарсом.

— Кольцо просто чудесное, — сказала она. Голос ее перехватывало.

— Я хочу, чтобы ты оставила его у себя. Я был бы очень рад.

Она покачала головой.

— Не могу.

— Но ты же знаешь, — и губы его искривились подобием иронической улыбки, — что я не надену его никому больше.

Все это звучало вполне дружески. Ему никогда не понять, что она испытывает. Небеса на блюде. И вот блюдо разбито, и небеса утекли между ее пальцев, а, возможно, их и не было вовсе.

Сегодня днем Пуаро принимал уже третью гостью.

Первыми двумя были Генриетта Савернек и Вероника Крей. На сей раз на тропе, ведущей к дому, появилась леди Энгкетл — как всегда бестелесная и словно не идущая, а несомая неким легковейным зефиром.

Она радостно улыбнулась ему и объявила:

— Я пришла повидаться с вами.

Так могла бы волшебница одарить своей милостью простого смертного.

— Я в восхищении, мадам.

Он провел ее в гостиную. Она присела на кушетку и вновь улыбнулась. «Она стара, — подумал Эркюль Пуаро, — волосы ее седы, а на лице морщины. Но в ней есть шарм — и останется с ней пожизненно».

— Я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня, — тихо сказала Люси.

— Да, леди Энгкетл?

— С чего бы начать? Я должна поговорить с вами о Джоне Кристоу.

— О докторе Кристоу?

— Да. Мне кажется, что остается только одно: полностью бросить поиски. Вы понимаете, что я имею в виду, не так ли?

— Я не уверен в этом, леди Энгкетл.

Она еще раз одарила его ослепительно нежной улыбкой и положила тонкую белую руку на его рукав.

— Дорогой господин Пуаро, вы все прекрасно понимаете. Полиции придется начать поиски владельца этих отпечатков, но они его не найдут, так что в конце концов им ничего не остается, как закрыть дело. Но, понимаете, я боюсь, что вы его не закроете.

— Нет, я его не закрою, — сказал Эркюль Пуаро.

— Так я и думала. И поэтому я пришла. Вы хотите правды, не так ли?

— Именно правды.

— Вижу, что я не очень хорошо объяснила свою мысль. Я пытаюсь понять, почему вы не хотите оставить все так, как есть. Ведь не из-за своего престижа и не потому, что хотите наказать убийцу. Просто, я полагаю, вы хотите знать. Вы же понимаете, что я имею в виду? И если вы хотите знать правду, если вы хотите услышать правду, то, быть может, это могло бы само по себе удовлетворить вас? Могло бы, господин Пуаро?