Я пришел в ярость:

– Ради бога, Дженнифер, не притворяйся! Все кончено! Между нами все кончено!

Она, конечно, говорила, что между нами ничего не кончено и она не понимает, что я имею в виду. По ее словам, она собиралась посвятить мне свою жизнь – она будет заботиться обо мне, и мы будем счастливы. Она была полна решимости принести себя в жертву и этим довела меня до белого каления. К тому же я знал, что она не из тех, кто отступается от своих слов. И когда я вообразил, что она всегда будет рядом – болтать, стараться быть доброй и терпимой, отпускать идиотские бодрые замечания… Я запаниковал. Мое состояние было порождено слабостью и болезнью.

Я наорал на нее. Я велел ей уходить прочь – прочь! Она ушла, и в глазах ее застыл страх. Но вместе с тем я понял: она испытывает и облегчение.

Когда позже в комнату зашла моя невестка – задернуть занавеси, я сказал ей:

– Все кончено, Тереза. Она ушла… ушла… Как по-твоему, она не вернется?

– Нет, – спокойно ответила Тереза, – она не вернется.

– Как ты думаешь, – продолжал я, – это из-за моей болезни я вижу во всем одно плохое?

Тереза поняла, что я имею в виду. Она сказала: по ее мнению, такие болезни, как у меня, позволяют увидеть все вещи и явления в их истинном свете.

– Значит, ты считаешь, что теперь я разглядел истинную природу Дженнифер?

Тереза покачала головой. Нет, я не совсем верно ее понял. Возможно, теперь я не лучше понимаю Дженнифер, чем раньше, но зато теперь я точно знаю, какое действие Дженнифер оказывает на меня, если отвлечься от моей в нее влюбленности.

Я спросил, какого она сама мнения о Дженнифер.

Она ответила: она всегда считала Дженнифер милой и привлекательной, но абсолютно неинтересной.

– Как ты думаешь, Тереза, она и вправду очень несчастна? – жадно поинтересовался я.

– Да, Хью.

– Из-за меня?

– Нет, из-за себя самой.

– Она возлагает всю вину за мою аварию на себя, – сказал я. – Без конца повторяет одно и то же: мол, если бы я ехал не на встречу с ней, со мной ничего бы не случилось! Как это глупо!

– Наверное.

– Я не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой. Не хочу, чтобы она была несчастна!

– Брось, Хью, – улыбнулась Тереза. – Не лишай ее этого удовольствия.

– Что ты хочешь сказать?

– Ей нравится – да-да, нравится быть несчастной. Разве ты до сих пор не понял?

Холодная трезвость суждений моей невестки всегда приводила меня в замешательство.

Я сказал, что подобная черствость отвратительна.

– Может, и так, – задумчиво подтвердила Тереза, – однако мне кажется, что теперь это уже не имеет значения. Больше тебе не нужно тешить себя иллюзиями. Дженнифер любит и всегда любила сидеть и предаваться размышлениям о том, как все плохо. Она упивается своими мыслями и убеждает себя в том, что все действительно плохо. Но коль скоро ей нравится такая жизнь, пусть так и живет! Видишь ли, Хью, – добавила Тереза, – нельзя жалеть человека, если он сам себя не жалеет. Сначала объект жалости должен пожалеть себя сам. Жалость и сострадание всегда были твоей слабостью. Они мешали тебе видеть истинную природу вещей.

Я ненадолго облегчил душу, обозвав Терезу сущей мегерой. Она согласилась: наверное, она и правда мегера.

– Ты никогда никого не жалеешь.

– Нет, жалею. Мне по-своему жаль Дженнифер.

– А меня?

– Не знаю, Хью.

Я саркастически хмыкнул:

– Тебя абсолютно не трогает тот факт, что я остался искалеченным, разбитым – развалиной без будущего?

– Не знаю, жаль мне тебя или нет. То, что с тобой случилось, дает тебе возможность начать жизнь заново и смотреть на предметы и явления под совершенно иным углом зрения. Как это, наверное, интересно!

Я заявил Терезе, что она – совершенно бесчеловечная особа. Она вышла, улыбаясь.

Тереза тогда сослужила мне хорошую службу.

Глава 3

Вскоре мы переехали в Корнуолл, в Сент-Лу.

Терезе достался там дом – наследство от ее двоюродной бабушки. Мне врачи посоветовали уехать из Лондона. Мой брат Роберт – художник; многие считают, что у него противоестественный взгляд на природу. Во время войны он, как и большинство художников, был занят на сельскохозяйственных работах. Так что все сходилось как нельзя лучше.

Тереза поехала вперед и подготовила дом к нашему переезду. Меня перевезли на карете «Скорой помощи», после того как я успешно заполнил множество анкет.

– Что здесь происходит? – спросил я Терезу наутро после прибытия.

Моя невестка оказалась хорошо информированной.

– Здесь, – объяснила она, – существует как бы три мирка. Во-первых, есть старая рыбацкая деревушка. Дома с высокими шиферными крышами по обе стороны залива; вывески на фламандском и французском языках, а также и на английском. Кроме того, вдоль побережья вытянулся модный курорт. Огромные шикарные отели, тысячи бунгало, множество мелких пансионов. Летом жизнь там кипит, зимой замирает. В-третьих, наличествует замок Сент-Лу. Там властвует леди Сент-Лу, престарелая вдова, ядро еще одного, особого мирка, протянувшего щупальца по извилистым улочкам к особнякам, скрытым от посторонних глаз в долинах, рядом со старинными церквями. Одним словом, графство.

– А мы к какому миру принадлежим? – спросил я.

Тереза сказала, что мы тоже являемся частью графства, поскольку «Полнорт-Хаус» прежде принадлежал ее двоюродной бабке, мисс Эми Треджеллис, а ей, Терезе, достался по наследству.

– А Роберт? – спросил я. – Он же художник!

– Да, – признала Тереза, – местным придется смириться с ним. Тем более что в летние месяцы в Сент-Лу наезжают толпы художников. Но он – мой муж, – невозмутимо добавила она, – а кроме того, его мать – урожденная Болдьюро из Бодмин-Уэй.

Именно тогда я спросил Терезу, чем нам предстоит заниматься на новом месте, точнее, чем ей предстоит заниматься. Моя роль была ясна: я – наблюдатель.

Тереза заявила, что собирается активно участвовать в жизни местного общества.

– А чем живет местное общество?

Тереза заявила, что здесь, по ее наблюдениям, в основном занимаются политикой и садоводством. Распространены также различные дамские кружки. С энтузиазмом проводятся кампании, например по встрече воинов-победителей.

– Но главным образом здесь интересуются политикой, – сказала она. – В конце концов, до выборов осталось всего ничего.

– Тереза, ты когда-нибудь интересовалась политикой?

– Нет, Хью. Я никогда не считала это для себя необходимым и ограничивалась тем, что голосовала за того из кандидатов, который казался мне меньшим злом.

– Политика, достойная восхищения, – пробормотал я.

– Но теперь, – продолжала Тереза, – я сделаю все от меня зависящее, чтобы принять активное участие в политической жизни. Разумеется, голосовать я буду за консерваторов. Владелица «Полнорт-Хаус» просто не может придерживаться иных политических взглядов. Моя покойная бабушка, мисс Эми Треджеллис, в гробу перевернется, если ее внучатая племянница, которой она завещала свои сокровища, проголосует за лейбористов.

– А вдруг ты придешь к выводу, что партия лейбористов лучше?

– Не приду, – заявила Тереза. – По-моему, между этими двумя партиями нет никакой разницы.

– Вот образец подлинной беспристрастности, – сказал я.

…Леди Сент-Лу пришла к нам с визитом, когда мы прожили в «Полнорт-Хаус» две недели.

С ней пришли ее сестра, леди Трессильян, невестка, миссис Бигэм Чартерис, и внучка Изабелла.

Именно тогда, после их ухода, я, словно зачарованный, повторял:

– Они не могут быть настоящими! Не могут!

Да… Эти женщины были воплощением замка Сент-Лу. Словно все четверо явились со страниц волшебной сказки: три ведьмы и заколдованная принцесса.

Как я позже узнал, Аделаида Сент-Лу была вдовой седьмого барона. Муж ее погиб во время Англо-бурской войны. Двое сыновей пали смертью храбрых в Первой мировой. Они не оставили после себя потомков мужского пола, но у младшего была дочь, Изабелла. Ее мать рано умерла. Титул перешел кузену, который жил тогда в Новой Зеландии. Девятый лорд Сент-Лу был только рад сдать замок в аренду пожилой вдове. Там и воспитывалась Изабелла под зорким присмотром одной родной бабушки и двух двоюродных. Овдовевшая сестра леди Сент-Лу, леди Трессильян, и также овдовевшая ее невестка, миссис Бигэм Чартерис, поселились в замке. Поделив расходы, они сделали для Изабеллы возможной жизнь в Сент-Лу, который старые леди считали домом, принадлежащим ей по праву. Всем троим было за семьдесят, и все трое чем-то неуловимо напоминали ворон. У леди Сент-Лу было широкое костлявое лицо с орлиным носом и высоким лбом. Леди Трессильян была пухленькой, маленькие глазки на ее рыхлом, круглом лице мигали часто-часто. Миссис Бигэм Чартерис была тощей, толстокожей особой. Все трое точно сошли с полотна Эдвардианской эпохи – словно время для них раз навсегда остановилось. Они носили драгоценности – несомненно, подлинные. Броши в форме полумесяца, подковы или звезды были приколоты к их платьям в самых невероятных местах.

Таковы были три старые леди из замка Сент-Лу. С ними пришла Изабелла… Роль принцессы вполне подходила ей. Высокая, худощавая, с длинным, тонким лицом; высокий лоб, прямые, ниспадающие на плечи пепельные волосы. Меня поразило ее невероятное сходство с фигурами, изображенными на старинных витражах. Изабеллу нельзя было назвать в полном смысле слова хорошенькой или привлекательной, однако было в ней нечто, позволяющее ей казаться почти красавицей… Только красота этой девушки принадлежала давно минувшему времени, ибо с современными понятиями о красоте у нее не было ничего общего. Никакой живости, яркости красок, модной неправильности черт. Изабелла отличалась суровой, строгой красотой Средневековья. И то главное, что сразу бросалось в глаза при взгляде на эту девушку, я могу описать одним только словом: благородство.