Проезжая на поезде через западные графства, он чувствовал, как поднимается его собственный интерес. Вскоре ему предстояло собственными глазами увидеть то место, где все когда-то случилось. Здесь, в Хэндкросс-Мэнор, жили два брата; отсюда они ходили в Олдербери, где шутили и смеялись, играли в теннис и дружили с юным Эмиасом Крейлом и девушкой, которую звали Каролина. Именно отсюда в то трагическое утро отправился в Олдербери Мередит. Шестнадцать лет назад.

Пуаро с интересом посмотрел на человека, встретившего его с вежливым беспокойством. Все было именно так, как и следовало ожидать. На первый взгляд Мередит Блейк ничем не отличался от любого другого английского сельского джентльмена, стесненного в средствах и проводящего много времени на открытом воздухе. Старый, поношенный костюм из харрисского твида, загрубевшее, обветренное, но приятное лицо с несколько поблекшими голубыми глазами, слабый рот, наполовину скрытый всклокоченными усами. Старший брат заметно отличался от младшего: неуверенные манеры, неспешный мыслительный процесс. Такое впечатление, что с годами у одного брата темп жизни замедлялся, а у другого возрастал. Пуаро уже понял, что торопить этого человека не надо. Неспешный ритм жизни сельской Англии был у Мередита Блейка в крови. И выглядел он намного старше младшего брата, хотя, если вспомнить, что говорил мистер Джонатан, разделяло их не больше двух-трех лет.

Как обращаться с людьми старой закалки, Пуаро хорошо знал. Выдавать себя за англичанина определенно не следовало. Нет, нужно оставаться иностранцем и надеяться на великодушное прощение. «Конечно, эти чужаки ни в чем толком не разбираются. Перед завтраком тянет руку – поздороваться… Но все ж таки парень симпатичный».

Именно такое впечатление о себе и старался создать Пуаро. Мужчины осторожно поговорили о леди Мэри Литтон-Гор и адмирале Кроншоу. Прозвучали и другие имена. К счастью, Пуаро знал чью-то кузину и встречался с чьей-то невесткой. Глаза его собеседника как будто потеплели. Иностранец знал нужных людей.

Ловко и изящно, без нажима, детектив повернул разговор к цели своего визита. И вовремя среагировал на попытку увернуться. Увы, книга будет написана. Мисс Крейл – теперь мисс Лемаршан – ждет, что он проведет редакторскую правку. К сожалению, сами факты уже стали общественным достоянием, но представить их таким образом, чтобы избежать болезненных для впечатлительных натур подробностей, еще возможно. Тут Пуаро скромно добавил, что в прошлом ему удавалось, взывая к благоразумию, добиться изъятия определенных пикантных моментов из неких мемуаров.

Мередит Блейк побагровел от злости и принялся набивать трубку. Рука его при этом едва заметно дрожала.

– Омерзит-тельно коп-паться в таких вещах, – слегка запинаясь, заявил он. – П-почему они не могут оставить все как есть?

Пуаро пожал плечами.

– Согласен с вами. Но ничего не поделаешь. Такого рода вещи пользуются спросом. И каждый волен реконструировать доказанное преступление и давать ему свои комментарии.

– Какое бесстыдство…

– Увы, – Пуаро вздохнул, – мы живем не в самый деликатный век. Вы бы удивились, мистер Блейк, узнав, сколько пренеприятнейших публикаций мне удалось… скажем так… смягчить. И сейчас я хочу сделать все возможное, чтобы пощадить чувства мисс Крейл.

– Малышка Карла, – пробормотал Мередит Блейк. – Бедный ребенок! Взрослая женщина… Верится с трудом.

– Я знаю. Время летит, не правда ли?

– Слишком быстро, – Мередит Блейк также вздохнул.

– Как вы уже поняли из письма от мисс Крейл, ей не терпится узнать как можно больше о печальных событиях прошлого.

– Зачем? Зачем снова это ворошить? – с ноткой раздражения произнес Блейк. – Не лучше ли предать все забвению?

– Вы говорите так, потому что слишком хорошо знаете прошлое. Не забывайте, что мисс Крейл не знает ничего. То есть ей известно только то, что изложено в официальных источниках.

Мередит Блейк поморщился.

– Да, конечно. Я и забыл. Бедняжка… В каком она ужасном положении… Какой шок ждет ее, когда она узнает правду… И эти бездушные, сухие протоколы суда…

– Правду невозможно оценить только на основании судебных отчетов. Значение имеет то, что не попало на их страницы. Эмоции, чувства, характеры участников драмы. Смягчающие обстоятельства…

Пуаро остановился, и хозяин поместья тут же заполнил паузу, как актер, получивший от суфлера знак подать реплику.

– Смягчающие обстоятельства! Именно так. Если и были когда-либо смягчающие обстоятельства, то именно в этом деле. Эмиас Крейл – мой давний друг, наши семьи знакомы несколько поколений, но надо признаться, он вел себя, откровенно говоря, возмутительно. Конечно, он был художником, и это как бы все объясняет. Но что есть, то есть – своим поведением он допустил в высшей степени невозможную ситуацию. Она абсолютно неприемлема для любого приличного человека.

– Интересно, что вы так говорите, – заметил Пуаро. – Меня эта ситуация озадачила. Не пристало воспитанному, благородному человеку распространяться о своих романах.

Худощавое, застывшее в нерешительности лицо Мередита Блейка ожило.

– Оно так, но в том-то и дело, что Эмиас никогда не был обычным, заурядным человеком! Он был художником; на первом месте для него всегда стояла живопись – и иногда это проявлялось самым необычайным образом! Я не понимаю так называемых творческих людей, никогда их не понимал… Но Крейла, конечно, немного понимал, потому что знал его всю жизнь. Наши родители были людьми одного сорта. И сам Крейл был во многих отношениях таким же – обычным стандартам он не соответствовал лишь в том, что касалось искусства. Он не был любителем. Он был по-настоящему первоклассным художником. Некоторые называют его гением. Возможно, они правы.

Но в результате у него всегда случался перекос. Когда он начинал писать картину, все остальное отходило на второй план, никому и ничему не позволялось отвлекать его и мешать. Эмиас жил словно во сне. Работа поглощала его целиком. И только закончив полотно, он приходил в себя и постепенно возвращался к обычной жизни.

Мередит Блейк вопросительно посмотрел на Пуаро, и последний кивнул.

– Вижу, вы понимаете, что я хочу сказать. Думаю, это объясняет, почему возникла такая ситуация. Эмиас влюбился в девушку. Хотел на ней жениться. Ради нее был готов бросить супругу и ребенка. Но он начал писать картину и хотел закончить ее. Все остальное было неважно. Он и не замечал этого остального. Да, ситуация сложилась нестерпимая для обеих женщин, но ему было не до них.

– Понимал ли кто-то из них его точку зрения, его состояние?

– Да, полагаю, в каком-то смысле его понимала Эльза. Она восторгалась его живописью, но ей приходилось нелегко – по вполне понятным причинам. Что же касается Каролины…

Он остановился.

– Да, действительно. Для Каролины… – подал голос Пуаро.

– Каролина… – словно преодолевая какое-то затруднение, продолжил мистер Мередит Блейк. – Я всегда… она всегда мне нравилась. Одно время я даже надеялся жениться на ней. Но надежда жила недолго. Тем не менее я всегда, если так можно выразиться, оставался ее преданным слугой.

Пуаро задумчиво кивнул. Эта слегка старомодная фраза, как ему показалось, самым точным образом характеризовала сидящего перед ним человека. Мередит Блейк был из тех мужчин, которые с готовностью посвящают себя благородному романтическому служению без малейшей надежды на какое-либо вознаграждение. Это в его натуре.

– Вас, должно быть, возмущало такое отношение к ней с его стороны? – осторожно подбирая слова, спросил детектив.

– Да. Конечно. Я даже выговаривал Крейлу по этому поводу.

– Вот как? И когда же?

– Буквально накануне. Перед тем, как все случилось. Они пришли сюда на чай. Я отвел Крейла в сторонку и выразил ему свое мнение. Даже сказал, помнится, что он поступает бесчестно в отношении их обеих.

– О, вы так и сказали?

– Да. Видите ли, мне казалось, что он не понимает. Не отдает себе отчета.

– Возможно.

– Я сказал, что он ставит Каролину в совершенно невыносимое положение. Если он намерен жениться на той девушке, то не должен позволять ей оставаться в доме и унижать Каролину. Я сказал, что это непростительное оскорбление.

– И что же он ответил? – полюбопытствовал Пуаро.

– Сказал, что Каролине «придется это проглотить», – с нескрываемой неприязнью процитировал Мередит Блейк.

Детектив вскинул брови.

– Не очень-то достойный ответ.

– Отвратительный и оскорбительный. Помнится, я вышел из себя и сказал, что если он не любит жену, то ему наплевать и на ее страдания, но при чем тут девушка? Разве он не понимает, в какое незавидное положение ставит ее?.. И что же Эмиас? Заявил, что и ей тоже придется это проглотить. А потом добавил: «Ты, кажется, не понимаешь, что эта картина – лучшее из всего, что я создал. Она хороша, говорю тебе. И пара ревнивых и вздорных дамочек ее не испортят. Нет, черт возьми, не испортят».

Разговаривать с ним было бесполезно. Я сказал, что он забыл об элементарном приличии. Что живопись – далеко не всё.

Тут он меня перебил: «Для меня – всё».

Я не мог успокоиться, сказал, что его отношение к Каролине – это позор. Он бесчестит ее, и она несчастна с ним. Эмиас сказал, что все понимает и ему очень жаль. Жаль!

«Знаю, Мерри, – сказал он мне, – ты не веришь, но это правда. Из-за меня Каролина живет в аду, но она – святая и не жалуется. И к тому же, думаю, представляла, на что себя обрекает. Я в самом начале откровенно сказал, с каким эгоистом и раздолбаем ей придется иметь дело».