– Нет, нет. Умоляю, не мучьте меня. Хватит о нем.

– Ну уж нет! Я все равно не отстану, пока не выясню, в чем дело. Не тяните, выкладывайте: что с ним не так?

– Нет, не могу, это нехорошо… бедный мальчик! Он скорее всего не сознавал, что творит. Он так молод и, судя по всему, окружение у него довольно низкого пошиба: вечно навеселе, и нравы самые предосудительные.

– К чему вы клоните? Он был нетрезв? Да что он натворил, чем досадил вам?

– Он, собственно… довольно энергично меня домогался, только и всего. – Она пожала плечами и рассмеялась.

Пол Хейнс оторопело смотрел на нее, не веря своим ушам.

– Боже правый! Что вы имеете в виду?

– Понимаете, я ни разу в жизни не попадала в столь идиотское положение. Такие вещи случаются с кем угодно, но не со мной. И довольно, забудем об этом.

– Еще чего! – рассвирепел он. – Я должен знать все досконально. Что именно себе позволил этот щенок?

– Я пригласила его после репетиции заехать ко мне обговорить второй акт, а он засиделся и явно рассчитывал на ужин. Возможно, он выпил лишнего, не знаю. Только ни с того ни с сего начал нести несусветную чушь – что наконец-то он со мной наедине, якобы он много лет об этом мечтал. Потом попытался меня обнять… Словом, действовал весьма напористо. Я этого никак не ожидала и, представьте, совершенно растерялась, и… Помилосердствуйте! Язык не поворачивается!

– Продолжайте, – приказал он.

– Боюсь, он неуравновешен, и вообще какие-то отклонения от нормы есть. Не редкость среди нынешней молодежи – вы замечали? Мне искренне жаль его бедную жену.

– Как?! Крысеныш еще и женат?

– Да… И это огорчительнее всего. Он не отпускал меня, требовал, чтобы я ехала к нему домой – жена ушла в кино и должна была вернуться не раньше полуночи. Короче, разошелся не на шутку. Просто ужас! Мне с трудом удалось его утихомирить и выставить за дверь, буквально за несколько минут до вашего звонка. Вот почему у меня такой измученный вид – я совершенно без сил. Видимо, на него нашло временное умопомрачение, а может быть, его подстегнуло то, что я здесь совсем одна. Обещайте сейчас же выбросить все это из головы.

– Весьма сожалею, – медленно выговорил он. – Но вы помните, о чем я толковал на днях? Именно такие явления я намерен решительно пресечь. Это непристойно, омерзительно. И как он посмел посягнуть на вас? Вот что меня больше всего возмущает! Еще, чего доброго, напринимался какой-нибудь дряни. Гнилой парень, насквозь гнилой. Подумать только – этому прохвосту я собирался дать такой шанс!.. Однако, голубушка, вы ведь хотели все от меня утаить. Великодушие великодушием, но тут, мне кажется, вы слишком далеко зашли.

– Поймите, я ни на кого не хочу навлекать неприятности!

– Неприятности? Полная чушь! Если бы я теперь дал ему роль, я нарушил бы все свои принципы. Разогнать окопавшихся в театре нравственных уродов для меня вопрос чести, и я намерен сей же час взяться за дело. Молодого мистера Уилтона ожидает большой сюрприз. Максимум через полгода его карьере крышка. А роль я скорее отдам последнему рабочему сцены, чем ему!

Она молча покачала головой – защищать юношу дальше было явно бесполезно. Хейнс направился к двери.

– Вы падаете от усталости, голубушка, идите-ка спать. С вас на сегодня хватит. – Он протянул руку за шляпой и уже с порога спросил: – Как, напомните, фамилия того парня, который играл вашего брата?

– Чья фамилия? – рассеянно переспросила она. – А-а… Карсон. Бобби Карсон. А что?

– Мы завтра же утром с ним свяжемся. Пригласим на репетицию к одиннадцати. Спокойной ночи, моя дорогая.

Эскорт

«Вороново крыло» не представляет собой ничего особенного, вы уж мне поверьте. Грузоподъемность шесть-семь тысяч тонн, построено в 1926-м, принадлежит «Кондор-Лайн», порт приписки – Халл[20]. Можете свериться с регистром Ллойда. Такие трампы[21] бороздят моря сотнями. Все три года, что я на нем прослужил, оно ходило одним и тем же маршрутом и в тех же водах, причем началось это еще до меня. Не сомневаюсь, так будет и впредь, еще многие годы, пока, по примеру своего предшественника, «Чаячьего крыла», трудяга не упокоится на илистой отмели – если его не поторопят немецкие подлодки.

Однажды «Вороново крыло» сумело от них уйти, но как знать, будет ли с нами в следующий раз наш эскорт? Наверно, лучше сразу вас предупредить: всякие фантазии мне не свойственны. Зовут меня Уильям Блант, и не зря[22]. Я человек простой и прямолинейный. Глупостей не терплю, суеверий тоже, благо дел хватает и без того. Отец мой был священником-нонконформистом[23], и, вероятно, это тоже повлияло на мой характер. Короче говоря, на мои слова можно положиться, кто угодно в Халле вам это подтвердит. Теперь, представив вам себя и судно, приступаю к самому рассказу.

В первые дни осени, покинув один из скандинавских портов, мы возвращались домой. О названии порта я умолчу (цензура все равно не пропустит), скажу только, что с начала войны мы посещали его уже три раза. Систему конвоев тогда еще не наладили, и нам с капитаном приходилось каждую минуту быть начеку. Не подумайте, будто мы или наша команда перетрусили, но Северное море в военное время не райские кущи, скажем так.

Октябрьским днем, когда мы вышли из порта, мне волей-неволей подумалось, что дом еще ох как неблизко, а от слов нашего лоцмана, коротышки-скандинава, который с ухмылкой сообщил о гибели вышедшего шестью часами раньше парохода из Гримсби (немцы его без предупреждения потопили), стало и вовсе не до шуток. Нацистские власти, сказал он, объявляют по радио, что Северное море можно с полным основанием называть Германским океаном, и британский флот бессилен что-либо изменить. Лоцману было хоть бы что: он-то поворачивал восвояси! Он весело со всеми распрощался, перелез через борт, и скоро его шлюпка превратилась в черное пятно у нас за кормой, на входе в бухту; мы же устремились в открытое море – домой.

Было около трех часов дня. Глядя на море, серое и гладкое, как полотно, я, помнится, подумал, что в таких условиях сложно не заметить перископ и мы, по крайней мере, будем предупреждены об опасности – если, конечно, барометр не упадет и не задует ветер. Ну да воображать себе несчастья, которые, быть может, тебя не настигнут, – не полезное для нервов занятие. По этой самой причине я сразу оборвал первого механика, затеявшего разговор о том, как опасны субмарины и какого черта Адмиралтейство сидит сложа руки.

– Твое дело – заботиться о том, чтобы старик «Вороново крыло» на всех парах летел туда, где «дом и красота»[24], так ведь? – сказал я. – А когда Уинстону Черчиллю понадобится твой совет, он за тобой пошлет, не сомневайся.

Механик не нашелся что ответить, и я, закурив трубку, отправился на мостик сменить капитана.

Наверное, я не особенно внимателен к ближним: мне тогда не бросилось в глаза, что с капитаном что-то неладно. Он никогда не отличался словоохотливостью. Тот факт, что он сразу удалился к себе в каюту, ничего не значил. Я помнил одно: в случае чего он рядом.

В сумерках резко похолодало, потом заморосил дождь. Мы все дальше уходили в открытое море, судно стало легонько покачивать с боку на бок. Небо было затянуто тучами, сквозь которые не проглядывала ни одна звезда. Осенние ночи в северных водах всегда темные, но эта была совсем беспросветная. В таком мраке непросто заметить перископ, подумал я; пожалуй, на предупреждение рассчитывать не стоит – взрыв застигнет нас врасплох. На днях кто-то говорил, что нынче подлодки вооружены новыми торпедами, с усиленным зарядом, вот почему атакованные суда так быстро тонут.

Если торпеда угодит в середину корпуса, «Вороново крыло» пойдет ко дну через три-четыре минуты; скорее всего мы даже не успеем заметить, откуда пришла гибель. Субмарина растает во мраке, уцелевших подбирать не станут. Даже если бы захотели – поди их разгляди в такой темноте. Я перевел глаза на рулевого, низкорослого валлийца из Кардиффа. У него была манера поминутно щелкать искусственной челюстью. Стоя бок о бок на мостике, мы с ним имели равные перспективы… И тут, случайно обернувшись, я увидел капитана в дверях каюты. Красный, задыхающийся, он бессильно опирался о косяк.

– Что с вами, сэр? – спросил я.

– Адская боль в боку, – с трудом проговорил он. – Началось вчера, я думал, перенапрягся. А сейчас не разогнуться. Аспирина нет?

Какой там, к дьяволу, аспирин, подумал я. Острый аппендицит – голову дам на отсечение. Видел я однажды человека с таким приступом: его срочно отвезли в госпиталь и прооперировали, не прошло и пары часов. Вырезали аппендикс размером с добрый кулак.

– Градусник есть?

– Да, – ответил он. – Но на черта он нужен. Температура нормальная. Говорю же, перенапрягся. Мне бы аспирина.

Я измерил ему температуру. Градусник показал сто четыре[25]. По лбу у капитана катился пот. Я потрогал его живот – твердый, как кирпичная кладка. Помог бедняге дойти до койки и накрыл его одеялами. Дал полстакана неразбавленного бренди. При аппендиците это лекарство сомнительное, но что оставалось делать, когда до ближайшего хирурга сотни миль, кругом только воды Северного моря и к тому же идет война?

Бренди помогло немного притупить боль, в тот момент важнее ничего не было. Чем бы эта история ни кончилась для капитана, для меня она означала одно: командование «Вороновым крылом» отныне на мне. Я, Уильям Блант, обязан провести судно по кишащим субмаринами водам и благополучно вернуться в родной порт.

Холод пронизывал до костей. Руки и ноги у меня давно занемели, и я ощущал только глухую боль в тех местах, где должны находиться конечности. Но странное дело: боль была словно бы не моя, а чья угодно, хотя бы и недужного капитана, который беспомощно стонал в своей каюте, где я оставил его почти двое суток назад. Мне нечем было ему помочь. За ним присматривал стюард – отпаивал его бренди и аспирином; помню, как я ничуть не ободрился, а только удивился, узнав, что капитан не умер.