Агата Кристи - Разлука весной

Ну что ж, думала Джоан, видимо, она любила этого человека. Шерстон считался красивым мужчиной, пользовался успехом у женщин. Он сильно изменился, когда вышел из тюрьмы. Она, Джоан, встретила его только раз: с бегающими глазами, осунувшийся, он по-прежнему пыжился, шумел и лгал. Сломанный человек. Но жена его по-прежнему любила и держалась за него, за что Джоан уважала Лесли Шерстон.

С другой стороны, она считала, что Лесли была абсолютно не права в своем отношении с детьми.

Тетка Лесли, которая немного поддерживала ее материально, пока Шерстон сидел в тюрьме, когда тот вышел из тюрьмы, предложила усыновить младшего мальчика. Мало того, она убедила своего мужа платить за учебу старшего и обещала брать обоих детей на каникулы. Они с мужем могли бы дать детям свою фамилию и обеспечить их будущее.

Лесли Шерстон без колебаний отвергла это предложение, и Джоан сочла, что она поступила эгоистично. Лишила своих детей возможности жить гораздо лучшей жизнью, чем она сама могла им обеспечить, и избавиться от позора.

Как бы сильно она ни любила своих мальчиков, думала Джоан, и Родни в этом с ней соглашался, ей следовало бы ставить их интересы выше своих собственных.

Но Лесли была упряма, а Родни просто умыл руки, сказав со вздохом, что, по его мнению, миссис Шерстон лучше знать. Ну да, согласилась Джоан, если уж она вбила себе что-то в голову, ее не переубедишь.

Беспокойно ходя взад-вперед по комнате, Джоан вспоминала Лесли Шерстон на склоне Эшелдауна.

Она тогда сидела ссутулившись, уперев локти в колени и положив подбородок на сплетенные пальцы. Сидела удивительно спокойно. Оглядывала пашни, склоны холмов с уже тронутыми золотом и багрянцем дубами и буками леса Литтл-Хэверинг.

Они с Родни сидели не шевелясь – и смотрели перед собой.

Джоан едва ли понимала, почему она не окликнула их, не подошла ближе.

Может быть, ее мучила совесть за нелепые подозрения по поводу Мирны Рэндольф?

Так или иначе, она с ними не заговорила, а тихо отошла за деревья и отправилась домой. Об этом случае она не любила вспоминать и, конечно, никогда не говорила о нем Родни. Он мог бы решить, что она его подозревает.

Родни спускается с платформы вокзала Виктория…

О боже, разумеется, она не собирается начинать все это сначала.

Что это ей взбрело в голову? Чтобы Родни (который всегда был ей верен) радовался разлуке с ней?

Как будто о чем-то можно судить по походке человека?

Она просто выкинет весь этот вздор из головы.

Она не станет больше думать о Родни, чтобы не воображать всякие глупости.

До сих пор больные фантазии были не по ее части.

Это, должно быть, солнце.

Время от полудня до вечера тянулось бесконечно долго.

Джоан не хотелось выходить опять на солнце, пока оно не опустится совсем низко, поэтому она сидела в гостинице.

Примерно через полчаса ей стало просто невыносимо сидеть в кресле. Она пошла в спальню и начала распаковывать вещи. Чемоданы, сказала она себе, сложены неаккуратно. Это могло дать хорошее занятие.

Когда Джоан закончила, было пять часов. Теперь выходить неопасно. В комнате так душно. Если бы что-нибудь почитать…

Или хотя бы кроссворд! – в отчаянии думала Джоан.

Выйдя из гостиницы, она с отвращением посмотрела на консервные банки, кур и проволоку. Какое ужасное место. Просто ужасное!

Для разнообразия она пошла вдоль железной дороги и турецкой границы. Это давало ощущение приятной новизны. Но через четверть часа оно исчезло. Железнодорожные рельсы, проходившие в четверти мили справа от Джоан, не вносили никакого разнообразия.

Ничего, кроме тишины – тишины и солнечного света.

Джоан пришло в голову, что можно почитать стихи. Девочкой она очень хорошо декламировала. Интересно, что она помнит через столько лет? Было время, когда она знала много стихов наизусть.

Мир добрых чувств на нас нисходит свыше,

Как благодатный теплый летний дождь.

Как дальше? Глупо. Она не помнила.

Ты не страшись ни солнечного зноя…

(По крайней мере, начало успокаивающее! А как дальше?)

Ни дико завывающей зимы.

Окончен путь земной, пришла пора покоя —

Нет ни душевных мук, ни жизни кутерьмы,

А золотое детство, радости и страх

Сгорели, обратившись в прах.

Нет, в целом не слишком весело. А если вспомнить что-нибудь из шекспировских сонетов? Раньше она их знала. Соединенье двух сердец и тот, о котором ее спрашивал Родни.

Забавно, однажды вечером он вдруг сказал:

– А у тебя не убывает день. Не увядает солнечное лето – это из Шекспира, да?

– Да, из сонетов.

– Мешать соединенью двух сердец? Из этого?

– Нет, из того, который начинается: «Сравню ли с летним днем твои черты?»

И тогда она продекламировала ему весь сонет: красиво, с выражением, с нужными паузами.

А Родни, вместо того чтобы похвалить, лишь задумчиво пробормотал:

– Ломает буря майские цветы… Но на дворе ведь октябрь, правда?

Это было так странно, что Джоан удивленно уставилась на него. И тогда он спросил:

– А ты знаешь другой? Тот, о соединенье двух сердец?

– Да.

Джоан сделала минутную паузу и начала:

Двух душ соединенью воедино

Кто смеет помешать? Но это ли любовь,

Когда она покорною осиной

Под ветром клонится, дрожит и гнется вновь.

О нет, любовь – неколебимый знак

Могучей силы, неподвластной бурям,

Звезда, зовущая сквозь ночи мрак,

Бесценный клад, что нам судьбой даруем.

Любовь – не шут у века в услуженьи,

Пусть вянут розы уст и лилии ланит,

Она переживет и бремя лет, и сладкие мгновенья —

Все, что умчала жизнь, и все, что рок сулит.

Но если я солгал, то не писал, не жил,

И никогда никто на свете не любил.

Она закончила читать, с особой страстью выдохнув последние строчки.

– Хорошо я читаю Шекспира? В школе все так считали. Говорили, что я декламирую с большим чувством.

А Родни рассеянно ответил:

– Да тут и не нужно особого чувства. Слова говорят сами за себя.

– Шекспир прекрасен, правда ведь?

– Удивительно, что он был таким же беднягой, как все мы.

– Родни, какие странные вещи ты говоришь.

Он ей улыбнулся, словно очнувшись:

– Да? – и вышел из комнаты, по ходу бормоча:

Ломает буря майские цветы,

И увядает нежная листва…

Почему же, гадала Джоан, он сказал: «Ведь на дворе октябрь?»

О чем он мог тогда думать?

Да, тот октябрь был особенно ясным и теплым.

Любопытно, что Родни расспрашивал ее о сонетах в тот самый вечер, когда они сидели с миссис Шерстон на холме в Эшелдауне. Может быть, миссис Шерстон читала тогда Шекспира, но вряд ли. Лесли Шерстон образованностью и интеллектом не блистала.

В тот год был прелестный октябрь.

Джоан совершенно ясно вспомнила, как Родни несколько дней спустя изумленно спросил ее:

– Разве они цветут в такое время года?

Он показал на рододендроны. На те ранние, которые обычно цвели в марте или в конце февраля. Они роскошно цвели алыми цветами и были все усыпаны бутонами.

– Нет, – сказала она ему. – Для них время – весна. Но иногда они начинают цвести и осенью, если она солнечная и теплая.

Родни нежно потрогал один из бутонов пальцами и тихо сказал:

– Майские цветы.

– Март, – заметила Джоан, – а не май.

– Они как кровь, – продолжал он. – Кровь сердца.

Как не похоже на Родни, подумала Джоан, проявлять такой интерес к цветам.

Но после этого ему особенно нравились рододендроны.

Она вспомнила, как много лет спустя он носил большой бутон в петличке.

Конечно, цветок был чересчур тяжел и, как Джоан и предполагала, выпал.

Она увидела Родни на городском кладбище, проходя мимо церкви.

– Что ты здесь делаешь, Родни? – спросила Джоан, подходя.

Он рассмеялся и ответил:

– Придумываю себе надгробный памятник. Только не гранитную плиту, она слишком жеманна. И конечно, не дородного мраморного ангела.

Они одновременно опустили глаза и посмотрели на новую могильную плиту, на которой было выгравировано имя Лесли Шерстон.

Перехватив взгляд жены, Родни медленно произнес:

– Лесли Эделайн Шерстон, нежно любимая жена Чарльза Эдварда Шерстона, упокоилась 11 мая 1930 года. Господи, утри их слезы. – Затем, помолчав немного, добавил: – До идиотизма глупо думать, что Лесли Шерстон лежит под этим холодным куском мрамора, и только кретин вроде Шерстона мог выбрать такую надпись. Не думаю, что за всю свою жизнь Лесли когда-нибудь плакала.

Потрясенная и смущенная, словно совершалось нечто запретное, Джоан спросила:

– А что бы ты выбрал?

– Для нее? Не знаю. В псалмах нет ничего подходящего? В твоем присутствии полнота радости. Что-нибудь вроде этого.