Агата Кристи - Рождество Эркюля Пуаро

– Все зависит от того, как ты к этому относишься, Дэвид.

Будучи женщиной крупной, Хильда не отличалась красотой, но от нее исходила некая невыразимая притягательность. Таких женщин изображали на своих полотнах голландские живописцы. В звуках ее голоса было нечто теплое и чарующее. При этом в ней чувствовалась сила – скрытая жизненная сила, которую те, кто слабее, находят неодолимой. Невысокая, дородная женщина средних лет, не отличающаяся умом, отнюдь не яркая, но обладающая чем-то таким, мимо чего невозможно пройти. Сила! Хильда Ли обладала силой!

Дэвид встал и принялся расхаживать взад-вперед по комнате. Его волосы были практически не тронуты сединой. Внешне он скорее напоминал юношу. В его лице было нечто от рыцаря с картин Бёрн-Джонса[5]. Лицо человека не от мира сего…

– Ты знаешь, Хильда, что я думаю по этому поводу, – задумчиво произнес Дэвид. – Ты не можешь не знать.

– Я не уверена.

– Но я же говорил тебе, причем не один раз! Как я все это ненавижу – и дом, и местность вокруг него, и все-все! Это не вызывает у меня никаких воспоминаний, кроме уныния. Я ненавидел каждую секунду своего существования, когда рос там! Стоит мне вспомнить об этом… обо всем, что ей довелось вынести… моей матери…

Хильда сочувственно кивнула.

– Она была такая нежная и такая терпеливая. Лежать, испытывая муки, но, терпя их, покорно сносить все невзгоды. Когда же я вспоминаю об отце… – Лицо Дэвида потемнело. – Я вспоминаю о тех несчастьях, которые он принес в ее жизнь, унижая ее, хвастаясь своими любовными победами, постоянно изменяя ей с другими женщинам и даже не пытаясь это скрывать.

– Наверное, зря она с этим мирилась, – произнесла Хильда Ли. – Ей нужно было уйти от него.

– Мать была слишком порядочна, чтобы поступить так, – с легкой ноткой укоризны ответил Дэвид. – Она считала своим долгом оставаться с ним до конца. Кроме того, это был ее дом, ей некуда было уйти.

– Она могла бы жить самостоятельно.

– В те годы это было невозможно! – раздраженно воскликнул Дэвид. – Ты не понимаешь. Тогда женщины вели себя иначе. Они терпеливо страдали. Ей нужно было помнить о нас. Даже разведись она с моим отцом, что было бы? Он наверняка женился бы снова. Завел бы новую семью. Мы и наши интересы были ему безразличны. Ей приходилось всегда помнить об этом. – Хильда ничего не ответила, и Дэвид продолжил: – Нет, мать все делала правильно. Она была святая женщина! Он все вытерпела до самого конца, никогда ни на что не жалуясь.

– Так уж и никогда? Тогда откуда тебе так много известно, Дэвид? – возразила Хильда.

– Да, она кое-что мне рассказывала, – тихо произнес он, и лицо его прояснилось. – Она знала, как я любил ее. Когда она умерла…

Дэвид умолк и пригладил волосы.

– Хильда, это было ужасно! Одиночество! Она была еще совсем не старая, она не должна была умереть. Это он убил ее, мой отец! Это он виноват в ее смерти! Он разбил ей сердце. Тогда я поклялся, что не стану жить вместе с ним под одной крышей. Я сбежал, сбежал от всего этого.

Хильда одобрительно кивнула.

– Ты поступил мудро, – сказала она. – Это было верное решение.

– Отец хотел, чтобы я продолжил семейное дело. Значит, мне пришлось бы жить дома. Я бы этого не вынес. До сих пор не понимаю, как Альфред так много лет с этим мирится.

– Он ни разу не восставал против отца? – удивилась Хильда. – Кажется, ты рассказывал мне о том, как он был вынужден отказаться от другой карьеры.

Дэвид кивнул.

– Альфред хотел пойти служить в армию. Отец для него все устроил. Альфред как старший должен был поступить в кавалерийский полк. Гарри, так же как и мне, предстояло продолжить семейное дело. Джорджу прочили карьеру политика.

– Но все пошло не так, как предполагалось?

Дэвид покачал головой.

– Гарри все испортил! Он всегда был жутким сумасбродом! Залез в долги, вляпался во всевозможные неприятности… А потом и вообще скрылся, прихватив с собой несколько сот тысяч фунтов, которые ему не принадлежали. Оставил записку, в которой сообщил, что просиживать штаны в конторе – работа не для него и что он хочет посмотреть мир.

– И вы больше о нем никогда не слышали?

– Слышали, еще как слышали! – рассмеялся Дэвид. – Даже слишком часто! Он изо всех уголков мира слал телеграммы, в которых вечно клянчил денег. И всегда их получал!

– А Альфред?

– Отец заставил его бросить армейскую службу и вернуться домой, чтобы продолжить семейное дело.

– И он не возражал?

– Вначале даже очень. Он ненавидел контору. Но отец всегда вил из Альфреда веревки. Мне кажется, брат до сих пор всецело во власти отца.

– Ты же… этого избежал! – подвела итог Хильда.

– Да. Я уехал в Лондон и стал изучать живопись. Отец прямо сказал мне, что если я буду и дальше заниматься этим дурацким делом, мне будет ежемесячно причитаться от него очень скромное содержание и я ничего не получу в наследство после его смерти. Я ответил, что мне все равно. Он обозвал меня молодым дураком, и на этом все кончилось. С тех пор я его больше не видел.

– И ты никогда не жалел об этом? – мягко спросила Хильда.

– Нет, конечно. Понимаю, моими картинами я ничего не добьюсь. Мне никогда не стать великим художником… но ведь мы вполне счастливы в нашем домике… у нас есть все, что нам нужно… есть все необходимое. И если я умру, ты получишь мою страховку. – Немного помолчав, Дэвид добавил: – И вдруг – это!

Он хлопнул ладонью по письму.

– Мне жаль, что твой отец написал это письмо, если оно тебя так расстроило, – сказала Хильда.

Дэвид заговорил снова, как будто не слышал ее:

– Просит меня привезти на Рождество жену. Выразил надежду на то, что мы все соберемся на Рождество. Этакий семейный сбор. Что бы это могло значить?

– По-твоему, это должно значить что-то еще, помимо сказанного? – спросила Хильда.

Дэвид вопросительно посмотрел на нее.

– Я имела в виду, – с улыбкой сказала она, – что твой отец стареет. И начал впадать в сентиментальность. Такое бывает, ты сам знаешь.

– Предположим, что это так, – медленно проговорил Дэвид.

– Твой отец – одинокий старик.

Он бросил на жену быстрый взгляд.

– Хочешь, чтобы я туда поехал, Хильда?

– Было бы невежливо не ответить на приглашение. Наверное, я старомодна, но почему бы действительно не проявить по случаю Рождества добрую волю?

– После всего того, что я тебе рассказал?

– Я понимаю, мой дорогой, понимаю. Но все это уже в прошлом. С этим покончено.

– Но не для меня.

– Лишь потому, что ты не даешь прошлому умереть. В мыслях ты никак не можешь с ним расстаться.

– Такие вещи не забывают.

– Ты их не забудешь – ты ведь это хочешь сказать?

Дэвид сурово поджал губы.

– Мы, Ли, – такие. Мы помним обиды годами, размышляем о них и не расстаемся с воспоминаниями.

– По-твоему, это повод для гордости? – слегка раздраженно спросила Хильда. – Вот уж не думаю!

Дэвид пристально посмотрел на жену. В нем чувствовалась некая решимость.

– Ты не придаешь большого значения верности, – сказал он, – верности воспоминаниям.

– По-моему, сегодняшний день важнее прошлого. Прошлое должно уйти. Если мы будем пытаться его оживить, то в конечном итоге непременно исказим его. Мы видим его, словно в кривом зеркале, в искаженной перспективе.

– Я отлично помню каждое слово, каждое событие тех дней! – пылко заявил Дэвид.

– Верно, но лучше этого не делать, дорогой. Это противоестественно. Ты судишь о тех днях с позиции юноши, вместо того, чтобы смотреть на них спокойным взглядом зрелого мужчины.

– И в чем же разница? – раздраженно спросил Дэвид.

Хильда помедлила с ответом. Наверное, было бы не слишком умно продолжать в том же духе, и все же были вещи, которые ей не терпелось высказать.

– Мне кажется, – сказала она, – ты воспринимаешь отца как этакое пугало. Возможно, если ты сейчас увидишься с ним, ты поймешь, что это обычный человек. Человек, который позволял страстям брать над собой верх. Человек, чья жизнь была небезупречна, далека от совершенства, но все же человек, а не какое-то там бездушное чудовище.

– Ты ничего не понимаешь! То, как он относился к матери…

– Существует вид кротости… покорности… – задумчиво произнесла Хильда, – которая пробуждает в человеке худшие его качества, но этот же самый человек, столкнувшись с силой духа и твердым характером, может проявить себя с совершенно иной стороны!

– Ты хочешь сказать, что это была ее вина…

– Нет, конечно же, нет! – оборвала его Хильда. – Я нисколько не сомневаюсь в том, что твой отец скверно обращался с твоей матерью, но брак – это нечто особенное… я считаю, что посторонний человек… пусть даже ребенок, родившийся в этом браке… не имеет права выносить суждения. Кроме того, твое отношение к отцу уже никак не поможет твоей матери. Все давно прошло. Теперь все по-другому. Теперь твой отец – старик с плохим здоровьем, который просит своего сына приехать к нему на Рождество.

– Ты хочешь, чтобы я поехал?

Хильда помолчала, не спеша с ответом, но затем приняла решение.

– Да, – сказала она. – Я хочу. Хочу, чтобы ты поехал – и раз и навсегда похоронил прошлое.

Джордж Ли, член парламента от Уэстерингема, являл собой дородного джентльмена сорока одного года. У него были светло-голубые глаза, в которых читалась едва заметная подозрительность, тяжелая нижняя челюсть и медленный педантичный выговор.