Агата Кристи - Роза и тис

Тогда мне казалось, что такая смелость – одна из восхитительнейших черт Джаннифер. Теперь, когда подобные мысли высказывала Милли Берт, я понял, насколько сильно это может раздражать. Я цинично подумал: вот в чем разница между просто хорошенькой женщиной и любимой!

– Ну и что? – Я пожал плечами. – Полагаю, такие мысли для нее вполне допустимы. Вы так не считаете?

Изабелла ответила решительно и односложно, как всегда:

– Нет.

– Но почему? Объяснитесь.

– Вы же знаете, – виновато ответила Изабелла, – что я не умею хорошо говорить… – Нахмурившись, она помолчала немного, как бы собираясь с мыслями. – Что-то или происходит, или не происходит. Как можно беспокоиться заранее? Я не представляю…

Я понимал: она не мыслит себя в подобной ситуации.

– Но продолжать беспокоиться потом… Ведь это все равно как если вы, гуляя в поле, нечаянно вступили в грязь. Что толку всю оставшуюся прогулку сокрушаться и вздыхать, будто вы не наступили бы туда, если бы пошли другой дорогой, винить себя в том, что вы не смотрели, куда идете, и уверять, будто вы всегда попадаете в такие вот неприятности? В конце концов, грязь пристала к вашему ботинку, и вы не можете ее счистить, но зачем же все время еще и думать о ней? Ведь, помимо нее, есть и небо, и поля, и живые изгороди вокруг, и ваш спутник… Они-то в чем виноваты? Вам придется вспомнить о вашем грязном ботинке только дома, когда будете мыть обувь. Вот тогда и беспокойтесь об этом…

Стремление взвалить на себя всю вину за происходящее встречается не так уж редко, и Милли Берт была не оригинальна. Однако некоторые особи более других склонны к такому поведению. Однажды Тереза заметила: люди вроде меня, которые вечно стремятся утешить подобных субъектов и наладить их жизнь, на самом деле не помогают своим опекаемым так, как полагают. Но ее замечание все же не дает ответа на вопрос: почему некоторые смертные так любят преувеличивать свою ответственность за происходящее?

– Так вы поговорите с ней? – с надеждой в голосе спросила Изабелла.

– А может, ей нравится… м-м… винить себя. Она что, не имеет права?

– Нет, не имеет, потому что тем самым она портит жизнь ему – майору Габриэлю. Должно быть, очень утомительно без конца уверять кого-то, что в случившемся нет его или ее вины и все в порядке.

«Да, несомненно, – подумал я, – это страшно утомительно…» Я вспомнил, как сам уставал… Дженнифер меня просто изнуряла. Но у Дженнифер были такие красивые волосы цвета воронова крыла, такие большие серые печальные глаза и самый очаровательный и забавный носик на свете…

Может, Джон Габриэль наслаждается видом каштановых волос Милли и ее карими глазами и вовсе не против того, чтобы беспрестанно уверять ее, будто все в порядке?

– Какие у миссис Берт дальнейшие планы? – спросил я.

– Ах да. Бабушка нашла ей в Сассексе место компаньонки у какой-то своей знакомой. Работать почти не придется, а жалованье ей положили приличное. И оттуда легко добираться на поезде до Лондона, так что она сможет иногда встречаться с друзьями.

Кого Изабелла имела в виду под словом «друзья»? «Скорее всего, – подумал я, – майора Габриэля. Милли влюблена в него. А он в нее? Хотя бы немножко… Наверное», – решил я.

– С мистером Бертом она могла бы развестись, – продолжала Изабелла. – Но развод стоит дорого. – Она встала. – Мне пора. Так вы поговорите с ней?

Подойдя к двери, она повернулась ко мне:

– Ровно через неделю состоится наша с Рупертом свадьба. Как вы думаете, вы сможете приехать в церковь? Если погода будет хорошая, скауты смогут отвезти вас туда на вашей коляске.

– Вы хотите, чтобы я пришел?

– Да, очень!

– Тогда я буду.

– Спасибо. После свадьбы мы проведем вместе неделю, а потом ему надо будет возвращаться в Бирму. Но по-моему, война уже скоро кончится… Как вы считаете?

– Изабелла, вы счастливы? – осторожно спросил я.

Она кивнула:

– Я почти боюсь – то, о чем я так долго мечтала, вдруг становится явью… Я никогда не забывала о Руперте, но его образ со временем как-то потускнел… – Она посмотрела мне в глаза. – Мне все еще кажется, что это сон… Все еще боюсь – вдруг сейчас я проснусь, и все исчезнет… Получить все, – добавила она тихо. – Руперта… Сент-Лу… все мечты сбываются… – Вдруг она испуганно вскрикнула: – Ой, мне нельзя было оставаться у вас так долго! Мне дали только двадцать минут, чтобы я отдохнула и выпила чашку чая!

Я усмехнулся: чашкой чая для Изабеллы оказался я.

…Днем ко мне зашла миссис Берт. Сняв непромокаемый плащ с капюшоном и галоши, она застенчиво пригладила темно-каштановые волосы, припудрила носик, а затем села рядом со мной. Я вдруг осознал, какая она хорошенькая и славная. Миссис Берт невозможно было не любить.

– Наверное, вы чувствуете себя ужасно заброшенным? – спросила она. – Вам хотя бы дали поесть?

Я заверил ее, что все мои потребности удовлетворены.

– Попозже мы с вами выпьем чаю, – добавил я.

– Очень хорошо. – Она беспокойно вздохнула. – Как по-вашему, капитан Норрис, он пройдет?

– Сейчас еще рано что-либо говорить.

– Но вы-то как думаете?

– Уверен, его шансы очень высоки, – дипломатично заметил я.

– Если бы не я, и сомневаться бы не приходилось! Как могла я вести себя так глупо – так нехорошо! Понимаете, я не перестаю думать об этом… Я сама во всем виновата!

«Ну вот, приехали», – подумал я.

– На вашем месте я бы перестал винить себя и думать об этом.

– Но как перестать? – Она широко раскрыла от удивления свои карие взволнованные глаза.

– С помощью самоконтроля и силы воли, – посоветовал я.

Милли выглядела слегка разочарованной. Такая возможность не приходила ей в голову.

– Но как можно относиться к таким вещам легко? Ведь я виновата во всем!

– Дорогая моя, если вы будете беспрестанно сокрушаться, вы не поможете Габриэлю пройти в парламент.

– Да, разумеется… Но я никогда себе не прощу, если испорчу ему карьеру…

Наш разговор покатился по привычным рельсам. Сколько таких разговоров было у нас с Дженнифер! Разница состояла только в том, что с Милли Берт я спорил хладнокровно. Я не испытывал ни личной привязанности, ни романтической влюбленности. Да, разница была велика. Милли Берт мне нравилась, но в то же время и раздражала.

– Ради бога, – воскликнул я, – не стоит так переживать! Хотя бы ради Габриэля.

– Но ведь именно из-за него я и переживаю!

– А не кажется ли вам, что у бедняги и без ваших переживаний забот хватает?

– Но если он проиграет выборы…

– Если он проиграет (а он ведь еще не проиграл!) и если вы тому виной (вы пока ничего не знаете и, может статься, к его поражению не имеете никакого отношения), разве недостаточно огорчений ему причинит само поражение? Ваши угрызения совести могут еще больше осложнить ему жизнь!

Ее трудно было переубедить.

– Но я же хочу все уладить.

– А если это невозможно? Но если вы что-то и сможете сделать, так только убедить Габриэля, что он ничего не потерял, проиграв выборы, и что благодаря поражению в его жизни открываются новые замечательные возможности!

– Не думаю, что способна на… такое… – Кажется, Милли испугалась.

Я тоже не думал, что она способна на такое. На такие поступки способны только находчивые женщины, не страдающие к тому же излишней щепетильностью. Вот если бы Терезе случилось заботиться о Джоне Габриэле, она бы прекрасно справилась с такой задачей. Тереза непрестанно атакует – это ее жизненная позиция.

А Милли Берт, несомненно, беспрестанно обороняется. Но может, Габриэлю нравится собирать обломки и составлять из них единое целое? Когда-то мне самому нравилось…

– Вы очень его любите? – спросил я.

Слезы брызнули у нее из глаз.

– Да… да! Я никогда… не встречала такого человека, как он! Никогда в жизни!..

Я сам прежде не встречал никого похожего на Джона Габриэля, но не могу сказать, что это взволновало меня так же, как Милли Берт.

– Я бы все для него сделала, капитан Норрис, правда!

– Достаточно того, что вы его любите. Оставьте все как есть.

Кто сказал: «Любите и оставьте любимых в покое»? Какой-то психолог, который пишет книги для родителей? Если подумать, совет хорош не только применительно к детям. А можно ли в действительности оставить кого-нибудь в покое? Врагов, если постараться, можно. Но тех, кого мы любим?..

Отвлекшись от бесплодных разговоров и раздумий, я позвонил в колокольчик и попросил принести нам чаю.

За чаем я нарочно свел разговор к фильмам, которые я видел в прошлом году. Милли любила ходить в кино.

Выборы тем временем проходили с переменным успехом по всем направлениям. С передовой возвращались бойцы – все очень усталые и находящиеся на разных стадиях оптимизма или, наоборот, отчаяния. Один Роберт сохранял спокойствие и бодрость духа. У заброшенной каменоломни он набрел на поваленный бук, и оказалось, что именно такого дерева жаждала его душа. Еще он необычайно хорошо перекусил в одном маленьком пабе. Роберт был готов часами обсуждать живопись и еду, и надо признать, это не самые плохие темы для беседы.

На следующий день поздно вечером в комнату ворвалась Тереза. Устало отбросив прядь волос со лба, она произнесла:

– Все, он прошел!

– С каким перевесом? – спросил я.

– Двести четырнадцать.

Я присвистнул.

– Он был на волосок от поражения!