Агата Кристи - Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

Глядя на нее, Ллевеллин испытал сильнейшее искушение — никогда не рассказать ей правды. Пусть у нее останутся хотя бы иллюзии. Он любит ее, а если любит, то как он может втоптать в грязь, развенчать ее мужественный поступок? Пусть она никогда не узнает.

Он подошел к окну, раздвинул шторы и невидящими глазами посмотрел на освещенную улицу.

Когда он повернулся, голос его был тверд.

— Лаура, знаете ли вы, как умерла ваша сестра?

— Она попала под…

— Да, но как случилось, что она попала под грузовик, вы не знаете. Она была пьяна.

— Пьяна? — непонимающе повторила она. — Хотите сказать, там была вечеринка?

— Никакой вечеринки. Она украдкой ушла из дома в город. Она делала это не раз. Она сидела в кафе и пила бренди. Не часто. Обычно она напивалась дома. Пила одеколон и лавандовую воду. Пила до беспамятства. Слуги знали, Уайлдинг — нет.

— Ширли пила? Но она никогда не пила! Только не это! Почему?

— Она пила потому, что жизнь казалась ей невыносимой, и она старалась убежать от нее.

— Я вам не верю.

— Это правда. Она мне сама сказала. Когда умер Генри, она почувствовала себя так, как будто сбилась с пути. Она была потерянным, заблудившимся ребенком.

— Но она любила Ричарда, а Ричард любил ее.

— Ричард любил ее, но разве она хоть когда-нибудь любила его? Это было короткое увлечение — и все. Потом, измученная горем, измотанная долгим уходом за калекой, она вышла за него замуж.

— И она не была счастлива? Я не могу в это поверить.

— А что вы знаете о своей сестре? Разве человек может казаться одинаковым двум различным людям? Вы всегда смотрели на Ширли как на беспомощного ребенка, которого вы спасли из огня, она казалась вам слабой, нуждающейся в постоянной защите и любви. Но я увидел ее совсем иначе, хотя я могу ошибаться, как и вы. Я увидел храбрую, отважную женщину, склонную к авантюре, способную сносить удары, способную постоять за себя, нуждающуюся в новых трудностях для проявления всей силы ее духа. Она устала, она была в напряжении, но она выиграла свою битву, она сделала доброе дело в той жизни, которую для себя избрала, — она вытаскивала Генри из отчаяния на белый свет, она праздновала победу в ту ночь, когда он умер. Она любила Генри, Генри был то, чего она желала. Жизнь ее была трудной, но полной страсти и потому стоящей.

А когда Генри умер, ее опять укутали в вату, окружили любовью, о ней тревожились, и она не могла из этого вырваться, как ни боролась. Тогда она и обнаружила, что вино помогает. А уж если женщина поддалась пьянству, ей нелегко бросить.

— Она никогда не говорила мне, что несчастна… никогда.

— Не хотела, чтобы вы об этом знали.

— И в этом виновата я — я?

— Да, мое бедное дитя.

— Болди знал, — сказала Лаура. — Вот что он имел в виду, когда сказал: «Тебе не надо было этого делать, юная Лаура». Давным-давно он меня предупреждал: «Не вмешивайся. Откуда нам знать, что лучше для другого?» — Вдруг она резко к нему повернулась. — Она… нарочно? Это самоубийство?

— Вопрос остался открытым. Возможно и такое. Она сошла с тротуара прямо под грузовик. В глубине души Уайлдинг считает так.

— Нет. Нет, нет!

— Но я так не думаю. Я лучше знаю Ширли. Она часто бывала близка к отчаянию, но она никогда бы на это не пошла. Я думаю, она была борцом, она продолжала сражаться. Но пить не бросишь по мановению руки. То и дело возникают рецидивы. Я думаю, она сошла с тротуара, будучи в прострации, она не понимала, что делает, где находится.

Лаура упала на диван.

— Что мне делать? О, что мне делать?

Ллевеллин подсел к ней и обнял за плечи.

— Выходите за меня замуж. Начнете жизнь сначала.

— Нет, нет, я никогда не смогу.

— Почему же? Вы нуждаетесь в любви.

— Как вы не понимаете — я должна заплатить за то, что сделала. Каждый должен платить.

— Как вас преследует мысль о расплате!

Лаура повторяла: — Я должна заплатить.

— Да, в этом я с вами согласен. Но разве вы не видите, дорогое дитя… — Он помедлил перед тем, как сказать ей последнюю горькую правду, которую ей следовало знать. — За то, что вы сделали, уже заплачено. Заплатила Ширли.

Она посмотрела на него с ужасом.

— Ширли заплатила за то, что сделала я?

Он кивнул.

— Да. Боюсь, с этим вам придется жить дальше. Ширли заплатила. Ширли умерла, и долг списан. Вы должны идти вперед, Лаура. Вы должны не забывать прошлое, а хранить его там, где ему положено быть — в памяти, но не в повседневной жизни. Вы должны принять не наказание, а счастье. Да, моя дорогая, счастье. Перестаньте только давать, научитесь брать. Бог поступает с нами странно — сейчас Он вам дает счастье и любовь, я уверен в этом. Примите их с кротостью.

— Не могу. Не могу!

— Должны.

Он поставил ее на ноги.

— Я люблю вас, Лаура, а вы любите меня — не так сильно, как я вас, но любите.

— Да, я вас люблю.

Он поцеловал ее долгим, жадным поцелуем.

А потом она сказала с легким, неуверенным смешком:

— Вот бы Болди узнал! Он бы порадовался!

Она было пошла, но споткнулась и чуть не упала. Ллевеллин подхватил ее.

— Осторожнее, вы не ушиблись? Могли удариться головой о каминную полку, а она мраморная…

— Ерунда.

— Может, и ерунда, но вы мне слишком дороги… Она улыбнулась. Ощутила его любовь и тревогу. Она желанна — как она мечтала об этом в детстве. Вдруг еле заметно ее плечи слегка опустились, как будто на них легла ноша — легкая, но все же ноша.

Впервые она почувствовала и познала бремя любви…

Служащая бюро по трудоустройству, больше напоминавшая настоящую светскую даму, деликатно откашлялась и удивленно посмотрела на девушку.

— Стало быть, вы отказываетесь? Это предложение, к слову сказать, поступило к нам только сегодня утром. Мне это место представляется крайне выигрышным. Подумайте: Италия, вдовец с трехлетним малышом на руках и пожилая дама — мать или дальняя родственница, не помню точно.

Джойс Ламберт снова покачала головой.

— Есть причины, по которым я не могу покинуть Англии, — повторила она устало. — Вот приходящей прислугой я бы устроилась с удовольствием. Если можно.

Она изо всех силах старалась держать себя в руках, но ее голос все же немного дрогнул. Она умоляюще подняла на даму свои темно-синие глаза.

— Весьма проблематично, мисс Ламберт, весьма. Сейчас даже к приходящей прислуге выдвигаются исключительные требования, а у вас нет даже элементарного опыта. И потом, такие места идут нарасхват, на них выстраиваются целые очереди. Поверьте мне, буквально очереди: сотни, ну просто сотни желающих.

Она сочувствующе помолчала.

— Вероятно, у вас иждивенец на попечении?

Джойс кивнула.

— Ребенок?

— Почти, — согласилась она с едва заметной улыбкой.

— Печально, крайне печально. Разумеется, я постараюсь сделать для вас все что можно, но повторяю…

Она пожала плечами. Разговор явно закончился, и Джойс поднялась. Когда она выходила из неприветливого здания на улицу, ей пришлось прикусить губу, чтобы не расплакаться.

«Не смей! — строго сказала она себе. — Не смей реветь, словно сопливая девчонка. Знаешь что? Ты просто сдалась. Никогда нельзя сдаваться. Впереди еще целый день — столько всего может случиться! И потом, что-то подкинет тетя Мэри, так что на пару недель хватит. Вперед, Джойс, вперед, или ты забыла, что богатые родственники ждать не любят?»

Пройдя по Эджвер-роуд, она торопливо пересекла парк и, дойдя до Виктории-стрит, зашла в универмаг. Отыскав там комнату отдыха, она уселась на диван и принялась ждать. Не прошло и пяти минут, как в комнату вошла нагруженная покупками дама.

— А, ты уже здесь, Джойс? Я, кажется, чуточку опоздала? Обслуживание в кафе оставляет желать лучшего. Не то что в былые времена. Ты, надеюсь, уже завтракала?

— Да, конечно, — весело ответила Джойс после короткой внутренней борьбы.

— Лучше всего здесь завтракать в половине первого, — наставительно заметила тетя Мэри, устраивая на диване свои бесчисленные пакеты. — В это время меньше всего народу. Кстати, особенно рекомендую яичницу с карри!

— Непременно попробую, — чуть слышно прошептала Джойс, пытаясь избавиться от невесть откуда взявшегося чудесного запаха еды.

— Ты что-то исхудала, дитя мое, — жизнерадостно констатировала тетя Мэри. — Надеюсь, ты не забиваешь себе голову всей этой новомодной вегетарианской ерундой? Побольше мяса, дитя мое, вот что я тебе скажу. Мясо еще никому не вредило.

Джойс стоило огромного труда не выкрикнуть, что ей оно сейчас просто необходимо.

Она молила Бога, чтобы тетя Мэри перестала говорить о еде. Столько надежд возлагала она на эту встречу… И вместо этого слушать про яичницу с карри и мясо… Это было слишком. Действительно слишком!

— Так вот, милочка, — беззаботно щебетала тетя.

Мэри, — письмо твое я получила и очень рада, что ты наконец объявилась. Я же говорила, что в любой момент приму тебя с распростертыми объятиями, и это действительно так, только представь: как нарочно, на днях мне предложили сдать комнаты на очень выгодных условиях. Ну настолько выгодных, что просто глупо было бы упустить такую возможность. Снимают весь дом на пять месяцев. Мебель, белье, посуда — все везут с собой. Так что во вторник они переезжают ко мне, а я — в Хэррогейт. Может, и ревматизм заодно подлечу.