Агата Кристи - Пуаро ведет следствие

Доктор уставился на него с недоверием, а затем закричал, повторяя слова Тосвилла:

– Кто-то пытается нас разыграть. За мной, мы схватим этого молодчика!

И он энергично бросился вслед за туманным контуром.

Я побежал вслед за ним, но, как мы ни старались, наши поиски не дали результатов – мы так и не смогли найти никаких следов исчезнувшей фигуры. Слегка сбитые с толку, мы вернулись назад и увидели Пуаро, который принимал свои собственные энергичные меры для того, чтобы обеспечить нашу безопасность. Он был занят тем, что окружал нашу палатку различными диаграммами и надписями, которые рисовал на песке. Я увидел повторяющуюся много раз пятиконечную звезду. Рисуя, Пуаро одновременно произносил экспромтом лекцию о колдовстве и магии. Белая магия против черной с частыми упоминаниями Ка и «Книги мертвых». Это вызвало самое живое участие со стороны доктора Тосвилла, который отвел меня в сторону, кипя от ярости.

– Все это ерунда, сэр, – сердито воскликнул он, – абсолютная ерунда. Этот человек – совершенный самозванец. Он не знает разницы между суевериями Средних веков и верованиями Древнего Египта. Я никогда в жизни не слышал такой смеси невежества и обмана.

Я, как мог, успокоил возмущенного эксперта и присоединился к Пуаро в палатке. Мой маленький друг светился от счастья.

– Теперь мы можем спокойно ложиться, – весело объявил он. – А поспать мне не помешает. Голова просто раскалывается от боли. Как бы хотел я выпить хорошую tisane!

И словно в ответ на его мольбы полы палатки раздвинулись, и в нее вошел Хассан с чашкой, наполненной горячим настоем, которую он вручил Пуаро. Это оказался ромашковый чай – жидкость, которую так любил мой друг. Поблагодарив Хассана и отказавшись от второй чашки для меня, мы наконец остались одни. Раздевшись, я некоторое время постоял у входа в палатку, рассматривая пустыню, а затем громко произнес:

– Великолепное место – и прекрасная работа. Я сердцем чувствую это очарование. Жизнь в пустыне, проникновение в самое сердце исчезнувшей цивилизации. Вы же тоже чувствуете это очарование, а, Пуаро?

Не получив ответа, я повернулся, слегка взволнованный. Мое волнение очень быстро сменилось ужасом. Пуаро лежал поперек грубой лежанки с изуродованным гримасой лицом. Рядом с ним валялась пустая чашка. Сначала я бросился к нему, а потом выскочил из палатки и через весь лагерь полетел к палатке доктора Эймса.

– Доктор Эймс! – закричал я. – Скорее!

– Что случилось? – спросил врач, появляясь на пороге своей палатки в пижаме.

– Мой друг. Он болен. Умирает. Ромашковый чай. Не позволяйте Хассану выйти из лагеря.

С быстротой молнии врач бросился к нашей палатке. Пуаро лежал в том же положении, в котором я его и оставил.

– Невероятно! – воскликнул доктор Эймс. – Посмотрите на эти судороги – что, вы говорите, он выпил перед этим? – Врач поднял пустую чашку.

– Я ничего не пил, – раздался спокойный голос.

В удивлении мы с доктором повернулись. Пуаро сидел на разложенной кровати и улыбался.

– Нет, – повторил он мягким голосом, – я ничего не пил. Пока мой добрый друг Гастингс восхищался ночью, я смог вылить содержимое, но не себе в рот, а в маленькую бутылочку. И эта маленькая бутылочка направится прямиком к химику-аналитику. Нет, – добавил он, видя, что врач сделал движение, – как умный человек, вы же понимаете, что насилие ничего вам не даст. Пока Гастингс бегал за вами, у меня было достаточно времени, чтобы надежно спрятать бутылочку… Скорее, Гастингс, держите его!

Я неправильно понял последний возглас Пуаро. Желая защитить своего друга, я закрыл его собой. Но быстрое движение врача имело другую цель. Его рука метнулась ко рту, по палатке разнесся резкий запах миндаля, врач сделал шаг вперед и упал.

– Еще одна жертва, – мрачно произнес Пуаро. – Но на этот раз – последняя. Может быть, так даже и лучше, ведь на его совести было три убийства.

– Так это был доктор Эймс? – глупо спросил я. – А я думал, что вы верите в сверхъестественные силы…

– Вы неправильно меня поняли, Гастингс. Я говорил только о том, что верю в величайшую силу суеверий. Стоит только заставить общество поверить, что серия убийств совершена потусторонними силами, и вы можете спокойно зарезать человека среди бела дня – это все равно будет объяснено проклятием мертвецов, – что доказывает, сколь глубоко вера в потусторонний мир укоренилась в сознании человечества. Я с самого начала заподозрил, что кто-то пытается использовать этот инстинкт в свою пользу.

Думаю, что идея пришла ему в голову после смерти сэра Джона Уилларда. Ведь она вызвала целый вал суеверий. Но я понимал, что смерть сэра Джона никому ничего не давала. Другое дело – смерть мистера Блайбнера. Он обладал колоссальным состоянием. В информации, которую я получил из Нью-Йорка, имелось несколько моментов, которые заставили меня задуматься.

Начнем с того, что молодой Блайбнер говорил о том, что в Египте у него был хороший друг, у которого он сможет занять денег. Все посчитали, что он говорил о своем дяде, но мне показалось, что в этом случае он бы прямо назвал его. Его же слова намекали на какого-то щедрого компаньона. Еще одно – он едва наскреб средств, чтобы добраться до Египта, дядя ему в деньгах отказал, но он тем не менее смог оплатить обратную дорогу до Нью-Йорка. Это значит, что кто-то одолжил ему эти деньги.

– Все это малоубедительно, – возразил я.

– Но было еще кое-что. Знаете, Гастингс, очень часто случается так, что метафорические выражения принимаются людьми за обычные фигуры речи. Но ведь может случиться и обратное. В этом случае простые слова принимают за метафору. Молодой Блайбнер просто написал: «я прокаженный». И никому в голову не пришло, что он застрелился именно потому, что верил, что заразился лепрой.

– Что вы сказали? – воскликнул я.

– Это была очень тонкая уловка дьявольского ума. Молодой Блайбнер страдал от какого-то пустякового кожного заболевания, но он много лет прожил на южных островах, где проказа – обычное дело. Эймс был его старым другом и хорошо известным врачом – Блайбнеру и в голову не пришло сомневаться в его диагнозе.

Когда мы приехали сюда, под мое подозрение попали Харпер и Эймс, но вскоре я понял, что только доктору было по плечу организовать эти преступления и замести следы. А когда я узнал от Харпера, что врач и раньше знавал племянника Блайбнера, то все встало на свои места.

Несомненно, молодой Блайбнер когда-то написал завещание или застраховал свою жизнь в пользу Эймса. И тот увидел свой шанс заполучить богатство. Ему было нетрудно заразить мистера Блайбнера смертельным вирусом. Потом племянник, в отчаянии от тех страшных новостей, которые ему сообщил врач, стреляется. Причем, какими бы ни были намерения старика, завещания он не оставил. И в случае его смерти состояние переходило к племяннику, а от него – к доктору Эймсу.

– А как же мистер Шнайдер?

– Вот здесь точно ничего сказать нельзя. Он тоже знал молодого Блайбнера и мог что-то заподозрить. Или же врач решил, что еще одна немотивированная и бесполезная смерть сможет еще больше усилить суеверия… Более того, Гастингс, могу рассказать вам один интересный психологический факт: убийца всегда испытывает сильное желание повторить свое успешное преступление, и это желание начинает довлеть над ним. Именно поэтому я так боялся за молодого Уилларда.

А Анубисом, которого мы видели сегодня вечером, был переодевшийся по моей просьбе Хассан. Я хотел проверить, смогу ли испугать врача. Однако для того, чтобы его испугать, понадобилось нечто большее, чем сверхъестественные силы. Я видел, что он не верит моим потугам притвориться адептом оккультизма. Эта маленькая комедия, которую я разыграл специально для него, его не убедила. Подозреваю, что он назначил меня своей следующей жертвой. Но, несмотря на la mer maudite[76], страшную жару и этот надоедливый песок, мои серые клеточки все еще функционируют!

Пуаро оказался абсолютно прав в своих предположениях. Много лет назад молодой Блайбнер, будучи в состоянии подпития, написал шутливое завещание, в котором оставлял «портсигар, который вам так нравится, и все, чем я буду обладать на момент своей смерти» своему «хорошему другу Роберту Эймсу, который однажды спас меня от смерти».

Дело постарались замять настолько, насколько это было возможно, поэтому и сегодня люди продолжают говорить об удивительной серии смертей, связанных с гробницей Менхера как о еще одном доказательстве мести давно почившего фараона осквернителям его гробницы; причем это доказательство, как Пуаро однажды объяснил мне, противоречит всем верованиям и знаниям древних египтян.

– Пуаро, – сказал я однажды, – мне кажется, вам надо сменить обстановку.

– Вы так полагаете, mon ami?

– Я в этом уверен.

– Правда? – улыбнулся мой друг. – Значит ли это, что вы уже всё организовали?

– А вы поедете?

– А куда вы хотите меня увезти?

– В Брайтон. Дело в том, что мой друг, который трудится в Сити, подсказал мне одну очень неплохую денежную комбинацию, и теперь у меня появились лишние деньги, которые я, как говорится, готов «спустить». Думаю, что уик-энд в «Гранд Метрополитан» нам совсем не помешает.

– Благодарю вас. Я принимаю ваше предложение с искренней благодарностью. У вас доброе сердце, и вы никогда не забываете о старике. А доброе сердце в конце концов лучше, чем все серые клеточки, вместе взятые. Да-да, а я, который с вами сейчас говорит, иногда об этом забываю.

Мысль эта мне не очень понравилась. Я подозреваю, что Пуаро иногда пытается преуменьшить мои умственные способности. Но его радость была столь очевидной, что я, отбросив свое раздражение в сторону, поспешно сказал:

– В таком случае договорились.

И уже субботним вечером мы обедали в отеле «Гранд Метрополитан», окруженные праздничной толпой. Все, казалось, выехали в Брайтон вместе со своими женами. Платья были очаровательны, а драгоценности – которые, казалось, иногда одевали исключительно с целью демонстрации и в ущерб хорошему вкусу, – просто восхитительны.