Миссис Перенья сказала, что, конечно, она как раз и собиралась ему это предложить. Правда, единственная свободная комната довольно мала и без вида на море, но если мистер Медоуз согласен…

Мистер Медоуз был согласен. Его единственное желание — избавиться от вони. Миссис Перенья препроводила его в тесную комнатушку, оказавшуюся как раз дверь в дверь против комнаты миссис Бленкенсоп. Была призвана страдающая аденоидами придурковатая служанка Беатриса, которая получила распоряжение перенести вещи мистера Медоуза. Миссис Перенья сказала, что немедленно вызовет «человека», чтобы он поднял половицы и отыскал источник запаха.

Так все устроилось.

2

Вторым событием был приступ «сенной лихорадки» у мистера Медоуза. Такой диагноз он сам себе поначалу поставил, но позднее вынужден был признать, что, пожалуй, это все-таки простуда. В носу щекотало, глаза слезились. А то что от большого шелкового носового платка, который мистер Медоуз то и дело подносил к лицу, слегка попахивало сырым луком, никто не заметил, да и крепкий одеколон, конечно, перебивал любой запах.

В конце концов совсем расчихавшись, мистер Медоуз сдался и слег в постель.

С утра миссис Бленкенсоп получила письмо от своего сына Дугласа. Она так обрадовалась и разволновалась, что об этом приятном событии тут же узнали в «Сан-Суси» абсолютно все. Письмо вообще не подвергалось военной цензуре, объясняла мать. Его лично привез один из приятелей сына, получивший отпуск, поэтому милый Дуглас смог, в кои то веки раз, свободно написать все, что хотел.

— Вот и видно, — говорила миссис Бленкенсоп, умудренно качая головой, — как мало мы знаем о том, что творится на самом деле.

После завтрака она поднялась к себе и положила письмо в лаковую шкатулку. Между листами было насыпано несколько незаметных крупиц рисовой муки. Запирая шкатулку, миссис Бленкенсоп отпечатала на крышке каждый палец.

Уходя, она громко кашлянула, и в ответ за дверью напротив оглушительно, театрально чихнули.

Таппенс усмехнулась и пошла по коридору.

В пансионе все уже знали, что она собирается на целый день в Лондон — ей надо побывать у своего адвоката и сделать кое-какие покупки. Постояльцы собрались внизу проводить ее и надавали ей кучу поручений — «если, понятно, у вас найдется время».

Майор Блетчли держался в стороне, не слушая «дамского квохтанья». Он сидел, читал газету и отпускал вслух сердитые комментарии: «Свиньи эти чертовы немцы. На дорогах расстреливают из пулеметов мирных граждан. Звери. Если бы я был на месте нашего командования…»

Таппенс ушла, так и не дослушав, что бы он сделал, если бы ему доверили командовать военными действиями.

Она заглянула в сад — спросить у Бетти Спрот, какой подарок привезти ей из Лондона.

Бетти радостно курлыкала, держа в обеих ладошках живую улитку. На вопрос Таппенс, что ей привезти: кошечку? книжку? цветные мелки для рисования? — Бетти ответила: «Исовать!» И Таппенс внесла в список цветные мелки.

Возвращаясь по дорожке на главную аллею, Таппенс неожиданно натолкнулась на Карла фон Дейнима. Он стоял у стены, кулаки его были судорожно сжаты. И черты лица, всегда такого невозмутимого, искажало мучительное волнение.

Таппенс невольно остановилась и спросила:

— У вас что-то случилось?

— Ах да. Случилось. — Голос его звучал неестественно хрипло. — У вас тут есть поговорка: ни рыба ни мясо, ни курица, ни красная селедка.

Таппенс кивнула.

Карл с горечью пояснил:

— Вот это как раз про меня. Так не может продолжаться, говорю я! Не может. Лучше положить всему конец.

— В каком смысле?

— Вы отнеслись ко мне по-доброму, — сказал молодой человек. — Я думаю, вы поймете. Я покинул мою родину из-за беззакония и жестокостей. Приехал сюда в поисках свободы. Нацистскую Германию я ненавидел. Но, увы, я все-таки немец. Это невозможно изменить.

Таппенс тихо проговорила:

— Конечно, вы сталкиваетесь с трудностями. Но…

— Не в этом дело! Я немец, говорю вам. В душе. В сердце. Германия — моя родина. Когда я читаю про бомбардировки немецких городов, про убитых немецких солдат, про сбитые немецкие аэропланы, мне горько — это ведь гибнут мои соотечественники. Когда старый майор с пеной у рта вычитывает из газеты разные пакости, когда он говорит «немецкие свиньи», я… меня душит гнев, я не могу этого терпеть.

Он тихо повторил в заключение:

— Вот я и думаю, что будет лучше кончить все это. Да, положить конец.

Таппенс крепко сдавила ему руку выше локтя.

— Глупости, — убежденно произнесла она. — Совершенно естественное чувство. Любой на вашем месте испытывал бы то же самое. Вы должны набраться терпения и сдерживаться.

— Хорошо бы меня интернировали. Было бы много легче.