Агата Кристи - Пуаро ведет следствие

– Но почему? Чего еще вы ждете?

– «Олимпию». Пароход должен вернуться из Нью-Йорка в четверг.

– Но если вы знаете, кто украл облигации, то зачем ждать? Ведь преступник может сбежать!

– На один из южных островов, с которых нет выдачи? Нет, mon ami, тамошняя жизнь покажется ему слишком пресной. Что же касается ожидания – eh bien, для Пуаро разгадка совершенно очевидна, но для других, не так щедро одаренных Богом, – для инспектора Макнила, например, – мне придется навести некоторые справки и установить некоторые факты. Человек всегда должен помнить о тех, кто менее одарен, чем он сам.

– Боже мой, Пуаро! Я бы заплатил приличную сумму, чтобы хоть раз увидеть, как вы опростоволоситесь – всего только один раз. Вы невероятно самоуверенны!

– Не надо злиться, Гастингс. Я ведь вижу, что иногда вы почти ненавидите меня! Увы, мне приходится расплачиваться за свое величие…

Маленький человечек надулся и так комично вздохнул, что я не смог не рассмеяться.

Четверг мы встретили в вагоне первого класса компании «Лондонские и Северо-Западные железные дороги», направлявшемся в Ливерпуль. Пуаро наотрез отказался посвятить меня в свои подозрения и умозаключения. Он ограничился тем, что выразил удивление по поводу того, что я абсолютно au fait[68] воспринимаю ситуацию. Я не стал спорить и спрятал свое любопытство за непроницаемой стеной притворного равнодушия.

Когда мы прибыли к причалу, возле которого был пришвартован трансатлантический лайнер, Пуаро превратился в оживленного и проницательного человека. Мы опросили четырех стюардов, спрашивая о «друге» Пуаро, который прибыл в Нью-Йорк 23-го.

– Пожилой джентльмен в очках. Почти полный инвалид, редко выходящий из каюты.

Описание подошло некоему мистеру Вентнору, который занимал каюту С24, расположенную рядом с каютой мистера Филипа Риджуэя. Я был здорово взволнован, хотя так и не понял, каким образом моему другу удалось узнать о существовании мистера Вентнора.

– Скажите, – воскликнул я, – этот джентльмен был одним из первых, кто сошел на берег в Нью-Йорке?

Стюард отрицательно покачал головой.

– Ни в коем случае, сэр. Он был одним из последних.

Я почувствовал себя совершенно убитым и увидел, что Пуаро улыбается, глядя на меня. Он поблагодарил стюарда, банкнота перешла из рук в руки, и мы отбыли.

– Все это очень здорово, – в сердцах заметил я, – но последний ответ полностью разрушил вашу теорию, хотите улыбайтесь, хотите нет.

– Как всегда, вы ничего не замечаете, Гастингс. Последний ответ как раз полностью подтвердил мою теорию.

Я в отчаянии воздел руки.

В поезде, на котором мы возвращались в Лондон, Пуаро какое-то время сосредоточенно писал, а затем положил написанные листки в конверт.

– Вот, для нашего доброго инспектора Макнила. Мы оставим это в Скотленд-Ярде, когда будем проезжать мимо, по дороге в ресторан «Рандеву», где мы будем сегодня иметь честь отобедать с мисс Эсме Фаркуар.

– А как же Риджуэй?

– А что Риджуэй? – спросил Пуаро с блеском в глазах.

– Но ведь вы не думаете… вы же не можете…

– Вы становитесь все более и более непоследовательным, Гастингс. Я-то как раз думаю. Если б Риджуэй был вором – что в принципе вполне возможно, – дело получилось бы просто очаровательным: потребовалось бы всего лишь немножко работы с использованием моего метода.

– Думаю, что мисс Фаркуар не поняла бы этого очарования.

– Возможно, вы и правы. Поэтому все, что ни делается, – к лучшему. А теперь, Гастингс, давайте еще раз рассмотрим все дело. Я вижу, что вам не терпится это сделать. Запечатанный сверток исчезает из чемодана и растворяется, как сказала мисс Фаркуар, в воздухе. Давайте отбросим теорию о воздухе, так как с настоящим уровнем развития науки она маловероятна, и подумаем, что же могло произойти в действительности. Все говорят о невозможности того, что сверток был перенесен на берег…

– Да, но мы знаем…

– Может быть, вы и знаете, Гастингс, а вот я – нет. Я придерживаюсь мысли, что, если все говорят, что это было невозможно, значит, это было невозможно. В таком случае остаются две возможности: или сверток спрятали на борту – что тоже довольно сложно, – или его выбросили за борт.

– Вы хотите сказать, что его обернули пробкой?

– Нет, без пробки.

Я окаменел.

– Но ведь если облигации выбросили за борт, то их не могли продавать в Нью-Йорке.

– Ваши мыслительные способности меня восхищают, Гастингс. Облигации продавались в Нью-Йорке, поэтому их не выбрасывали за борт. Видите, к чему это нас привело?

– К тому, с чего мы начали.

– Jamais de la vie![69] Если сверток выбросили за борт, а облигации все-таки продавали в Нью-Йорке, то это значит, что в свертке облигаций не было. У вас есть какое-то доказательство, что в свертке действительно были облигации? Вы же помните, что Риджуэй не открывал его с того момента, как его вручили ему в Лондоне.

– Да, но…

Пуаро нетерпеливо взмахнул рукой:

– Позвольте я продолжу. В последний раз облигации видели в лондонском отделении Банка Лондона и Шотландии утром двадцать третьего числа. Вновь они возникли в Нью-Йорке через полчаса после того, как там пришвартовалась «Олимпия». А один человек, которого никто не слушает, утверждает, что еще раньше.

А может быть, стоит предположить, что их никогда не было на «Олимпии»? Могли ли они попасть в Нью-Йорк каким-то другим путем? «Гигантик» отплывает из Саутгемптона в один день с «Олимпией», а этому пароходу принадлежит рекорд по скорости пересечения Атлантики. Если облигации отправить с «Гигантиком», то они прибудут в Нью-Йорк накануне «Олимпии». Теперь все становится ясным, дело говорит само за себя. Запечатанный сверток – это просто кукла, а подменили ее в офисе банка. Для любого из трех джентльменов приготовить поддельный сверток, которым позже можно было заменить настоящий, было детской шалостью.

Très bien[70], облигации отправляются сообщнику в Нью-Йорк с инструкцией начать продажи, как только «Олимпия» пришвартуется. Но кто-то должен отправиться в Нью-Йорк на «Олимпии», чтобы организовать «похищение».

– Но зачем?

– Затем, что, если Риджуэй просто откроет сверток и увидит «куклу», подозрение немедленно падет на Лондон. Но нет, человек в соседней каюте на «Олимпии» отлично выполнил свою работу: притворился, что попытался взломать замок, да так очевидно, что это невозможно было не заметить, затем открыл чемодан запасным ключом, выбросил сверток за борт и последним сошел на берег. Естественно, что он носил очки, чтобы скрыть свои глаза, и притворялся инвалидом, потому что хотел избежать случайной встречи с Риджуэем. Он сходит на берег в Нью-Йорке и возвращается с первым же пароходом в Лондон.

– Но кто это – кем был этот человек?

– Тот, у кого был запасной ключ, тот, кто заказал замок, тот, кто не лежал с тяжелым бронхитом у себя дома, – enfin[71], «занудный» старикашка мистер Шоу. В высших кругах тоже иногда попадаются преступники, друг мой… А вот и мы, мадемуазель! Всё в порядке. Вы позволите?..

И сияющий Пуаро расцеловал ничего не понимающую девушку в обе щеки!

Пожалуй, одним из самых волнующих и драматических расследований, в которых я принимал участие вместе с моим другом Пуаро, было расследование серии загадочных смертей, последовавших вслед за обнаружением и вскрытием усыпальницы фараона Менхера.

Почти сразу же после обнаружения гробницы Тутанхамона лордом Карнарвоном, сэр Джон Уиллард и мистер Блайбнер из Нью-Йорка, проводя раскопки недалеко от Каира, вблизи пирамид Гизы, неожиданно наткнулись на ряд погребальных камер. Их открытие вызвало очень большой интерес. Оказалось, что гробница принадлежит фараону Менхеру, одному из тех малоизвестных фараонов восьмой династии, которые правили в то время, когда Древнее царство уже склонялось к упадку. Об этом периоде было очень мало что известно, поэтому находку в подробностях описывали в газетах. Вскоре же после этого произошло событие, которое надолго приковало к себе внимание читающей публики. Сэр Джон Уиллард неожиданно умер от сердечной недостаточности. В погоне за сенсацией многие газеты немедленно вытащили на свет все старые суеверные истории, связанные с несчастьями, которые приносили некоторые из египетских сокровищ. Стряхнули пыль даже с несчастной мумии в Британском музее, этой всем навязшей в зубах старухи. Жуткие истории, связанные с нею, категорически отрицались музеем, но не потеряли своей обычной привлекательности для широкой публики.

Через две недели от острого заражения крови умер мистер Блайбнер. А через несколько дней после этого в Нью-Йорке застрелился его племянник.

«Проклятие Менхера» стало основной темой разговоров, а мистические силы давно исчезнувшего Древнего Египта были возведены читающей публикой в ранг фетиша.

Именно тогда Пуаро получил короткую записку от леди Уиллард, вдовы умершего археолога, в которой она просила моего друга нанести ей визит в ее доме на Кенсингтон-сквер. Я отправился вместе с ним.

Леди Уиллард оказалась высокой, худой женщиной, носящей глубокий траур. Ее измученное лицо ярко свидетельствовало о недавней потере.

– Очень мило с вашей стороны так быстро откликнуться на мою просьбу, месье Пуаро.

– Я к вашим услугам, леди Уиллард. Вы хотели посоветоваться со мной?

– Я знаю, что вы известный детектив, но хотела бы обратиться к вам не только как к детективу. Я знаю, что вы человек оригинальных взглядов, у вас есть воображение, и вы много путешествовали; скажите же мне, месье Пуаро, что вы думаете о сверхъестественном?

Мой друг немного поколебался, прежде чем ответить на этот вопрос. Казалось, что он о чем-то размышляет. Наконец Пуаро произнес: