Подводя незнакомца к нашим героям, он быстро шепнул Макиэну: «Не в себе, бедняга!.. Думает, что он – король».

Делец достойно и тихо стоял на газоне и, хотя рука его дергалась, был на высоте положения.

– Эти джентльмены хотят драться на шпагах,– сказал человек в плохой шляпе,– и мы с вами будем у них секундантами. Вы – хи-хи – король, я – Бог. Поистине, лучше не найдешь.

Тернбулл угрюмо помахивал шпагой, гладя на эту сцену, но тут бесшумнее кошки к нему подкрался новоприбывший и залепетал:

– Не верьте! Он не в себе, но очень хитер. Он вам скажет, что я его ненавижу, но вы не верьте. Я все слышал, когда он говорил с почтальоном. Долго рассказывать, да и опасно, но вы…

Тернбуллу стало так плохо, что он чуть не упал. Что-то возмутилось в нем – то был здоровый языческий страх перед нечистотою, нечеловечески сильная ненависть к утрате человеческого облика. Ему казалось, что сад наполнен шепотом и каждый лист сообщает другому о мнимом злодеянии или несуществующей тайне. Все разумное, все простое и человеческое в нем восстало в этот миг против тьмы; и он сказал Макиэну: «Нет, не могу!»

– Чего вы не можете? – спросил тот, раздражаясь все больше и больше.

– Выдержать… как бы это назвать понятнее?.. ну, скажем, атмосферу,– отвечал поборник материализма.– Нельзя обижать и божество, но понимаете, я не хотел бы такого секунданта.

– Простите! – с обидой, но и с достоинством сказал первый безумец.– От моих милостей не отказываются. Вы понимаете, кто я такой?

– Понимаю! – вскричал редактор «Атеиста».– Вот вы мне скажите, почему у нас два ряда зубов?

– Зубов? – удивленно переспросил больной, поднося руку ко рту.

– Да! – кричал Тернбулл, размахивая перед ним руками.– И почему они болят? Почему больно рожать? Почему прилипчива корь? Почему розы колются? Почему у носорога есть рог, а у меня нет? – И он погрозил пальцем создателю.– Давно собираюсь спросить вас, почему этот мир так ' нелеп и жесток! Из сотни семян прорастает одно, из миллиона миров лишь на одном есть жизнь. Что это вы, а?

Несчастный старик отступил назад, держа перед собой неверный щит сигареты. .Наконец он провел левой рукой по морщинистому лбу и ответил разумней, чем можно было ожидать:

– Что ж, если я вам неприятен, я могу быть секундантом вашего противника…

– Мой противник очень любит всякую власть,– отвечал Тернбулл.– Он почитает тех, кто увенчан алмазной или звездной короной. Я же не признаю божественного права ни за королем, ни за Богом. Второй секундант годится ему – но не мне.

Макиэн молчал и о чем-то думал. Потом, резко обернувшись к больному в хорошей шляпе, он спросил:

– Кто вы такой?

– Ваш король! – с обидой и вызовом ответил тот.– Эдуард VI… нет… мм… Георг V. Вы что, не верите мне, не верите?

– Почему же, верю,– отвечал Макиэн.– Все может быть.

– Тогда,– спросил самодержец,-почему вы не сняли шляпу?

– А зачем мне ее снимать перед узурпатором? – в свою очередь спросил Макиэн.

– Я думал, вы – монархист,– удивился Тернбулл.– Так сказать, верноподданный.

– Я верен законному королю,– ответил Макиэн.– Я верен Стюарту. А вам,– вскричал он, грозно помахивая рукой,– вам, чужеземцам, нечего здесь делать! Не вам решать спор английских, шотландских и ирландских лордов! Что вы принесли нам? – вопрошал он, оттесняя потомка германских принцев к пламенеющим клумбам.– Варварскую муштру вместо дворянской отваги? Туман метафизики, сквозь который не видно Бога? Плохие картины, плохие манеры, дурацкие здания? Если вы – нынешний король, возвращайтесь к себе, мы вас не держим.

Задолго до конца этой речи монарх потерял свой апломб и к последним ее словам рысцой бежал по дорожке. Увлекшийся якобит погнался за ним. Тернбулл согнулся от хохота, первый безумец выпрямился от мстительного торжества. В это время с другой стороны к ним подошел еще один человек.

Бородка его торчала вперед, очки сверкали, сверкали и зубы – он улыбался непрестанно, и трудно было понять, улыбка это или усмешка. Однако вид у него был печальный.

– А не позавтракать ли нам? – ласково спросил он.– С утра надо поесть… вредно голодать с утра…

– Вполне с вами согласен,– сказал Тернбулл.

– Кажется, мы немного поссорились? – спросил человек со светлой бородкой.

– Долго рассказывать,– улыбнулся Тернбулл.– Если говорить кратко, вы застали одну из фаз спора между наукой и религией. Я представляю науку.

– Искренне рад,– сказал незнакомец.– Разрешите представиться: доктор Квейл.

Тернбулл глядел на него, но видел краем глаза, что первый безумец, утратив былую спесь, стоит в стороне и лицо его искажают ненависть и страх.

Макиэн печально сидел на пне, охватив загорелыми руками темноволосую голову, когда к нему подошел Тернбулл. Он не поднял глаз, но друг его и враг заговорил с ним, словно должен был излить наконец свои чувства.

– Теперь вы видите,– начал редактор,– до чего довели этого беднягу ваши псалмы, попы и догмы. Я уже встретил пять человек, целых пять, которые считают себя Богом. Протоплазмой никто себя не считает.

– Стоит ли из-за нее сходить с ума? – устало отвечал Макиэн.

– А начал это ваш Христос! – продолжал Тернбулл.– Это Он первый возомнил себя Богом.

Глаза Макиэна сверкнули, он усмехнулся и сказал:

– Нет, первый возомнил себя Богом сатана.

– Какая же между ними разница? – спросил Тернбулл, срывая цветок.

– Очень простая,– отвечал Макиэн.– Христос сошел в ад, сатану туда свергли.

– Не все ли одно? – спросил атеист.

– Нет,– отвечал его собеседник,– Сатана хотел возвыситься и пал. Христос умалил Себя – и вознесся во славе. Бог может быть смиренным, дьявол – только униженным.

– Почему вы так не любите благородную гордость? – спросил Тернбулл.– Почему вечно требуете от людей смирения?

– Почему вы обидели бедного бога часа два назад? – спросил Макиэн.– Почему хотели смирить его?

– Он обнаглел донельзя! – отвечал Тернбулл.

– Нет, он еще ничего,– сказал Макиэн.– Это мы обнаглели, хотя и знаем, что мы – только люди. Человек ведет себя как Вседержитель, зная, что он – не Бог. Он хочет, чтобы все служило ему, не имея на то права.

– Ну, ладно,– сказал Тернбулл.– Я говорю о другом: вера приводит в такое вот место, а наука – нет.

– Разве? – спросил Макиэн.– Несколько больных помешались на Боге, несколько – на Библии, а почти все прочие – на самом безумии.

– Вы так думаете? – удивился Тернбулл.

– Думаю,– отвечал Макиэн,– больше того, знаю. Начитались ученых книг, наслушались басен о наследственности и комплексах. Да весь воздух, которым здесь дышат, насыщен психиатрией! Я говорил сейчас с одним больным. Господи, во что он верит! Он говорит, что Бог есть, но что сам он – лучше Бога. Он говорит, что жену человеку должен выбирать врач, а родители не вправе растить своих детей, так как они к ним пристрастятся.

– Да, вам попался тяжелый случай,– признал Тернбулл.– Видимо, можно помешаться и от науки, как от любви и от других хороших вещей. Интересно бы поглядеть на этого больного…

– Пожалуйста, я покажу,– сказал Макиэн.– Вон он, у настурций.

И Макиэн указал на человека с неподвижной улыбкой и легкой светлой бородкой. Тернбулл надолго окаменел.

– Ну вы и кретин! – выговорил он наконец.– Это не больной, это доктор.

– Доктор? – переспросил Макиэн.

– Врач, эскулап, медик,– нетерпеливо объяснил Тернбулл.– Он здесь работает. Я тоже с ним говорил. От него многое зависит, будьте осторожны.

– Так мы же нормальны! – сказал Макиэн.

– Еще бы! – вскричал Тернбулл.– Если нас осмотрят, нас признают здоровыми

– и немедленно переправят в тюрьму. Нужно их запутать, иначе нас выведут на чистую воду за полчаса.

Макиэн угрюмо глядел на траву; потом проговорил не своим, каким-то невзрослым голосом:

– Джеймс, я очень глуп, будьте со мной терпеливы.

Доктор как раз приближался к ним, выжидающее улыбаясь.

– Надеюсь, не помешал,– сказал он.– Кажется, вы хотели побеседовать со мной.– Он кивнул Тернбуллу.– Что ж, прошу в мой кабинет.

И он провел их в небольшой, но красивый кабинет, обставленный сверкающей мебелью. Всю стену занимали полированные книжные шкафы, в которых стояли не книги, а какие-то ящички.

Доктор с вежливым нетерпением уселся в кресло. Тернбулл опустился на стул, Макиэн стоял.

– Неудобно отнимать у вас время,– начал редактор.– Такое дурацкое происшествие… видите ли, мы с друзьями играли в охоту. Мы двое изображали зайцев и, увидев такую стену… сами понимаете…

Тернбулл думал, что врач поинтересуется, почему они играли в такую нелепую игру, и быстро придумывал ответ – но медик молчал и улыбался.

– В общем,– растерянно продолжал он,– это досадная случайность. Поверьте, мы не собирались врываться в ваше заведение…

– Я верю,– улыбаясь отвечал доктор.– Я верю всему, что вы скажете.

– Что ж, тогда не будем вам мешать,– сказал Тернбулл, вставая.– Надеюсь, кто-нибудь выпустит нас отсюда?

– Нет,– сказал врач все с той же улыбкой.– Никто вас не выпустит.

– Значит, мы выйдем сами? – не без удивления спросил Тернбулл.

– Конечно, нет,– отвечал служитель науки.– Опасно оставлять ворота открытыми в таком месте, как наше.

– Как же нам отсюда выйти? – крикнул Тернбулл, впервые за эти часы теряя осторожность.

– Это зависит от вашего лечения и от вашего благоразумия,– равнодушно сказал врач.– На мой взгляд, ни одного из вас нельзя признать неизлечимым.

Сын мира онемел от удивления и, как всегда в подобных случаях, на арену вышел тот, кто не от мира сего.

– Простите,– сказал Макиэн,– мы не сумасшедшие.

– Мы не употребляем таких терминов,– сказал доктор, улыбаясь своим башмакам.

– Да вы же нас не знаете! – вскричал Макиэн.

– Мы вас очень хорошо знаем,– отвечал врач.

– Где же доказательства? – вопрошал кельт.– У вас нет ни бумаг, ни свидетельств…