Джеймс Хэдли Чейз - Сделай одолжение… сдохни!

Меня разбудил телефонный звонок. Я взглянул на часы у кровати. Они показывали 9.05. Я откинул простыню и свесил ноги на пол. Через тонкий потолок было слышно, как мой старик отвечает кому-то. Спрашивали наверняка меня. Отцу редко кто звонил. Я влез в халат, и пока дошел до лестницы, он уже звал меня к телефону:

— Джек, тебя кто-то спрашивает. Полсон… Болсон… не разберу.

В три прыжка я взлетел наверх, успев поймать на себе грустный родительский взгляд.

— Мне пора, — сказал отец. — Жаль, что ты так поздно встаешь, а то могли бы позавтракать вместе.

— Ага.

Я вбежал в крошечную убогую гостиную и схватил телефонную трубку.

— Джек Крейн слушает, — произнес я, наблюдая, как мой старик идет по дорожке к своему пятилетнему «шевроле»: ему предстояло оттрубить в банке очередной день своей жизни.

— Здорово, Джек!

Тринадцати месяцев как не бывало. Я узнал бы этот голос из тысячи и невольно вытянулся по стойке «смирно».

— Полковник Олсон!

— Он самый, Джек! Как поживаешь, старина?

— Нормально. А вы как, сэр?

— Да брось ты это уставное обращение. С армией, слава Богу, расплевались! Ох и замаялся я искать тебя.

Мне послышалось, что в его голосе нет прежней твердости. Вообразите: лучший летчик-бомбардировщик всех времен, с головы до пят увешанный наградами, сбился с ног, разыскивая — кого? — меня! Полковник Берни Олсон! Мой командир во Вьетнаме! Золотой мужик, я готовил его вылеты и в зной, и в ненастье, а он почем зря крошил вьетконговцев. Целых три года я служил у него старшим механиком, а потом он получил пулю в пах, и его списали. День нашего расставания был самым горьким в моей жизни. Он уехал домой, а меня назначили к другому летчику — олух, каких свет не видывал! Олсона я боготворил. Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь наши пути пересекутся, а вот, поди ж ты, позвонил через тринадцать месяцев.

— Слушай, Джек, я очень спешу. Улетаю сейчас в Париж. Как ты устроился? Если есть желание, могу предложить одну работенку, со мной на пару.

— Еще бы! С вами я готов на все.

— Отлично. Это стоит пятнадцать штук. Я пришлю авиабилет и деньги на дорожные расходы, тогда поговорим. — Интересно, подумал я, почему у этого геройского мужика такой вялый голос. — Ты должен приехать ко мне. Я звоню из Парадиз-Сити, это милях в шестидесяти от Майами. Дело не из легких, но ты справишься. И потом, если у тебя нет других планов, то и терять тебе нечего… верно?

— Вы сказали, пятнадцать тысяч, полковник?

— Да, но придется попотеть.

— Меня это устраивает.

— Я еще позвоню. Надо бежать. До встречи, Джек. — И разговор оборвался.

Я медленно положил трубку и запрокинул голову, чувствуя, как меня охватывает волнение. Вот уже полгода, как я демобилизовался. После армии вернулся домой, ехать-то больше некуда. Жил в своем захолустном городишке, тратил армейское жалованье на девочек, выпивку и вообще валял дурака. Эти месяцы не доставили радости ни мне, ни моему старику, служившему управляющим в местном банке. Я просил его не волноваться, уверял, что рано или поздно подыщу себе работу. А он жаждал употребить свои сбережения на то, чтобы сделать меня владельцем автомастерской, только меня вовсе не прельщала такая участь. Я не собирался прозябать в этой глуши, как отец. Мне хотелось играть по-крупному.

Городишко у нас уютный, и девушки сговорчивые. Я вдоволь и повеселился, и поскучал, а потом постановил себе, что, когда деньги иссякнут, подыщу себе что-нибудь, только не в нашем городе. И вот, откуда ни возьмись, является мой кумир полковник Берни Олсон и предлагает работу на пятнадцать тысяч! Не ослышался ли я? Пятнадцать тысяч! Да еще в самом шикарном городе на Флоридском побережье! От такой радости у меня точно выросли крылья.

Я стал ждать вестей от Олсона. Своему старику я ничего не сказал, но он и сам не слепой и сразу смекнул, что я сгораю от нетерпения. В обеденный перерыв, придя из банка домой, он встал к плите поджарить два бифштекса и тут бросил на меня внимательный взгляд. Мама умерла, когда я был во Вьетнаме. Я предпочитал не вмешиваться в заведенный отцом распорядок. Ему нравилось покупать продукты по пути из банка и готовить, а я стоял рядом и смотрел.

— У тебя хорошие новости, Джек? — спросил отец, переворачивая мясо на сковороде.

— Пока не знаю. Возможно. Друг зовет во Флориду, в Парадиз-Сити, вроде бы есть работа.

— В Парадиз-Сити?

— Да… под Майами.

Отец разложил бифштексы по тарелкам.

— Далековато.

— Есть места и подальше.

Мы взяли тарелки, перешли в гостиную и некоторое время ели молча, потом он сказал:

— Джонсон хочет продавать свою мастерскую. По-моему, для тебя это очень подходящий случай. Я дал бы денег.

Я поглядел на него: одинокий старик, отчаянно пытающийся удержать меня. Тяжко ему придется одному в этой конуре, а у меня здесь что за жизнь? Он жил как хотел. Теперь мой черед.

— Пап, это мысль неплохая, — уставился я в бифштекс, избегая его взгляда, — но сначала я посмотрю, что там за работа.

Отец кивнул:

— Разумеется.

На том и порешили. Он ушел в банк досиживать рабочий день, а я лег на кровать и задумался. Пятнадцать тысяч! Может, и придется попотеть, однако чего не сделаешь за такую зарплату.

Мои мысли перенеслись в прошлое. Мне стукнуло двадцать девять лет. Я был дипломированным авиаинженером, до призыва в армию имел хорошее место в компании «Локхид» и знал внутренности любого самолета как свои пять пальцев. В армии три года обслуживал машину полковника Олсона и теперь, вернувшись в свой провинциальный городок, понимал, что рано или поздно придется заняться делом. Беда в том, рассудил я, что армия избаловала меня. Мне до смерти не хотелось снова начинать жизнь, в которой нужно самому заботиться о себе и бороться за существование. Армия в этом смысле — благодать. Денег хватает, девочки — всегда пожалуйста, а дисциплина мне не мешала. Однако пятнадцать тысяч в год — это уже похоже на ключик к заветной двери в ту жизнь, о которой я мечтал. Тяжелая работа? Ну, знаете, решил я, закуривая сигарету, только чудовищно тяжелая работа заставит меня отказаться от таких денег.

Кое-как прошло два дня, а на третий я получил от Олсона пухлый конверт. Его принесли, когда мой старик уходил в банк. Он приблизился к моей комнате, постучал в дверь и вошел. Я едва проснулся и чувствовал себя препаршиво. Накануне у меня была бурная ночка. Я водил Сьюзи Доусон в ночной клуб «Таверна», и мы напились там в стельку. Потом до трех часов ночи мяли траву на каком-то пустыре, а после я с грехом пополам доставил ее домой и, наконец, добрался до собственной постели.

Я с трудом приподнял веки, голова гудела как котел. В глазах двоилось, из чего я заключил, что надрался до скотского состояния. Отец был какой-то очень высокий, худой и усталый, но, главное, меня доконало, что их двое.

— Привет, пап! — поздоровался и заставил себя сесть.

— Тебе письмо, Джек. Надеюсь, это то, чего ты хочешь. Мне пора. Увидимся за обедом.

Я взял пухлый конверт.

— Спасибо… желаю спокойного утра на работе. — Больше я ничего не смог выдавить из себя.

— Утро будет обычное.

Я лежал неподвижно, пока не захлопнулась входная дверь, потом вскрыл конверт. В нем лежали билет в салон первого класса до Парадиз-Сити, пятьсот долларов наличными и короткая записка: «Встречаю твой самолет. Берни».

Я взглянул на деньги. Проверил авиабилет. Пятнадцать тысяч в год! Хоть у меня раскалывалась голова и воротило с души, я рубанул кулаком воздух и издал победный клич!

В роскошном зале аэропорта Парадиз-Сити я заметил его первым. Он по-прежнему выделялся долговязой поджарой фигурой, однако в чем-то и переменился.

Тут он увидел меня, и на его лице заиграла улыбка. Не та широкая, дружеская улыбка, которой одаривал меня во Вьетнаме. Это была циничная улыбка разочарованного человека, но все же — улыбка.

— Привет, Джек!

Мы обменялись рукопожатиями. Ладонь его оказалась горячей и потной, такой потной, что я украдкой вытер руку о брюки.

— Здравствуйте, полковник! Давненько мы с вами…

— Да уж. — Он оглядел меня. — Джек, хватит величать меня полковником. Зови меня Берни. Ты отлично выглядишь.

— Вы — тоже.

Его серые глаза ощупали меня.

— Приятно слышать. Ну, пошли. Будем выбираться отсюда.

Мы пересекли людный зал и вышли на солнцепек. По дороге я пригляделся к полковнику. Он был в темно-синей рубашке навыпуск, белых хлопчатобумажных брюках и дорогих летних туфлях. Я, в своих стоптанных башмаках и легком коричневом костюме в полоску, выглядел рядом с ним оборванцем.

В тени стоял «ягуар». Он сел за руль, а я бросил сумку на заднее сиденье и пристроился рядом с ним.

— Знатная машинка.

— Да, нормальная. — Он покосился на меня. — Не моя — шефа.

Он выехал на шоссе. В эту пору — десять часов утра — машин было мало.

— Что поделываешь после армии? — спросил полковник, обгоняя грузовик, груженный ящиками с апельсинами.

— Ничего. Обвыкаюсь на гражданке. Живу со своим стариком. Трачу армейские денежки. Они уже на исходе. Вовремя вы объявились. На следующей неделе я собирался писать в «Локхид» с просьбой подыскать мне место.

— А что, неохота туда возвращаться?

— Неохота, но есть-то надо.

Олсон кивнул:

— Это верно… есть всем надо.

— Ну, судя по вашему виду, вы себе не отказываете ни в еде, ни в чем другом.