Я вышел из машины, поднялся по лестнице — к парадной двери вели двадцать мраморных ступенек — и нажал на кнопку звонка.

Через некоторое время дверь открылась. На пороге, вопросительно подняв седые брови, стоял высокий полный человек в костюме английского дворецкого. Позже я выяснил, что звали его Уоткинс и Р.Э. выписал его из Англии за приличную сумму.

— Я Честер Скотт, — отрекомендовался я. — Мистер Эйткен ждет меня.

— Да, сэр. Сюда, пожалуйста.

Я прошел за ним через большой холл, потом вниз по лестнице в комнату, видимо служившую Р.Э. кабинетом. Там стояли стол, диктофон, четыре кресла, радиоприемник. Вдоль стен — полки с книгами, тысячи две книг.

— Как он себя чувствует? — спросил я Уоткинса, когда тот зажег свет и уже собрался исчезнуть в дальних закоулках огромного дома.

— Все необходимые меры были приняты, сэр, — сказал он замогильным голосом. — Прошу вас, подождите несколько минут, я сообщу ему о вашем приходе.

Он удалился, а я подошел к полкам и стал рассматривать корешки книг.

Через некоторое время Уоткинс вернулся.

— Мистер Эйткен готов принять вас.

Прижимая к боку папку, которую мне сунула Пэт, я прошел за Уоткинсом по коридору в лифт, который поднял нас на два этажа. Через широкий вестибюль мы подошли к двери. Уоткинс легонько постучал, повернул ручку и сделал шаг в сторону.

— Мистер Скотт, сэр.

Я вошел в большую и типичную мужскую комнату. Портьеры на большом окне были раздвинуты, и за ним плескался освещенный луной океан. А на односпальной софе лежал Эйткен.

Выглядел он как всегда, если не считать того, что я привык видеть его на ногах, а не в постели. В зубах у него торчала сигара, а поверх одеяла была навалена куча бумаг. У изголовья горела лампа, остальную часть комнаты скрывала темнота.

— Входите, Скотт, — сказал Эйткен, и по тому, как скрипнул его голос, я понял, что собственное положение доставляет ему мало удовольствия. — Здорово я устроился, да? Берите стул. Ну, ничего, я заставлю этих кретинов заплатить! Я послал моего адвоката полюбоваться на эти ступеньки — это же настоящая волчья яма! Прищучить я их прищучу, только нога от этого здоровей не станет.

Я поставил стул поближе к софе и сел. Потом начал было выражать соболезнование, но он отмахнулся.

— Не надо, — устало произнес он. — Это все пустые слова, какой от них толк? Если верить этому дураку доктору, я вышел из строя по крайней мере на месяц. В моем возрасте и при моем весе ломать ноги не очень-то рекомендуется. Если не отлежать сколько положено, можно остаться хромым на всю жизнь, а такая перспектива мне никак не подходит. Поэтому я буду лежать. А завтра заседание правления. Вести его придется вам. — Он посмотрел на меня. — Справитесь?

Проявить скромность? Нет, это был явно не тот случай.

— Скажите, как я должен провести заседание, — твердо сказал я, — и я его проведу.

— У вас бумаги с собой?

Спасибо тебе, дорогая моя Пэт! Каким балбесом я бы сейчас выглядел перед шефом, если бы не ты!

Я вытащил из папки бумаги и протянул их Эйткену.

Секунд десять он смотрел на меня в упор, потом на его непроницаемом лице появилось некое подобие улыбки.

— Знаете, Скотт, — сказал он, беря бумаги, — вы очень толковый малый. Как вы догадались взять это с собой? Как догадались, что я не лежу здесь бездыханный и ни на что не годный?

— Я просто не могу представить вас в таком состоянии, мистер Эйткен, — учтиво произнес я. — Свалить такого человека, как вы, не так-то просто.

— Да уж, это точно.

Я понял, что попал в точку. Положив перед собой бумаги, он наклонился стряхнуть с сигары пепел в стоявшую на столике пепельницу.

— Ответьте мне на один вопрос, Скотт, у вас есть деньги?

Вопрос был настолько неожиданным, что какой-то миг я с удивлением смотрел на Эйткена.

— У меня есть двадцать тысяч долларов, — ответил я наконец.

На этот раз удивился он.

— Двадцать тысяч? Совсем недурно, а? — Он даже прищелкнул языком. На моей памяти он впервые выглядел таким веселым. — Похоже, я вас так перегрузил, что вам некогда было их истратить?

— Да нет, — ответил я. — Просто большая часть этих денег досталась мне по наследству.

— Я вам объясню, почему я задал этот вопрос, — сказал он. — Мне надоело гнуть спину на какого-то дядю. Я хочу перебраться в Нью-Йорк и открыть там самостоятельное дело. В ближайший месяц управлять «Международным» придется вам. Я вам буду говорить, что надо делать, но иногда решение придется принимать с ходу, консультироваться со мной будет некогда. Мне ни к чему, чтобы вы звонили сюда каждые полчаса и спрашивали, как сделать это и как сделать то. Я дам общую установку, а уж действовать будете сами. Если увижу, что вы справились, получите возможность, за которую любой занятый в нашем бизнесе отдал бы все на свете: если вы согласитесь вложить деньги в дело, будете моим компаньоном. Это значит, что Нью-Йорк будет на вас, а я буду пока продолжать заниматься «Международным». И тогда мы оба сможем зарабатывать хорошие деньги. Ну как?

— Господи, ну конечно. — Я выпрямился. Как сильно колотится сердце! — Вы можете рассчитывать на меня, мистер Эйткен.

— Ну ладно, посмотрим. Пока что ваша задача — справиться с «Международным». Справитесь — я вас беру. Не справитесь — разговора не было. Ясно?

Не успел я как следует обдумать, какая передо мной открывается возможность, мы перешли к обсуждению завтрашнего заседания. Но позже я понял: такое выпадает раз в жизни. Это запросто позволит мне подняться на один порядок выше, перейти в класс Эйткена, а там, рано или поздно, — полная самостоятельность! С двадцатью тысячами долларов на кону, с возможностями, которые открывает Нью-Йорк перед молодым предприимчивым рекламщиком, и с поддержкой Эйткена это действительно был случай, за который любой в нашем бизнесе отдал бы все на свете.

Я просидел у Эйткена два с половиной часа. Мы изучали протоколы предыдущих заседаний, потом обсуждали задачи на новую неделю. Благодаря Пэт у меня с собой были все необходимые бумаги. Она не упустила ничего, и это произвело на Эйткена большое впечатление. Наконец примерно в половине двенадцатого в комнату вошла высокая худая женщина в черном шелковом платье — это, как я потом выяснил, была его экономка миссис Хэппл — и прервала наше бдение.

— Пора вам немножко и отдохнуть, мистер Роджер, — сказала она, и по глазам ее было ясно, что никаких возражений она не потерпит. — Доктор Шульберг велел вам ложиться спать не позднее одиннадцати, а вы уже пересидели лишних полчаса.

Я ожидал, что Р.Э. пошлет ее к черту, но этого не случилось.

— Ох уж мне эти лекари, — не глядя на нее, проворчал он и оттолкнул от себя бумаги. — Ладно. Забирайте эту макулатуру, Скотт.

Я начал складывать бумаги в папку. Эйткен продолжал:

— Что ж, придется целый месяц со всем этим мириться. Как только заседание правления окончится, звоните мне. Будьте осторожны с Темплменом. От него в любой момент можно ожидать пакостей. А завтра вечером снова приезжайте сюда. Я хочу знать, как вам удастся утрясти вопрос со счетом Вассермана. Это дело ни в коем случае нельзя проморгать, и «Прекрасное мыло» тоже.

Я заверил его, что все сделаю как надо, пожелал ему спокойной ночи и с облегчением вышел из комнаты.

Подойдя к лифту, я нажал на кнопку, но ответного сигнала не было. Наверное, кто-то внизу забыл захлопнуть дверцу шахты. Я пошел вниз по лестнице.

Внизу я увидел площадку, на которую выходило несколько дверей. Одна из них была широко распахнута, и лившийся из нее свет прямоугольником высвечивал бело-зеленый ковер.

Ковер на ступеньках был такой толстый, что я не слышал собственных шагов. Поэтому, наверное, их не услышала и она.

Она стояла перед большим, в полный рост, зеркалом и любовалась собой. Чуть склонив голову набок, она поднимала с плеч длинные каштановые волосы. На ней были забавные короткие штанишки, которые кончались чуть выше колен. А ноги босые.

Более очаровательного создания я не встречал за всю свою жизнь. Ей было года двадцать два, а скорее всего, двадцать. Это была сама молодость, красота и свежесть, и все в ней, от длинных блестящих волос до маленьких босых ног, манило и будоражило.

Я увидел ее и почувствовал, как во мне вспыхнула искра, которая словно разожгла костер: меня всего обдало жаром, голова пошла кругом. Во рту вдруг пересохло, горло сдавило, а сердце рванулось в галоп.

Замерев на месте, я стоял в полутьме и смотрел на нее. Никогда еще я не встречал женщину, которую желал бы так страстно; иначе почему так громко стучит в висках кровь, почему так бешено колотится сердце?

То ли она инстинктивно почувствовала, что на нее смотрят, то ли ей просто надоело любоваться собой, во всяком случае, она шагнула в сторону, и дверь захлопнулась.

Еще секунд десять я завороженно глядел на закрытую дверь, потом машинально пошел вниз и через один пролет оказался в холле. И только там я остановился, достал платок и вытер вспотевшее лицо.

Из гостиной вышел Уоткинс.

— Сегодня теплая ночь, — сказал он, буравя меня хитрым, проницательным взглядом. — Вы без шляпы?

Я сунул платок в карман.

— Без шляпы.

— Вы на машине, сэр?

— Да.

Я сделал движение в сторону парадной двери. Он предупредительно открыл ее.

— Доброй ночи, сэр.

Я что-то буркнул в ответ и вышел в теплую тихую тьму. Как хорошо, что сейчас надо будет ехать, держаться за баранку!

Ее отделяло от Эйткена лет тридцать пять, не меньше, но что-то подсказывало мне, что она ему не дочка и не любовница. Что-то внутри говорило мне, что она ему жена, и от этой мысли меня затошнило.