Альфред Ли способен на глубокую привязанность и самоотверженную преданность. В течение многих лет он обуздывал свои желания, подчиняясь воле отца. При таких условиях нетрудно и сорваться. Более того, в нем могло расти тайное недовольство отцом, которое становилось тем сильнее, чем больше его приходилось скрывать. Такие сверхспокойные и сверхкроткие люди часто бывают способны на в высшей степени неожиданные поступки: когда их самоконтроль полностью утрачивает над ними власть, происходит срыв.

Другим человеком, способным, по моему мнению, на убийство, была Хильда Ли. Она из тех людей, которые считают себя вправе взять закон в собственные руки, хотя при этом никогда не действуют из эгоистических побуждений. Такие люди сами выносят приговор и сами приводят его в исполнение. Многих женщин подобного типа можно найти в Ветхом завете. Иаиль[19] и Юдифь[20], например.

И вот тогда — только тогда — я задумался над обстоятельствами самого преступления. Мне сразу же бросилось в глаза, не могло не броситься, — что это преступление произошло при чрезвычайно необычных) условиях! Давайте возвратимся в ту комнату, где лежал мертвый Симеон Ли. Если вы помните, там были перевернуты и тяжелый стол, и массивное кресло, были разбиты вазы, лампа, стеклянная посуда и т. д. Прежде всего, однако, я обратил внимание на стол и кресло. Они сделаны из тяжелого красного дерева. Невозможно было представить, что самая ожесточенная борьба между этим хилым стариком и его противником могла сопровождаться переворачиванием столь тяжелой мебели. Вся эта сцена казалась какой-то нереальной. Ни один человек в здравом уме не стал бы устраивать в комнате такой кавардак, если, конечно, не предположить, что Симеона Ли убил сильный человек, пытавшийся представить дело так, будто бы убийцей была женщина или же мужчина слабого телосложения.

Однако это крайне маловероятно, так как грохот падающей мебели неизбежно вызвал бы переполох в доме и почти не оставил бы убийце времени, чтобы скрыться. Нет сомнения в том, что каждому было бы гораздо выгоднее перерезать горло Симеону Ли как можно тише.

Другим, смущавшим меня обстоятельством был ключ, торчавший в двери изнутри и, якобы, повернутый снаружи. Опять-таки нельзя было найти объяснения этому поступку. Вряд ли это могло быть сделано для того, чтобы представить смерть Симеона Ли как самоубийство, ибо все другие обстоятельства смерти явно против этого предположения. Зто не могло быть сделано и для того, чтобы показать, что преступник якобы ускользнул через окно, так как устройство окон в комнате исключает такую возможность. Более того, это потребовало бы времени, времени, которое было у убийцы на вес золота!

Наконец, еще одна непонятная деталь — кусочек резины от сумки Симеона Ли и маленький деревянный колышек, показанный мне суперинтендантом Сагденом. Их подобрал с пола один из вошедших в комнату после убийства. Эти предметы не имели никакого смысла! Они абсолютно ничего не означали! И все же они были найдены там.

Преступление, как видите, становится все более недоступным пониманию. В нем нет никакой системы построения, нет логики, enfin[21], оно неразумно.

А теперь перед нами еще одна несообразность. Покойный послал за суперинтендантом Сагденом, сообщил ему об ограблении и попросил его прийти через полтора часа. Почему? Если Симеон Ли подозревал свою внучку или кого-нибудь другого из членов семьи, почему он не попросил суперинтенданта просто подождать внизу, пока он не переговорит с подозреваемым? Если бы суперинтендант в это время находился в доме, давление Симеона Ли на виновного могло бы быть гораздо сильнее.

Таким образом, не только убийца, но и сам Симеон Ли вел себя странно!

И я говорю себе: «Здесь все не так!» Почему? Да потому, что мы смотрим на это дело под неправильным углом зрения! Мы смотрим на него под тем углом зрения, под которым нас заставляет смотреть убийца…

У нас есть три факта, не поддающихся объяснению — борьба, ключ в двери и клочок резины. Необходимо взглянуть на эти факты так, чтобы они получили объяснение, и я откладываю на время в сторону все, что нам известно об убийстве, и рассматриваю эти три факта такими, как они есть. Я говорю себе: «Борьба». Что это предполагает? Насилие — разрушение — шум… Ключ? Зачем понадобилось поворачивать ключ? Чтобы никто не вошел в комнату? Но этого запертая дверь не предотвращает, так как ее почти немедленно взломали. Чтобы запереть кого-нибудь внутри? Чтобы закрыться от кого-нибудь снаружи? А клочок резины? Я говорю себе: «Маленький кусочек — это маленький кусочек сумки и больше ничего».

Можно было бы сказать, что в этих фактах ничего нет, но на самом деле это не так. Кое-что остается: шум — уединение — бессмысленность…

Согласуются ли эти обстоятельства с теми двоими, о которых я уже говорил, как о людях, психологически способных на убийство? Нет, не согласуются. И для Альфреда Ли, и для Хильды Ли предпочтительнее было бы совершить убийство без лишнего шума, они ни в коем случае не стали бы тратить время на то, чтобы запереть дверь, а маленький кусочек сумки вообще опять не означает ничего.

В то же время я продолжал чувствовать, что в этом преступлении нет ничего абсурдного, что оно, напротив, было хорошо продумано и безукоризненно выполнено. Что оно, в конце концов, достигло цели! А все эти несообразности были намеренными…

Заново обдумывая затем все детали, я увидел первый проблеск света…

Кровь… так много крови… везде кровь… акцент на кровь… свежая кровь… так много крови… слишком много крови…

И другая мысль пришла мне в голову — это преступление крови. Это собственная плоть и кровь Симеона Ли восстала против него…

Пуаро наклонился вперед.

— Два самых цепных ключа к тайне дали мне, совершенно бессознательно, два разных человека. Первый ключ дан мне миссис Альфред Ли, которая процитировала строку из «Макбета»: «И все же кто бы мог подумать, что в старике так много крови?» Другой — Трессильяном, дворецким. Он сказал, что все время находится в каком-то странном состоянии, в постоянном ощущении того, что все ныне происходящее уже когда-то было. К такому ощущению его привело простое совпадение: услышав звонок, он пошел открывать входную дверь и увидел на пороге Гарри Ли. На следующий день эта сцена повторилась, но вошедшим был Стивен Фарр.

Откуда же у Трессильяна взялось такое чувство? Взгляните на Гарри Ли и Стивена Фарра — и вы поймете откуда. Они удивительно похожи! Вот почему, когда Трессильян открывал дверь Стивену Фарру, ему показалось, что совсем недавно он проделывал уже нечто подобное! Ведь он поначалу принял его за Гарри Ли, но только сегодня Трессильян упомянул, что в последнее время путает людей. Неудивительно! У Стивена Фарра орлиный нос, привычка запрокидывать голову назад во время смеха и привычка потирать пальцем подбородок. Приглядитесь повнимательнее к портрету Симеона Ли в молодости, и вы увидите, не только Гарри Ли, но и Стивена Фарра…

Стивен шевельнулся, его кресло заскрипело. Пуаро продолжал:

— Вспомните о вспышке Симеона Ли — о его гневной тираде против семьи. Он сказал, вы помните, что любой из его незаконных сыновей лучше всех вас, вместе взятых. Итак, как видите, мы снова возвращаемся к характеру покойного Симеона Ли, человека, который имел успех у женщин и разбил тем самым сердце своей собственной жены; который хвастал Пилар, что мог бы иметь личную охрану из своих незаконнорожденных сыновей, почти что одного возраста! Я пришел к заключению: в доме Симеона Ли находились не только его законные дети, но и неузнанный им незаконный сын!

Стивен поднялся.

— А это и была истинная причина вашего приезда, не правда ли? — спросил Пуаро. — Не выдуманная вами романтическая история о девушке, встреченной вами в поезде! Вы уже ехали сюда, когда встретили ее. Ехали, чтобы увидеть, что за человек ваш отец…

Стивен мертвенно побледнел.

— Да, я всегда хотел это знать… — хрипло проговорил он. — Мама иногда мне рассказывала о нем. Со временем это выросло у меня почти что в навязчивую идею — увидеть отца! Я накопил денег и приехал в Англию. Я не собирался рассказывать ему правду о себе и выдал себя за сына старого Эба. Я хотел только одного — увидеть, что за человек мой отец…

— Боже, как я был слеп… — почти прошептал суперинтендант Сагден. — Теперь я все понимаю. Два раза я сам чуть было не принял вас за Гарри Ли, но я даже и не подозревал…

Он повернулся к Пилар.

— Так вот как это было на самом деле! Это Стивена Фарра вы видели перед дверью? Я помню, вы заколебались и бросили взгляд на него, прежде чем ответить, что там стояла женщина, но вы видели Фарра и не хотели выдавать его.

Раздался тихий шелест, и глубокий голос Хильды произнес:

— Нет, вы ошибаетесь. Пилар видела меня…

— Вас, мадам? — спросил Пуаро. — Да, я так и предполагал…

— Самосохранение — странная вещь, — спокойно сказала Хильда. — Я бы никогда не поверила, что могу быть такой трусливой. Молчать об этом столько времени, только потому, что я боялась!

— Но теперь вы нам расскажете? — спросил Пуаро.

Она кивнула.

— Я сидела с Дэвидом в музыкальной комнате. Он играл, был в очень странном состоянии. Я чувствовала какую-то смутную тревогу, и потом меня очень мучили угрызения совести — ведь именно я настояла на приезде сюда. И вот, когда Дэвид начал играть «Марш смерти», я решилась. Вам это покажется странным, но я решила, что мы оба должны немедленно уехать отсюда. Я незаметно вышла из комнаты и поднялась наверх. Мне хотелось зайти к мистеру Ли и откровенно объяснить ему причину нашего отъезда. Я прошла по коридору к его комнате и постучала. Ответа не последовало. Я постучала еще раз, громче. За дверью была мертвая тишина. Тогда я повернула дверную ручку, комната была заперта. Я все еще стояла перед дверью, и вдруг услышала в комнате…