Мой постоянно прерываемый завтрак скомкал всю утреннюю программу Фрица, и, когда пришла почта, я взял с собой в канцелярию вторую чашку кофе. Быстро просмотрел конверты и все, – кроме Одного, положил на стол. Посмотрел. На часах было восемь пятьдесят пять. Вульф привык уходить в теплицу точно в девять. Одним махом я взбежал наверх, постучал в дверь и вошел, не дожидаясь приглашения.

– Есть! – объявил я шефу. – Фирменный конверт, толстый конверт! Штемпель: Гранд Централ. Почта вчерашняя, до полуночи.

Вульф был уже одет, он собирался уходить.

– Вскрой!

Я выполнил приказ и достал содержимое конверта.

– Отпечатано на машинке. Через один интервал. Дата вчерашняя. Заголовок: «Ниро Вульфу», десять страниц. Подписи нет.

– Прочти!

– Вслух?

– Нет. Уже девять. Если потребуется, можешь мне позвонить или прийти наверх.

– Глупости. Ты переигрываешь.

– Нет. Частое нарушение распорядка дня ведет к дурным последствиям.

С этими словами Вульф покинул свою спальню. Я открыл первую страницу письма:

«Я решил написать это письмо, но подписывать его не стану. Думаю, оно будет чем-то вроде исповеди, но мотивы, побудившие меня к этому, слишком запутанны. События последнего года показали, что я ни в чем не могу быть уверен. Может быть, во мне осталось где-то в глубине души уважение к правде и справедливости – уважение, которое в молодые годы мне привило как духовное, так и светское воспитание. Может быть, именно поэтому я и чувствую, что должен написать это письмо. Во всяком случае, не вдаваясь в мотивы…»

Внизу зазвонил телефон. Нужно было спуститься и снять трубку, так как теплица не соединялась с городской линией. Звонил сержант Перли Стеббинс. Как правило, ему было безразлично, говорить со мной или с шефом. Вероятно, он даже предпочитал со мной, так как, будучи человеком неглупым, не мог простить Вульфу шутку, которую тот сыграл с ним в деле Лоенгрена.

Он был человек грубый, но не злопамятный. Сказал, что его интересуют две вещи: ночной телефонный разговор и моя поездка в Калифорнию, а особенно – встреча с Корриганом. Когда я ответил, что охотно пойду ему навстречу и сейчас же приеду, он коротко отказался, сказав, что обойдется без этого, так как инспектор Крамер хочет повидать Вульфа и будет у нас в одиннадцать и ни минутой позже. Я сообщил Перли, что мы впустим инспектора, но он положил трубку, не дослушав.

Я уселся за стол и снова начал читать.

«…Во всяком случае, не вдаваясь в мотивы, я решил написать, а потом решу, послать письмо или уничтожить его. Я не подпишу его, даже если решу послать, потому что не хочу, чтобы оно было использовано как показание. Вы, конечно, покажете мое признание полиции, но без подписи его не могут опубликовать как сведения, которые я сам сообщил. Содержание письма не оставит сомнения в личности автора, поэтому отсутствие подписи не имеет никакого значения. Однако в таком виде письмо будет полностью отвечать задуманной цели, что согласуется с моими принципами, в первую очередь моральными, а не юридическими.

Я не собираюсь о них распространяться. Для меня они имеют большее значение, чем само развитие событий, а для вас главное заключается в фактах. Поэтому Вам важнее будет узнать, что это я написал о взятке, которую мой компаньон О’Маллей дал председателю суда присяжных. И все-таки я повторяю, что мною управляли разные мотивы. Одной из причин была надежда на место старшего компаньона, а вместе с тем – на увеличение моего влияния и доходов. Но я думал и о будущем фирмы. Считал, что нежелательно и даже опасно, если во главе фирмы останется человек, способный пойти на подкуп. Вы спросите меня; почему я не выступил открыто и не потребовал, чтобы О’Маллей ушел из фирмы? Только потому, что тот источник, которым я пользовался, и характер полученных сведений не давали мне неопровержимых доказательств (подробности я оставлю при себе), а те отношения, которые сложились между компаньонами, ставили бы под сомнение результат моего выступления. Так или иначе, составленную анонимку я послал в суд…»

«Так появился обычай посылать корреспонденцию без подписи», – подумал я и вернулся к чтению.

«…О’Маллея лишили адвокатских прав.

Конечно, для фирмы это был удар, но не смертельный. Я встал во главе фирмы. Касбон и Бриггс стали компаньонами. Прошло время, и постепенно мы восстановили нашу репутацию. Летом и осенью прошлого года наши доходы достигли невиданных прежде размеров. По правде говоря, это была заслуга Касбона, но и я внес свой вклад в дело. Наконец в понедельник, четвертого декабря (дата, которую я не забуду до конца жизни), я приехал в контору, чтобы кое-что сделать, и в поисках какого-то документа подошел к столу Дайкеса. Стал открывать ящики и в одном из них наткнулся на коричневую папку из пластика. Вместо документа, который я искал, в ней лежала толстая пачка бумаги с отпечатанным на машинке текстом. На верхнем листе было написано:

«"Не доверяйте…" Современный роман. История из мира юристов. Написал Берт Арчер». Ради любопытства я посмотрел на первую страницу текста, которая начиналась фразой: «Не правда ли, что все юристы – воры?». Меня заинтересовало такое начало, поэтому я уселся на стул и стал читать дальше. Я читал и не верил своим глазам. Не мог себе представить, что Дайкес такой идиот. Он давно работал в нашей фирме. Ведь он же должен был знать кое-что об ответственности за оскорбление фирмы. И тем не менее написал роман и собирался опубликовать. Иногда даже опытные адвокаты делают глупости – например, О’Маллей пошел на подкуп. Может быть, Дайкес думал, что будет в безопасности, если издаст свое произведение под псевдонимом.

Повествовало оно о деятельности нашей фирмы и царящих в ней отношениях. Имена были другие, события часто вымышленные, но, несомненно, в романе представлены все мы. Роман был так слаб, что, без сомнения, наскучил бы случайному читателю (но не мне). Дайкес писал о взятке, которую О’Маллей – я буду пользоваться нашими, а не вымышленными автором именами – дал председателю суда. присяжных, что я узнал о ней и сочинил анонимку в суд. Писал о процессе О’Маллея и о лишении его адвокатских прав. Окончание он выдумал. В романе О’Маллей спивается и умирает в госпитале Бельвю. Я прихожу проведать его на смертном одре. Он указывает на меня рукой и кричит: «Не доверяйте!». Отсюда следовало, что О’Маллей знал о моем доносе. Но не говорил, откуда. Это было нелепо.

Рукопись я взял с собой. Ведь если я нашел ее случайно, то таким же образом, она могла попасть и в другие руки, а я не хотел идти на риск. Вернулся домой, но не мог заснуть, встал и на такси поехал на Салливан-стрит, где жил Дайкес. Поднял его с постели. Сказал, что нашел рукопись и просмотрел ее. Но находясь в возбужденном состоянии, я совершил непоправимую ошибку. Я был твердо уверен, что Дайкес знает о моем доносе, и спросил его: откуда? Зачем? Он мог и сам все выдумать. По существу, моя ошибка не имела значения. Дайкес, конечно, разоблачил бы меня.

Анонимку в суд я печатал не дома, не на своей машинке, которой обычно пользовался. Я был осторожен. Воспользовался машинкой в Клубе путешественников. Был шанс, один на миллиард, что я нарвусь на разоблачение, но этого оказалось достаточно. Для защиты О’Маллея На процессе о взяточничестве мы достали фотокопии всех веских доказательств, не исключая и анонимки. Дайкес был неплохим экспертом по документам и по роду своей работы имел дело с теми фотокопиями. Он заметил, что одна буква слегка наклонена вправо, и вспомнил, что такую же особенность он уже видел в каком-то документе. Вспомнил и нашел! Нашел в записке, предназначенной ему, которую два месяца тому назад я отпечатал для него на той же машинке в Клубе путешественников. Я об этом забыл, а если бы даже и помнил, то посчитал бы возможность риска слишком ничтожной. Однако Дайкес сравнил под лупой фотокопии анонимки с запиской, о которой идет речь, и убедился, что оба документа отпечатаны на одной и той же машинке. Конечно, это не был неоспоримый довод в пользу того, что именно я послал анонимку в суд, но Дайкес был в этом убежден.

Автор „Не доверяйте…” был поражен, когда услышал, что я нашел и прочитал рукопись. Он божился, что не собирался компрометировать меня, когда я сказал, что он, несомненно, кому-нибудь проболтался, может быть, даже самому О’Маллею. Поклялся, что никому ничего не говорил. Дома у него был второй экземпляр рукописи. Оригинал, который ему вернула фирма Охолла и Хэнна, он держал в конторе, так как хотел показать его какому-нибудь агенту. Он отдал ее мне вместе со вторым машинописным экземпляром, а я уничтожил дома и тот, и другой. Через два дня я слег и прочитал машинописный экземпляр еще раз.

Я был уверен, что избежал разоблачения. Конечно, я не пошел бы на преступление, но если бы стало известно, что анонимным письмом я выдал своего компаньона, то для моей карьеры и репутации это имело бы катастрофические последствия. Речь шла даже не о том, что мог бы предпринять О’Маллей. Прежде всего я боялся, что оба мои компаньона и еще несколько человек, от которых я зависел, займут позиции, которые меня не устраивали. Но после нашего разговора с Дайкесом почувствовал себя относительно уверенно. Я верил, что Дайкес сказал правду и ни одного экземпляра рукописи больше не существует. Дайкес торжественно меня заверил, что до самой своей смерти не напишет ни слова на эту тему, но больше всего меня успокаивала мысль о том, что он должен молчать в собственных интересах. Его судьба зависела от будущего фирмы, а если бы дело вышло наружу, фирма незамедлительно бы распалась.

Несколько раз я навещал нашего делопроизводителя в его квартире и во время таких посещений опять совершил непоправимую ошибку, которую тогда счел мелочью, не придав ей значения. Нет! Это произошло в конторе во время работы. Я. вытащил из папки и положил перед собой заявление с просьбой об увольнении, которое – Дайкес подал несколько месяцев назад. Не помню почему, я заинтересовался, является ли заглавие „Не доверяйте…” цитатой из Шекспира. Дайкес ответил, что это начало третьего стиха сто сорок шестого псалма. Тогда на полях я написал карандашом „Пс 146–3”…»