– Я глубоко сожалею, – начал герр Либер. – Если бы вы предупредили меня, что будете в Женеве не один, я мог бы заранее пригласить вашу… я правильно понял – вашу племянницу?

– Нет, это просто знакомая, – сухо пояснил Скривенер.

– Нижайше прошу меня простить. Не надо ли прислать билеты для мадмуазель Лимож или для кого-то еще, кого вы пожелаете позвать на свою лекцию?

– Насколько я знаю, мадмуазель Лимож уже позаботилась о билетах.

– Прекрасно. Превосходно. После лекции, как всегда, будет скромный фуршет. Мистер Скривенер, я хотел бы перед вами извиниться: у нас возникли небольшие проблемы, о которых я не имел возможности заблаговременно вас известить. Дело в том, что из-за летних отпусков и еще ряда факторов вне сферы нашего влияния мы не смогли реализовать достаточное количество билетов на вторую лекцию, которую вы столь любезно согласились прочесть. Билеты на первую практически все проданы, но что касается второй… – Он в замешательстве умолк и, раскрасневшись от волнения, беспомощно моргал глазами за стеклами очков.

– Понимаю, – произнес Скривенер. – Вы хотели бы отменить вторую лекцию?

– Решение, разумеется, за вами, – поспешил уточнить герр Либер. – Но я думаю, вам было бы не очень приятно видеть незаполненный лекционный зал. Тратить свое драгоценное время ради малочисленной аудитории…

– Да-да, отменяйте, спокойно отменяйте, – перебил его Скривенер и увидел, что на лице секретаря выразилось заметное облегчение.

Наконец они прибыли на место, и Скривенер очутился в центре разноголосой группы мужчин и женщин; их было два или три десятка, и с каждым надо было познакомиться, каждому пожать руку. Затем все проследовали в ресторан, где был накрыт длинный стол, украшенный флажками европейских стран.

Как правило Роберт Скривенер был не прочь обсуждать достоинства своих книг на встречах с читателями. Поводы для обсуждения – избранные отрывки из «Мадригала», философская основа «Созвездия Быка», даже не слишком, быть может, актуальная тема «Любимцев Фортуны» – способствовали укреплению его контактов с просвещенной частью читательской аудитории. Сегодня, однако, по непонятной ему самому причине контакт установить не удавалось. Было неинтересно, попросту скучно. С какой стати он должен рассыпа́ться в благодарностях, если некая дама в пенсне, сидящая справа от него, без запинки цитирует наизусть длиннейший пассаж из «Ясона»? И какой ему прок от того, что ученый господин, сидящий слева, раз двадцать прочел «Созвездие Быка» и сам намерен зимой выступить с лекцией об этом выдающемся произведении в Базельском университете – если, конечно, автор не имеет ничего против? Скривенер слышал собственный голос, отвечал комплиментом на комплимент, банальностью на банальность, через силу глотал тяжелую, чересчур жирную еду, но его мысли и чувства витали далеко. Где-то сейчас прелестная Аннетта и ее загорелый красавец? На фоне какого горного пейзажа они предаются любовным утехам? Какими лесными ягодами освежают губы, уставшие от поцелуев?..

– Да, несомненно, – говорил он между тем соседке справа, – мы, писатели, обязаны обличать пошлость во всех ее проявлениях, мы должны вести постоянный бой с посредственностью, с мещанством, которое хочет низвести нас до собственного уровня. Я надеюсь затронуть эту тему в сегодняшней лекции.

Он жестом отклонил попытку официанта положить ему на тарелку еще кусок жареной свинины (как можно подавать это на ланч в июне месяце?!) и повернулся к соседу слева: тот как раз утверждал, что кинематограф губителен для западной цивилизации.

– Подумайте: здесь, в Женеве, – вещал он, – в городе, где мы имеем честь и счастье общаться с лучшими умами Европы, приходится отменять вашу лекцию, потому что билеты на нее не распроданы. А в то же время за два квартала отсюда люди ломятся в кинотеатр, чтобы посмотреть очередную голливудскую чушь. Это крах интеллекта – другого слова я не подберу!

– Совершенно с вами согласен, – произнес Скривенер и украдкой взглянул на часы. Стрелки показывали половину третьего; прием затягивался.

Спастись от радушных хозяев ему удалось лишь в шестом часу вечера. После утомительного застолья его повели в центр Международного общества литераторов и продемонстрировали редчайшее собрание рукописей; обычно они хранились под стеклом, но сейчас в его честь были извлечены на свет и разложены на столе. Ему пришлось также лицезреть портреты других именитых членов Общества, которые почему-либо не смогли лично приветствовать Скривенера, но прислали письма с извинениями и сожалениями, и письма эти были зачитаны вслух. В четыре подали чай, хотя обильный ланч еще не успел забыться и перевариться, и вместе с чаем явилась новая группа литераторов калибром помельче, которые не удостоились приглашения на официальный прием, но тем не менее жаждали пожать руку Роберту Скривенеру. В «Мирабель» он вернулся только в полшестого; до лекции, назначенной на семь тридцать, оставалось ровно два часа.

Первый сюрприз ожидал его внизу. Когда Скривенер попросил ключ от номера, портье объяснил, что ключ примерно час назад взяла мадмуазель Лимож, и так как ключ она пока не возвращала, то, по-видимому, она все еще там. Скривенер вызвал лифт, поспешно прошел к себе в номер и обнаружил Аннетту на балконе. Она нежилась в шезлонге – вместо брюк на ней теперь были шортики в обтяжку, а на глазах большие солнцезащитные очки.

– О, привет! – прощебетала она, заслышав его шаги. – Мы потрясающе провели день! Альберто только что ушел.

Действительно, вид номера свидетельствовал о том, что в нем недавно побывали посторонние. Чужой свитер на кровати. Поднос с бокалами на столе. Его книги в беспорядке. И совсем уж нестерпимо – на полу в ванной мокрое полотенце.

– Вы же вроде собирались отправиться в горы? – спросил Скривенер. Он так опешил, что не сразу смог прореагировать на столь бесцеремонное вторжение.

– Горы мы отменили. Поехали перекусить в ближний пригород, а потом решили, что в такую жару лучше просто выкупаться. Альберто велел шоферу отвезти нас в одно дивное местечко на озере, милях в пятнадцати отсюда. Мы там роскошно отдохнули, а потом вернулись в «Мирабель». Я не могла пригласить Альберто к себе, это вызвало бы толки, и я подумала, что вы не будете против, если мы воспользуемся вашим ключом, пока вас нет. Альберто принял душ и ушел переодеться перед лекцией, а потом обещал зайти за мной.

Она сняла темные очки и улыбнулась.

– Если память мне не изменяет, – заметил Скривенер, – вы опасались приглашать своего приятеля в отель, чтобы у него не возникли неприятности по службе?

– К себе в номер я его и не приглашала, – объяснила Аннетта. – Это и правда могло бы ему навредить. А вы – совсем другое дело! Роберт Скривенер вне подозрений! Вестибюль весь увешан объявлениями о вашей лекции. Мы с Альберто ждем ее с нетерпением.

С нетерпением, значит, буркнул про себя Скривенер. С таким нетерпением, что не удосужились подобрать с полу полотенце и поставить сохнуть пробковый коврик – на нем еще темнели мокрые следы. А мыло – дорогое английское мыло, которое он привез с собой, – вообще осталось на дне ванны; оно застряло в сливном отверстии и уже наполовину размокло.

На Скривенера накатила бешеная злоба. У него свело горло и перехватило дыхание. Он с грохотом захлопнул дверь в ванную, вышел на балкон и молча воззрился на Аннетту, которая старательно красила ногти на ногах.

– Я тут подумала… – начала она, окуная кисточку в пузырек с пахучим ядовито-красным лаком. – Не поехать ли нам всем после лекции куда-нибудь потанцевать? Альберто знает отличный ресторанчик на той стороне озера, там можно и поужинать на открытом воздухе, и потанцевать, а заодно посмотреть вечернюю иллюминацию и знаменитый фонтан с подсветкой!

– Вы закапали лаком балкон, – сказал Скривенер.

– Неужели? Ничего, femme de chambre[18] вытрет. Ну, как вам моя идея? Вам ведь тоже надо немного развеяться, особенно после умственной перегрузки.

– Умственной перегрузки? – непроизвольно повторил Скривенер. – Умственной перегрузки… – У него вырвался нервный смешок, в котором сквозила истерическая нотка.

Аннетта удивленно вскинула на него глаза:

– Что такое? Вы чем-то недовольны?

И даже сейчас, в этот самый момент, думал Скривенер, согласись она хоть на день распрощаться со своим пляжным красавцем, он все забыл бы: и свой внезапный гнев, и ее неслыханную наглость и самонадеянность, забыл бы гордость, бесконечную цепь унижений и готов был бы начать все сначала, вычеркнув из памяти тот злосчастный момент, после которого все пошло наперекосяк.

– Наверно, волнуетесь перед лекцией? – участливо спросила Аннетта. – Право, не стоит! Вас все равно услышат только первые шесть рядов. В лектории отвратительная акустика. У Альберто есть знакомый, который там делает уборку, он рассказывал.

Скривенер сжал кулаки и стиснул зубы. Как быть? Убить ее тут же, на месте, или подхватить на руки и швырнуть на кровать? Ни на то ни на другое храбрости ему не хватило; пришлось ограничиться третьим, самым малодушным вариантом. Он ушел с балкона и заперся в ванной, нарочно громко хлопнув дверью. На робкий стук через несколько минут он не откликнулся и до отказа вывернул краны с горячей и холодной водой. Какое-то время он просидел на краешке ванны, скрестив на груди руки, и вышел наружу, только когда услышал, что дверь номера открылась и закрылась: значит, Аннетта ушла. Он сел к столу и стал листать свои заметки.

Ровно в семь за ним заехал секретарь Общества. В парадном костюме с топорщившейся на груди крахмальной манишкой герр Либер смахивал на зобастого голубя. Он еще раз принес извинения за вынужденную отмену завтрашней лекции, сославшись, как сосед Скривенера за ланчем, на губительное влияние кинематографа и вызванный этим отток потенциальных слушателей.

– Сотни людей томятся в очереди, чтобы попасть на этот фильм! – посетовал он. – Жена и дочь посмотрели его уже два раза. Сам я в кино принципиально не хожу. Когда мы посылали вам приглашение, мы не знали, что ваши лекции совпадут с показом этой картины в Женеве, в нашем главном кинотеатре.