– Видите, моя дорогая Нора, – начал преподобный, сопровождая свои слова весьма элегантным жестом, выражающим покорность судьбе. – Нельзя отлучиться даже на неделю: мои подопечные тут же начинают требовать, чтобы я вернулся. Как прикажете поступить?

Герцогиня склонилась над сидевшим в кресле священником и помахала над его головой платком – как веером.

– Вы совершенно о себе не думаете, Джим, – сказала она. – Вы уже готовы броситься назад и окончательно подорвать свое здоровье, лишь бы не оставлять приход в руках некомпетентного заместителя. Но я вам запрещаю это делать. Слышите? Вы мой пленник, и я вас никуда не отпущу. Вы еще очень слабы и нуждаетесь в присмотре.

Преподобный укоризненно покачал головой (этот жест она обожала) и нежно ей попенял:

– Вы меня ужасно балуете.

– Во всем, что касается здоровья, вы сущий ребенок, – продолжала герцогиня. – Возвращаться сейчас было бы самоубийством. Кстати, кто такой этот Патрик Домби?

Джеймс Холлавей презрительно пожал плечами:

– Некий выпускник Кембриджа, с прекрасными рекомендациями. Служил в Уайтчепеле, насколько мне известно. Подозреваю, что он разделяет все эти глупейшие социалистические идеи. Мне пришлось его взять, поскольку не было другого выбора. Вы ведь помните Смита, его предшественника? Он сейчас в санатории, вместе со своей женой. У бедняги туберкулез, и боюсь, что надежда на его выздоровление невелика.

Герцогиня протянула больному персик, который тому полагалось съедать каждое утро, и священник умиротворенно улыбнулся.

– Обещайте мне оставаться здесь до тех пор, пока ваше здоровье не поправится как следует, – потребовала она. – И пусть приход Святого Суитина позаботится о себе сам.

Он ответил ей благодарным пожатием руки, а потом негромко процитировал:

– О женщина! Ты так лукава…[36]

Прошло несколько недель, викарий пребывал в Девоншире, и все это время его не переставали беспокоить слухи. Похоже, молодой священник вовсе не испугался бунта благочестивой паствы, более того – всемерно ему содействовал, заполнив церковь собственными последователями из низов общества. Они стекались сюда из самых непрезентабельных кварталов Ист-Энда – худые, плохо одетые и к тому же немытые, – и рассаживались на скамьях, которые еще недавно занимали очаровательные светские дамы.

Церковь Святого Суитина утратила свой блестящий ореол. А ведь это был знаменитейший храм в Мейфэре! Самый ее пропитанный ладаном воздух заставлял плакать даже суровых лордов, не знавших других увлечений, кроме охоты на лис; а задушевный звук ее орга́на и сладкоголосый хор мальчиков, возносивших молитвы на фоне ярко горящих свечей, побуждали даже самых ветреных актрис опускаться на колени; и вот теперь эта церковь заполнилась обитателями грязных трущоб Уайтчепела, которые понятия не имели, что такое генуфлексия[37].

Наверное, викарий Святого Суитина, несмотря на уколы совести и ясное сознание своего долга, не придал бы этому делу столь большого значения, будучи уверен, что по его возвращении все вернется на круги своя, к тому же слухи могли оказаться сильным преувеличением, – если бы в весьма уважаемой газете не появилась некая заметка.

«Во время отсутствия викария, – говорилось в ней, – в церкви Святого Суитина на Чешэм-стрит можно наблюдать весьма необычную картину. Временно исполняющий обязанности настоятеля преподобный Патрик Домби сумел своими блестящими проповедями привлечь толпы прихожан. В последнее воскресенье очередь желающих попасть на службу растянулась до самой Чешэмской площади. Многие явились из печально известных трущобных районов Лондона. При этом давние прихожане церкви – которые, как все знают, являются страстными поклонниками своего викария, – на службу не пришли, но их отсутствие было едва ли заметно, поскольку церковь оказалась заполнена народом: на скамьях и даже в проходах негде было яблоку упасть. Можно предсказать большое будущее столь красноречивому молодому священнику, чьи проповеди вызывают восторг у представителей не одного какого-либо класса, а у людей всех характеров и состояний».

Когда викарий церкви Святого Суитина читал эту статью, его глаза сузились до щелочек, а щеки раскраснелись. Он отложил газету и принялся постукивать пальцами по колену. Самоуверенный юнец зашел слишком далеко. Он погнался за известностью, чего делать не следовало, и теперь его надо остановить во что бы то ни стало.

Преподобный Джеймс Холлавей поднялся из кресла и пошел отыскивать хозяйку дома. Но прежде он небрежно бросил газету в корзину для бумаг.

– Нора, – сказал он, – я долго уступал вам, но теперь пришло время вас покинуть. Надо снова впрягаться в свою упряжь. Стадо не может оставаться без пастыря.

Он улыбнулся и провел пальцами по своей густой седой шевелюре.

– Скажите, пожалуйста, – продолжил он, – когда отсюда уходят поезда в Лондон? Я полагаю, что не позднее чем завтра вечером…


Викарий откинулся на спинку кресла, наполовину прикрыл глаза и сложил руки домиком. Его заместитель стоял перед ним на коврике у камина.

– Прежде чем я позволю себе критически высказаться о вашем поведении, – начал викарий мирным тоном, – мне хотелось бы напомнить вам, что полтора месяца назад я покинул Лондон из-за тяжелой болезни. Один из лучших наших врачей предписал мне полный покой. Только по его настоянию я согласился воспользоваться гостеприимством герцогини Эттлборо. И мне пришлось, как вам известно, возложить все свои обязанности на вас. Вы явились ко мне очень вовремя: у меня не оставалось другого выбора, как только принять ваши услуги. Вряд ли нужно прибавлять, что я вам доверял. И к чему привело доверие? Все это время я не знал покоя, у меня не было возможности восстановить здоровье и силы. Прихожане то и дело призывали меня вернуться. И вот теперь я, только-только начав поправляться, должен снова взвалить на себя обязанности главы прихода, поскольку вы показали себя с самой худшей стороны и проявили явную некомпетентность.

Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Младший священник воспользовался этим и заговорил:

– Мне очень жаль, что вам пришлось волноваться. И меньше всего мне хотелось потревожить вас в тот момент, когда вы нуждались в покое и отдыхе. Но позвольте узнать, в чем я провинился? Вы говорите о некомпетентности. В чем же она состоит?

Викарий прокашлялся.

– Разумеется, я объясню, – ответил он. – Мне сообщили из верного источника, что из-за вашей первой проповеди, и в особенности из-за того предосудительного тона, которым она была произнесена, из-за выражений, вами выбранных, ни один из членов конгрегации в следующее воскресенье не явился на службу. Все были шокированы. Более того, все пришли в ужас. Излишне добавлять, что я получил огромное количество жалоб.

– Тем не менее, – возразил младший священник, – в последующие воскресные дни церковь Святого Суитина была переполнена.

Викария, по-видимому, несколько позабавили эти слова.

– Друг мой, – сказал он, – боюсь, вы поддались соблазну дешевой популярности. Разумеется, в смысле излюбленного газетчиками рекламного трюка ваши усилия были вознаграждены. Когда церковь опустела, вы должны были ее заполнить – неважно кем. Тут кстати вспомнить притчу о том, как хозяин велел рабу привести к нему в дом нищих, увечных, хромых и слепых: «Пойди по дорогам и изгородям и убеди прийти, чтобы наполнился дом мой…» Я даже невольно улыбнулся, услышав эту новость. «Бедняга еще так юн… – сказал я тогда герцогине. – Он, должно быть, сам не понимает, какой урон наносит церкви. Вообразил себя новым Савонаролой». Но я не мог сохранять спокойствие, когда речь зашла о благоденствии моей паствы и моего храма. Я не мог оставаться в Девоншире, когда в церкви Святого Суитина разыгрывался дешевый водевиль, а мой помощник обратился в шута горохового.

Молодой священник побледнел и сжал кулаки так, что ногти впились в ладонь.

– Мне кажется, что вы не совсем верно преподносите факты, – сказал он. – Не знаю, что вы имеете в виду под рекламным трюком. Прежде я служил в одном из самых бедных приходов Ист-Энда. Там мне приходилось видеть, как люди умирают от голода и холода, а забитые, полуграмотные юноши и девушки, совсем еще дети, принимаются пить, чтобы только не думать о жизни. Я старался вести себя так, чтобы они меня не возненавидели. И постепенно, шаг за шагом, они начали мне доверять, убедились, что я не из пугливых. Они спрашивали меня о Христе, и я говорил им правду. Когда я впервые поднялся на кафедру Святого Суитина, мне показалось, что передо мной не церковь, а декорация, достойная Голливуда. Паству составляли исключительно так называемые сливки общества. Женщины как на подбор необыкновенно красивы, а мужчины весьма упитанны. Я припомнил церковь в трущобах, которую совсем недавно оставил. Там было темно и неприятно. Никто из прихожан никогда в жизни не мылся. Зато они лучше многих способны были уверовать в Господа, который родился в яслях. Что касается вашей паствы, то это люди из другого мира. Они приходят в церковь ради часового развлечения перед обильной трапезой. Если бы сегодня сюда явился Христос, воображаю, какому остракизму его подвергли бы во всех светских клубах…

Викарий прервал его, ударив кулаком по столу.

– То, что вы говорите, – богохульство! – объявил он.

– Называйте как хотите, – ответил молодой священник. – Точно так же реагировали и ваши прихожане, когда я высказал им правду о них самих. Как вы верно заметили, они не явились на службу в следующее воскресенье. Им не хотелось портить себе утро новой порцией правды. Я готов был на следующей неделе служить мессу в пустой церкви, но она оказалась заполнена теми самыми людьми из трущоб. Им не нужны лесть и развлечения. Они приходят, чтобы услышать о Боге. Я понимаю теперь, в чем моя ошибка: с моей стороны было очень глупо говорить подобным образом, если я рассчитывал сделать церковную карьеру. И в этом смысле вы совершенно правы, назвав меня некомпетентным. Желаете ли вы еще что-нибудь мне сказать?