Агата Кристи - Смерть приходит в конце

— Себек? — переспросил он.

— О нет, — услышала Ренисенб собственный ответ. — Нет… Нет…

— Она сорвалась с тропинки, — настойчиво повторила Сатипи. — Как раз над нами тропинка становится узкой, и поэтому особенно опасно…

«Опасно? О чем это говорил Хори? Ах да, он рассказывал ей, как еще ребенком Себек напал на Яхмоса и как ее покойная мать, растащив их, сказала: „Нельзя этого делать, Себек. Это опасно…“

Себек любит убивать. «А уж то, что надумаю, сделаю с удовольствием…»

Себек убил змею… Себек встретился с Нофрет на узкой тропинке…

И опять она услышала собственный шепот:

— Мы не знаем… Мы не знаем…

А потом с огромным облегчением, будто с души у нее спала тяжесть, услышала, как Хори твердо и с уверенностью подтвердил предположение Сатипи:

— Да, наверное, она сорвалась со скалы… Взгляд его снова встретился со взглядом Ренисенб. «Мы оба знаем… — подумала она. — И всегда будем знать…»

— Да, она сорвалась со скалы, — услышала Ренисенб собственный дрожащий голос.

И эхом отозвался Яхмос, словно ставя заключительную точку:

— Скорей всего, она и вправду сорвалась со скалы.

Имхотеп сидел перед Изой.

— Они все рассказывают одно и то же, — хмуро пожаловался он.

— Что ж, по крайней мере, хоть это удачно.

— Удачно? Что значит «удачно»? Странные у тебя выражения!

Иза издала короткий смешок.

— Я знаю, что говорю, сын мой.

— Правда ли то, что они рассказывают, — вот что я должен решить, — с важным видом заявил Имхотеп.

— Ты не богиня Маат[21]. И не умеешь, как Анубис[22], взвешивать сердца на весах правды.

— Несчастный ли это случай? — допытывался Имхотеп. — Я не имею права забывать, что мое письмо с угрозой выгнать их всех из дому могло возбудить у них низменные чувства.

— Да, конечно, — согласилась Иза. — Чувства у них явно были низменные. Они так кричали, что я, не выходя из своей комнаты, могла слышать каждое слово. Между прочим, ты на самом деле был намерен так поступить?

Имхотеп смущенно заерзал в кресле.

— Я пребывал в гневе, когда писал, я имел основания сердиться. Моих сыновей следовало проучить.

— Другими словами, — сказала Иза, — ты просто решил их попугать. Так?

— Дорогая Иза, какое это имеет значение сейчас?

— Ясно, — сказала Иза. — Ты, как обычно, сам не знал, что делаешь. И не подумал о том, чем это может кончиться.

— Я хочу сказать, что сейчас все это не имеет никакого значения, — с трудом подавил раздражение Имхотеп. — Меня интересуют обстоятельства смерти Нофрет. Если мне предстоит заподозрить, что один из членов моей семьи может быть столь безответствен и невоздержан в чувствах, что намеренно совершил убийство, то я.., я просто не знаю, как мне поступить.

— Вот, выходит, и удачно, — заметила Иза, — что все они рассказывают одно и то же. Никто ни на что не намекает?

— Нет.

— Тогда почему не считать происшедшее несчастным случаем? Тебе следовало взять девушку с собой в Северные Земли. Я ведь тебе тогда так и советовала.

— Значит, ты допускаешь…

— Я допускаю только то, что мне говорят, если это не противоречит тому, что я видела собственными глазами, — а нынче я вижу очень плохо, — или слышала собственными ушами. Ты, наверное, расспрашивал Хенет? Что она тебе сказала?

— Что она очень огорчена, страшно огорчена. За меня.

Иза подняла брови.

— Вот как? Ты меня удивляешь.

— У Хенет, — продолжал Имхотеп, — очень доброе сердце.

— Совершенно верно. И чересчур болтливый язык. Но если огорчение за тебя — это единственное, о чем она тебе сообщила, то происшедшее определенно можно считать несчастным случаем. Есть много других дел, которыми тебе предстоит заняться.

— Разумеется. — Имхотеп встал. Теперь он снова был преисполнен спеси и самоуверенности. — Яхмос ждет меня в зале с делами, которые требуют моего немедленного вмешательства. Кроме того, следует обсудить решения, которые были приняты без меня. Как ты всегда говоришь, горе, посетившее человека, не должно мешать главным в его жизни занятиям.

И он поспешил к дверям.

Иза иронически улыбнулась, потом ее лицо снова стало мрачным. Она покачала головой и тяжело вздохнула.

Яхмос вместе с Камени ждал отца. Хори, доложил Яхмос отцу, с самого начала неукоснительно следил за подготовкой к погребению — прежде всего за работой бальзамировщиков и изготовителей саркофага.

После получения известия о смерти Нофрет Имхотепу потребовалось несколько недель, чтобы добраться до дому, и за это время все было готово к погребению. Тело долго пролежало в крепком соляном растворе, затем, высушив его, постарались восстановить прежний внешний облик покойной, натерли труп душистыми маслами и травами, обмотали, как полагалось, полотняными пеленами и поместили в саркофаг.

Яхмос сказал, что выбрал для погребения небольшую нишу в скале, в которую потом положат и тело Имхотепа. Он подробно доложил о всех своих распоряжениях, и Имхотеп одобрил их.

— Ты отлично потрудился, Яхмос, — довольно проговорил Имхотеп. — Принял правильное решение и действовал, не теряя присутствия духа.

Яхмос обрадовался, он никак не ожидал, что отец похвалит его.

— Или и Монту берут за бальзамирование слишком много, — продолжал Имхотеп. — Эти канопы, например, не стоят того, что за них просят. Подобное расточительство ни к чему. Кое-какие из предъявленных ими счетов представляются мне непомерными. Вся беда в том, что услугами Ипи и Монту пользуется семья нашего правителя, а потому они считают себя вправе требовать самой высокой платы. Было бы куда лучше обратиться к менее известным мастерам.

— Поскольку ты отсутствовал, — принялся оправдываться Яхмос, — мне пришлось решать эти вопросы самому. А я полагал, что наложнице, которой ты дорожил, должны быть оказаны наивысшие почести.

Имхотеп кивнул и потрепал Яхмоса по плечу.

— Вот тут ты ошибся, сын мой, хотя и исходил из самых лучших побуждений. Я знаю, ты обычно очень осторожен в расходах, и понимаю, что в этом случае лишние затраты были допущены только, чтобы порадовать меня. Тем не менее я не так уж богат, а наложница — это.., всего лишь наложница. Откажемся, пожалуй, от наиболее дорогих амулетов и… Дай-ка мне посмотреть, не найдется ли возможности сэкономить еще на чем-нибудь… Камени, читай список услуг и называй их стоимость.

Камени зашелестел папирусом.

Яхмос с облегчением вздохнул.

Кайт вышла из дому и присоединилась к женщинам, которые расположились вместе с детьми возле водоема.

— Ты была права, Сатипи, — сказала она, — живая наложница совсем не то, что мертвая.

Сатипи посмотрела на нее затуманенным, невидящим взглядом и промолчала.

— Что ты имеешь в виду, Кайт? — зато быстро откликнулась Ренисенб.

— Для живой наложницы Имхотепу ничего не было жаль: нарядов, украшений, даже земель, которые по праву должны были унаследовать его сыновья. А сейчас он только и думает о том, как бы сократить расходы на погребение. И верно, чего зря тратиться на мертвую женщину? Да, Сатипи, ты была права.

— А что я говорила? Я что-то не помню, — пробормотала Сатипи.

— И очень хорошо, — отозвалась Кайт. — Я тоже уже не помню. И Ренисенб забыла.

Ренисенб молча смотрела на Кайт. Что-то в голосе Кайт, какая-то нота угрозы, резанула ей слух. Она привыкла считать Кайт не очень умной, но приветливой и покладистой, хотя слишком незаметной. А сейчас ей показалось, что Кайт и Сатипи поменялись ролями. Обычно властная и задиристая Сатипи стала тихой, даже робкой, а тихоня Кайт вдруг принялась командовать.

Но людские характеры, рассуждала про себя Ренисенб, в один день не меняются. А может, меняются? Ничего не поймешь. На самом деле Кайт и Сатипи за последние несколько недель стали неузнаваемы или перемена в одной из них вызвала перемену в другой? Сделалась ли Кайт вдруг властной или просто кажется такой, потому что Сатипи пала духом?

Сатипи явно стала другой. Голоса ее, обычно бранившей всех подряд, не было слышно, ступала она по дому и по двору бесшумной, нетвердой походкой, так не похожей на прежнюю уверенную поступь. Ренисенб объясняла происшедшие в Сатипи перемены потрясением, вызванным смертью Нофрет, но что-то уж подозрительно долго Сатипи не могла прийти в себя. Было бы куда больше похоже на Сатипи, продолжала размышлять Ренисенб, откровенно, ни от кого не утаивая своей радости, ликовать по поводу внезапной и безвременной кончины наложницы. А она всякий раз, когда упоминается имя Нофрет, почему-то испуганно ежится. Даже Яхмос, по-видимому, избавился от ее поучений и попреков и сразу стал держаться куда более уверенно. Во всяком случае, перемены в Сатипи были, пожалуй, всем на пользу — к такому выводу пришла Ренисенб. Но что-то продолжало ее смутно тревожить…

Внезапно Ренисенб, очнувшись от своих мыслей, поняла, что Кайт, нахмурившись, смотрит на нее. Видно, Кайт что-то сказала и теперь ждет от нее ответа.

— Ренисенб тоже забыла, — повторила Кайт. В Ренисенб невольно поднялось чувство протеста. Ни Кайт, ни Сатипи, ни кому-либо другому не дано право указывать ей, что она должна или не должна забыть. Она твердо и даже с некоторым вызовом встретила взгляд Кайт.

— Женщинам в семье, — продолжала Кайт, — следует держаться заодно.

Ренисенб обрела голос.

— Почему? — громко и дерзко спросила она.

— Потому что у них общие интересы. Ренисенб покачала головой. Она думала: «Да, я женщина, но я еще и сама по себе. Я Ренисенб».

А вслух произнесла:

— Не так все это просто.

— Ты ищешь неприятностей, Ренисенб?

— Нет. А кроме того, что ты имеешь в виду под «неприятностями»?

— Все, что говорилось в тот день в зале, должно быть забыто.

Ренисенб рассмеялась.