Но майор Блетчли не дал договорить. Он быстро обернулся к нему и спросил:

— Участвовали в прошлой войне?

— Ну а как же.

— Я догадался. Выправку видно. Плечи развернуты. В каком полку?

— Пятый Корфуширский, — отчеканил Томми, вспомнив послужной список Медоуза.

— A-а, да-да, Салоники![234]-Да.

— А я в Месопотамии[235].

Блетчли предался воспоминаниям. Томми вежливо слушал. Кончил Блетчли на гневной ноте:

— И думаете, они теперь намерены воспользоваться моим опытом? Нет, сэр. Я, видите ли, стар. Стар! Слышали вы что-нибудь подобное? Да я еще мог бы преподать кое-кому из этих щенков урок-другой.

— Например, чего на войне следует избегать, а? — сострил Томми.

— То есть как это?

По-видимому, чувство юмора не входило в число достоинств майора Блетчли. Он посмотрел на собеседника с подозрением. Томми поторопился сменить тему.

— Вы знаете что-нибудь про эту даму, как бишь ее?., миссис… Бленкенсоп, кажется?

— Да, Бленкенсоп. Недурна собой, зубы крупноваты, а так ничего. Разговаривает слишком много. Хорошая женщина, но глупа. Нет, ничего о ней не знаю. Она всего два дня как поселилась в «Сан-Суси». А почему вы спрашиваете? — под конец осведомился майор.

Томми объяснил:

— Сейчас встретилась мне. Она что, всегда так рано выходит гулять?

— Понятия не имею. Женщины, как правило, не склонны к прогулкам до завтрака, слава Богу.

— Аминь, — отозвался Томми. — Я не мастер вести до завтрака любезные беседы. Надеюсь, она не сочла меня грубым. Но мне было необходимо немного размяться.

Майор Блетчли полностью разделял такой взгляд.

— Я на вашей стороне, Медоуз. Вы совершенно правы. Женское общество хорошо на своем месте и в свое время, но никак не перед завтраком. — Тут он хихикнул. — Смотрите остерегитесь, старина. Она ведь вдова, имейте в виду.

— Вот как?

Майор игриво ткнул его локтем в бок.

— Мы-то с вами знаем, каковы они, вдовы. Двоих мужей она похоронила и теперь, по-моему, высматривает номер третий. Так что будьте начеку, Медоуз. Не теряйте бдительности. Мой вам совет.

В отличнейшем расположении духа майор сделал поворот кругом и энергично зашагал навстречу завтраку в пансионе «Сан-Суси».

А Таппенс между тем, продолжая неспешно прогуливаться по эспланаде, прошла совсем близко от разговаривающей пары. И успела расслышать обрывок фразы.

Говорила девушка:

— Будь осторожен, Карл. Малейшее неверное движение, и…

Больше ничего услышать не удалось. Подозрительная фраза? Да. Но поддается и вполне невинному толкованию. Таппенс тихонько повернула и прошла мимо них еще раз. И снова до нее долетели слова:

— Эти самодовольные, подлые англичане…

Миссис Бленкенсоп чуть-чуть, самую малость вздернула брови. Карл фон Дейним — беженец, нашедший убежище и кров у англичан. Неразумно и неблагородно с его стороны слушать подобные речи и соглашаться.

Таппенс в третий раз повернула назад. Но молодые люди вдруг расстались, девушка перешла через улицу и углубилась внутрь квартала, а Карл фон Дейним зашагал навстречу Таппенс. Он, наверно, прошел бы мимо, не узнав ее, но она остановилась, показывая своим видом, что ожидает от него приветствия. Тогда он поспешно сдвинул каблуки и поклонился.

— Ах, доброе утро, мистер фон Дейним, я не ошиблась? — защебетала Таппенс. — Чудесная погода, правда?

— О да. Прекрасная.

Таппенс этим не ограничилась.

— Я не утерпела и вышла, — продолжала она лепетать. — Вообще я редко выхожу до завтрака, но в такое утро и когда неважно проведешь ночь, ведь на новом месте, бывает, плохо спится, я всегда говорю, нужно день-два, чтобы привыкнуть.

— Да, несомненно.

— И представьте, эта небольшая прогулка вернула мне аппетит. Я иду завтракать!

— Вы возвращаетесь в «Сан-Суси»? Если позволите, я пойду вместе с вами. — И он с серьезным видом зашагал подле Таппенс.

Она спросила:

— А вы тоже решили нагулять аппетит перед завтраком?

Он хмуро покачал головой.

— Нет, мой завтрак, я его уже съел. Сейчас я иду на работу.

— На работу?

— Я химик-исследователь.

«Ах, вот, оказывается, кто ты!» — подумала Таппенс, искоса бросив на него быстрый взгляд.

А Карл фон Дейним продолжал слегка надменным тоном:

— Я приехал в эту страну, спасаясь от нацистских преследований. У меня было мало денег и ни одного друга. Я стараюсь делать, что умею, чтобы приносить пользу.

Он не повернул к ней голову, а смотрел прямо перед собой, но чувствовалось, что он сильно взволнован. Таппенс неопределенно пробормотала:

— Конечно, конечно. Очень похвальное желание.

— Два моих брата находятся в концентрационных лагерях. Отец в лагере умер. Мать скончалась от горя и страха, — продолжал Карл фон Дейним.

«Каким ровным голосом он все это произносит, — подумала Таппенс, — словно выучил наизусть». Она еще раз украдкой покосилась на него — он смотрел прямо перед собой, и лицо его было бесстрастно.

Несколько шагов они прошли молча. Навстречу попались двое мужчин, один из них задержал взгляд на Карле, и Таппенс услышала, как он сказал своему спутнику:

— Видал? Ручаюсь, что этот парень — немец.

Лицо Карла фон Дейнима залила краска. Он вдруг потерял самообладание, сдерживаемые чувства вырвались наружу:

— Вы… Вы слышали? Вот они что говорят… Я…

— Милый мальчик, — Таппенс, сама не заметив, заговорила своим настоящим голосом, убежденно и сочувственно. — Не будьте глупцом. А чего бы вы хотели?

— То есть как? — обернулся он к ней с недоуменным видом.

— Вы беженец. Так принимайте все, что связано с этим положением. Вы остались живы, и это главное. Живы и на свободе. Что же до прочего, то поймите, это неизбежно. Наша страна воюет с Германией. А вы немец. — Таппенс неожиданно улыбнулась. — Нельзя же ожидать от каждого встречного и поперечного, вроде того, что сейчас прошел, чтобы он отличал, примитивно говоря, плохих немцев от хороших.

Их взгляды встретились. Ярко-голубые глаза Карла смотрели страдальчески. Но вот он тоже улыбнулся и сказал:

— Про индейцев когда-то, кажется, говорили, что хороший индеец — это мертвый индеец. — Он засмеялся. — А мне, чтобы быть хорошим немцем, надо не опоздать на работу. Извините. Позвольте откланяться.

И опять этот чопорный поклон. Таппенс смотрела вслед его удаляющейся фигуре. А потом сказала себе:

— Миссис Бленкенсоп, вы чуть было не дали большого маху. Впредь думайте, пожалуйста, только о деле. А теперь марш завтракать.

Входная дверь в пансион была открыта. Внутри миссис Перенья вела с кем-то пламенный разговор:

— И передай ему мое мнение насчет того маргарина, что он продал нам в прошлый раз. Ветчину возьмешь у Квиллерса, у них цена была на два пенса ниже. И смотри в оба, когда будешь выбирать капусту…

При виде входящей Таппенс, миссис Перенья прервала свои наставления.

— Ах, миссис Бленкенсоп, доброе утро, ранняя вы пташка! Вы еще не завтракали? Завтрак на столе. — И указала на свою собеседницу: — Моя дочь Шейла, вы ведь еще не знакомы? Она была в отъезде и возвратилась только вчера вечером.

Таппенс с любопытством взглянула вблизи на красивое, полное жизни девичье лицо. Лишенное давешнего трагизма, оно сейчас выражало лишь скуку и раздражение. «Моя дочь Шейла». Шейла Перенья, стало быть.

Пробормотав несколько любезных слов, Таппенс прошла в столовую. За столом до сих пор засиделись трое: миссис Спрот с дочуркой и широкоплечая миссис О'Рурк. Таппенс поздоровалась, и в ответ прозвучало громогласное, по-ирландски цветистое приветствие миссис О'Рурк, совершенно заглушившее тихий отклик миссис Спрот.

Старшая дама с жадным любопытством разглядывала Таппенс.

— Надо же, в такую рань, а вы уже с прогулки. Ничего нет лучше. Поди, аппетит нагуляли чудесный.

Миссис Спрот кормила дочь.

— Попробуй, какой вкусный хлебушек с молочком, — приговаривала она, пытаясь просунуть ложку в ротик Бетти Спрот.

Та ловко уклонялась и вертела головой, устремив на Таппенс большие круглые глаза. Потом указала на новую тетю перемазанным в молоке пальчиком и произнесла нечто гортанное:

— Га-га, боч!

— Вы ей понравились! — объяснила миссис Спрот, с восхищением гладя на Таппенс, удостоившуюся такой монаршей милости. — Обычно она так дичится при посторонних.

— Боч! — повторила Бетти Спрот. — Каду… мехок, — торжественно объявила она.

— Что бы это такое могло значить? — поинтересовалась миссис О'Рурк.

— Она еще не очень понятно говорит, — оправдываясь, сказала миссис Спрот. — Ей ведь только-только пошел третий годок. Сейчас она все подряд называет «бош». Но зато она умеет говорить «мама», верно, моя хорошая?

Бетти обернулась к матери и произнесла, словно вынесла окончательный приговор:

— Каглбик.

— Они придумывают свой язык, милые малютки, — прогудела миссис О'Рурк. — Бетти, милочка, ну, теперь скажи «мама».

Бетти нахмурила лобик и с огромным усилием произнесла:

— На-тси.[236]

— Ну, смотрите, как она старается! Ах ты моя хорошая!

Миссис О'Рурк встала из-за стола, свирепо улыбнулась малышке и тяжело, вперевалку пошла из столовой.

— Га-га-га! — довольно проговорила Бетти и стукнула ложкой по столу.

Таппенс с улыбкой спросила:

— А на самом деле что у нее значит «на-тси»?

Миссис Спрот покраснела и призналась:

— Боюсь, что так она говорит, когда ей кто-то или что-то не по вкусу.

— Я так и подумала, — кивнула Таппенс.

И обе женщины рассмеялись.