Агата Кристи - Разлука весной

Люди.

Она обвела пустыню безумным взглядом. Ни гостиницы, ни крохотной пирамиды, на которую походил издали вокзал, ни холмов на горизонте…

Похоже, она забрела дальше, чем прежде, так далеко, что потеряла все ориентиры.

О ужас, она совсем не знает, в какую сторону идти…

Холмы – конечно, холмы не могли исчезнуть, – но по всему горизонту низкие облака… Холмы? Облака? Понять невозможно.

Она заблудилась, совсем заблудилась…

Нет, надо идти на север – правильно, на север.

Солнце…

Солнце стояло прямо над головой… По солнцу направление определить невозможно…

Она заблудилась – заблудилась, она никогда не найдет дорогу обратно…

Джоан рванулась вперед.

Сначала в одну сторону, потом, в панике, обратно. Она бегала туда-сюда дико, отчаянно.

Потом стала кричать – звать на помощь…

Помогите…

Помогите…

(Меня никто не услышит, думала она… Я слишком далеко…)

В пустыне ее крик звучал тонким блеянием. Как заблудшая овца, подумала она, заблудшая овца…

И нашел он свою овцу…

Господь Бог – мой пастырь…

Родни – зеленые пастбища, долина на Хай-стрит…

Родни, звала она, помоги мне, помоги мне…

Но Родни спускался с платформы с расправленными плечами, поднятой головой, радуясь мысли о том, что несколько недель он будет свободен… пусть ненадолго, чувствуя себя опять молодым…

Он не мог ее услышать.

Эверил – Эверил – не поможет ли ей Эверил?

Я твоя мать, Эверил, я всегда…

Но Эверил спокойно вышла бы из комнаты, возможно, сказав:

– Здесь я ничего не могу сделать…

Тони – Тони ей поможет.

Но Тони не мог ей помочь, был в Южной Африке. Очень далеко…

Барбара – Барбара слишком больна… У нее пищевое отравление.

Лесли, подумала она. Лесли помогла бы мне, если бы смогла. Но Лесли умерла. Она страдала и умерла…

Бесполезно – никого…

Она опять побежала – отчаянно, куда глаза глядят, просто лишь бы бежать…

По ее лицу, шее, по всему телу катил пот.

Это конец, подумала она.

Христос, думала она… Христос…

Христос придет к ней в пустыне.

Христос покажет ей путь к зеленой долине.

…Поведет ее с овцой…

…Заблудшей овцой…

…Раскаивающаяся грешница…

…Через долину тени…

…(Но тени нет – только солнце…)

…Веди, добрый свет. (Но солнце не было добрым…)

Зеленая долина – зеленая долина – надо найти зеленую долину…

Путь в нее ведет от Хай-стрит, там, в центре Крейминстера.

Путь в нее ведет из пустыни…

Сорок дней и сорок ночей.

Прошло только три дня – значит, Христос все еще здесь.

Христос, молилась она, помоги мне…

Христос…

Что это такое?

Там – далеко справа – крохотное пятнышко на горизонте!

Это гостиница… она не заблудилась… она спасена…

Спасена…

Ноги Джоан подкосились – она бессильно упала…

Джоан постепенно приходила в себя…

Она чувствовала себя совершенно разбитой и больной…

И слабой, слабой, как ребенок.

Но она была спасена. Гостиница на месте. Теперь, оправившись немного, она могла встать и дойти до нее.

Но пока она еще спокойно полежит и все обдумает. Все тщательно обдумает – больше не притворяясь.

В конце концов Бог не оставил ее…

У нее больше не было этого ужасного ощущения одиночества…

Но я должна думать, сказала она себе. Я должна думать. Я должна во всем разобраться. Именно поэтому я здесь – чтобы во всем разобраться…

Ей надо было раз и навсегда понять, кто же такая Джоан Скюдамор…

Именно для этого она пришла сюда, в пустыню. В этом ослепительном свете она увидит, кем она была. Увидит правду, на которую ей не хотелось смотреть, но которую на самом деле она всегда знала.

Вчера был какой-то ключ. Может, с этого лучше и начать.

Потому что именно тогда ее в первый раз охватила паника?

Она читала стихи – вот с чего все началось.

С тобою нас весна разъединила.

Это было то самое, что заставило ее подумать о Родни, и она сказала: «Но ведь сейчас ноябрь…»

Совсем так же, как Родни в тот вечер: «Но ведь на дворе октябрь…»

В тот вечер, когда он сидел на склоне в Эшелдауне с Лесли Шерстон, – они сидели и молчали, отодвинувшись друг от друга чуть ли не на полтора метра. Даже друзья так не сидят, подумала тогда она.

Но теперь она знала – и тогда могла бы понять, – почему они сидели на таком расстоянии.

Они не смели сесть ближе…

Родни – и Лесли Шерстон…

Не Мирна Рэндольф – Мирна Рэндольф пустышка. Она нарочно пестовала этот миф о Мирне Рэндольф, потому что знала, что за этим ничего нет. Использовала Мирну Рэндольф как завесу, чтобы прикрыть правду.

И отчасти – будь же на этот раз честной сама с собой, Джоан, – отчасти потому, что ей легче было принять Мирну Рэндольф, чем Лесли Шерстон.

Признать, что Родни увлекся Мирной Рэндольф, красивой и чувственной, перед внешностью которой мог устоять только святой, – это меньше задевало ее гордость.

Но Лесли Шерстон – Лесли, которая не была красива, молода, одевалась непонятно во что. Лесли с усталым лицом и смешной, кособокой улыбкой. Признать, что Родни мог любить Лесли – любить ее так страстно, что даже не позволял себе подойти к ней ближе чем на четыре фута, – было выше ее сил.

Отчаянное стремление, боль неудовлетворенного желания – такая сила страсти, которую сама она никогда не знала…

Все это связывало их в тот день на Эшелдауне, и Джоан почувствовала – потому и убежала так быстро и так стыдливо, ни на секунду не признавшись себе в том, что она на самом деле видела…

Родни и Лесли, молча сидящие там и даже не смотрящие друг на друга – потому что не осмеливались сделать это.

Лесли, которая так отчаянно любила Родни, что захотела быть похороненной в городе, где он жил…

Родни, который смотрел на мраморную плиту, говоря: «До идиотизма глупо думать, что Лесли Шерстон лежит под этим холодным куском мрамора». И падающий бутон рододендрона, этот алый всплеск.

«Кровь сердца, – сказал он. – Кровь сердца».

А позже:

«Я устал, Джоан. – И потом так странно: – Мы не можем все быть храбрыми…»

Он думал о Лесли, когда говорил это. О Лесли и о ее мужестве.

«Мужество – это еще не все…»

А нервный срыв Родни – его причиной была смерть Лесли.

В Корнуолле он слушал чаек, не проявляя интереса к жизни и спокойно улыбаясь…

Презрительный мальчишеский голос Тони: «Ты что, вообще об отце ничего не знаешь?»

Она не знала. Она совсем ничего не знала! Потому что она решительно не хотела знать.

Лесли, глядящая в окно и объясняющая, почему она решила завести еще ребенка от Шерстона.

Родни, который тоже глядел в окно и говорил: «Лесли ничего не делает наполовину…»

Что они видели, эти двое, когда они там стояли? Видела ли Лесли яблони и анемоны в своем саду? Видел ли Родни теннисный корт и пруд с золотыми рыбками? Или они видели луга и смутные очертания деревьев на склонах Эшелдауна…

Бедный Родни, бедный усталый Родни…

Родни с его дразнящей улыбкой, Родни, который говорил: «Бедняжка Джоан…» – и всегда был добрым, любящим, никогда ее не подводил.

Ну, она была ему хорошей женой, разве нет?

Она всегда ставила на первое место его интересы…

Подожди – а так ли это?

Родни, глядящий на нее умоляющими глазами… печальными глазами. Всегда печальными глазами.

Родни, который говорил: «Откуда я мог знать, что мне это так противно?» – серьезно смотрел на нее и спрашивал: «Откуда ты знаешь, что я буду счастлив?»

Родни, молящий о жизни, о которой он мечтал, жизни фермера.

Родни, в базарный день стоявший в своем кабинете у окна и смотревший на коров.

Родни, объясняющий Лесли Шерстон про молочные породы.

Родни, сказавший Эверил: «Человек, который не занимается тем, чем он хочет заниматься, живет только наполовину».

Вот что она, Джоан, сделала…

Она лихорадочно пыталась защититься от этого нового открытия.

Она хотела как лучше! Надо быть практичным! Надо думать о детях. Дело не в ней.

Но возмущение утихло.

Разве дело не в ней?

Может, суть в том, что она сама не хотела жить на ферме? Она хотела, чтобы ее дети имели все самое лучшее, но что было самым лучшим? Разве Родни не вправе был решать, что должны иметь его дети?

Разве не отец должен выбирать, какой жизнью жить его детям, в то время как мать создает для них уют и преданно следует за мужем?

На ферме, говорил Родни, детям хорошо.

Тони там наверняка понравилось бы.

Родни позаботился, чтобы Тони не мешали жить так, как он захочет.

«У меня не слишком хорошо получается, – говорил Родни, – заставлять людей что-то делать».

А она, Джоан, не постеснялась его заставить…

Но я же люблю Родни, подумала она с болью. Я люблю Родни. Так было не потому, что я его не любила…

И внезапно она осознала, что именно потому ее поступок нельзя простить.

Она любила Родни, но тем не менее совершила это.