Картер Браун - Пропавшая нимфа

— Мне кажется, дорогой Тэд, тебе и в голову не пришла такая обычная мысль, что я просто не позволю рассказать все это полиции? ...

— Интересно, как же ты сможешь запретить?

— Не будь наивным: Как я помешал Монике и Марселю? Если бы экипаж Ван Воорена не был избалован и расслаблен легкой жизнью, они бы тебе показали! Марк, которого ты видишь, сделан совсем из другого теста. Я вполне могу на него положиться. Он не прошляпил Монику Вотье! Завтра или позднее твой труп выловят из Сены с пулей во лбу. Полиция, естественно, придет к выводу, что, совершив ряд убийств, ты покончил с собой.

Он подошел к Марку и указал на меня подбородком.

— Мы сейчас уедем. А через десять минут сделаешь все, как положено.

Эдуард вышел, не обернувшись.

Через пару минут послышались шаги на лестнице и звук запираемой двери. Я попытался встать, но убийца ткнул меня револьвером и снова опрокинул в кресло.

— А закурить можно?

Он кивнул, разрешая.

Я взял сигарету и сделал несколько глубоких затяжек, пытаясь унять сердце, которое беспорядочно колотилось, и хоть как-то остановить струйки пота, стекающие по вискам.

Марк смотрел на меня, как змея на кролика, очевидно воображая себя гипнотизером. Взглянув на часы, он объявил:

— Еще пять минут.

Впервые я услышал его голос, столь же тусклый и нестрашный, как и вся его неприметная внешность. Мне больше ничего не оставалось, как ждать своего конца.

* * *

Но тут распахнулась входная дверь и в комнату ворвался мужчина с пистолетом.

— Полиция! Руки вверх!

Не раздумывая, Марк отскочил в сторону и выстрелил. Полицейский пошатнулся, схватился за плечо, и тут начался ад. Из сада набежала целая толпа. Первый проникший в комнату трижды выстрелил.

Марк упал на пол, даже не вскрикнув.

* * *

В машине, отъехавшей от особняка в Сен-Клу, комиссар Рене угостил меня дорогой сигаретой.

— Вы ведь курите, доктор?

— Курю. Признаться, совсем недавно я подумал, что балуюсь последней своей сигаретой.

— Мы не могли вмешаться раньше, ведь нам требовались доказательства. Блондинг раскололся сразу, как только его взяли при выходе из дома вместе с этой красоткой.

— Если бы он не приказал Марку переждать десять минут, тот бы меня прикончил.

Комиссар пожал плечами.

— Риск, конечно, был. Мы же договорились...

— Да. Трудно же было убедить вас по телефону. Спасибо, что не отказались!

— После убийства Моники Вотье у нас уже появились серьезные сомнения. А о Марселе Бланке мы узнали вчера вечером. Я почти целую ночь изучал это дело. Пришлось все архивы поднять. И представьте, понял, что вы тут ни при чем. У вас нет данных стать сознательным убийцей. Одно скажу: вы должны были сразу прийти к нам, а не действовать в одиночку. Ведь в полиции не все дураки.

— Я бы даже сказал: вообще нет дураков, но верят там только фактам. На собственной шкуре испытал.

Комиссар покачал головой и слегка улыбнулся.

— Вы правы. После пересмотра дела вам вернут врачебные права и все такое.

Машина ехала по набережной, с трудом лавируя в плотном транспортном потоке.

— Вы надолго меня задержите?

— Ну, все надо изложить письменно, на это потребуется время.

— Понятно. Остановите, пожалуйста, на минуту у телефонной будки. Мне нужно срочно позвонить.

Я вошел в кабину и набрал номер Анны. И в ответ услышал ее чистый голосок.

— Знаешь,— сказал Гевиньи,— я бы хотел, чтобы ты последил за моей женой.

— Дьявол!.. Она тебя обманывает?

— Нет.

— Тогда что?

— Это нелегко объяснить. Она странная... Она меня беспокоит.

— А чего конкретно ты опасаешься?

Гевиньи колебался. Он смотрел на Флавье, и тот чувствовал, что его останавливает: у Гевиньи не было доверия. Он оставался тем человеком, каким Флавье знал его пятнадцать лет назад, на факультете права: радушным, готовым излить тебе все свои чувства, а в глубине скромным и несчастным. Только что он громогласно кричал, раскрывая объятия: «Да это же старина Роже!.. До чего я рад тебя видеть!» Но Флавье уже тогда заметил легкую фальшивость его жестов и слишком громкое выражение радости. Гевиньи немного больше был возбужден, чем полагалось, немного больше, чем нужно, смеялся. Ему не удалось вычеркнуть прошедшие пятнадцать лет из своей жизни, которые физически изменили их, и того, и другого. Гевиньи почти полностью оплешивел, подбородок его отяжелел, брови порыжели, и около носа у него теперь были веснушки. Флавье, со своей стороны, тоже не остался прежним. Он знал, что похудел, немного сгорбился после той истории, и у него вспотели руки при мысли, что Гевиньи может спросить его, почему он стал адвокатом, если учился на полицейского.

— Я не боюсь откровенно говорить с тобой,— продолжал Гевиньи.

Он протянул Флавье роскошный портсигар, наполненный сигаретами. Галстук у него тоже был роскошный, так же как и костюм, сшитый у самого известного портного. На пальцах его сверкнули кольца, когда он доставал розовую спичку из небольшого коробка с названием известного ресторана. Он слегка надул щеки, прежде чем загасить синее пламя спички.

— Это такое состояние души,— сказал Гевиньи.

Да, он сильно переменился. Ему сопутствовала удача. Можно было догадаться, что позади него стоят комитеты, знакомства, друзья, целый круг общества и влияние. Но глаза его остались такими же живыми, готовыми испугаться и спрятаться за тяжелыми веками.

— Может; состояние духа? — без иронии проговорил Флавье.

— Мне кажется, первое слово более удачно,— настаивал Гевиньи.— Моя жена совершенно счастлива. Мы женаты четыре года... почти, через два месяца будет четыре. У нас полный достаток. После мобилизации моя фабрика в Гавре работает вовсю. Это из-за нее меня не призывали. Короче говоря, нужно признать, что, по нашим обстоятельствам, мы привилегированные люди.

— Детей нет? — прервал его Флавье.

— Нет.

— Продолжай.

— Я уже сказал, что у Мадлен есть все для счастья. Но есть и нечто, что сюда не вписывается. У нее всегда был немного странный характер: смена настроений, периоды депрессии, а за последние месяцы ее состояние . резко ухудшилось.

— Ты показывал ее врачу?

— Конечно, я даже созвал целый консилиум. У нее ничего не нашли, понимаешь, ничего.

— Ничего органического,:— согласился Флавье.— Ну, а в отношении психическом?

— Ничего... совершенно ничего!

Щелчком он стряхнул крошку пепла, упавшую на его жилет.

— О! Клянусь тебе, что все это именно так. Вначале я думал, что дело тут в навязчивой идее, в чем-то нереальном, спровоцированном войной. Она часто впадала в полное молчание. Когда ей говорили что-нибудь, едва слышала. Или уставлялась во что-нибудь перед собой. Уверяю тебя, на это было очень неприятно смотреть. Ты бы поклялся, что она наблюдает за чем-то непонятным... за какими-то невидимыми вещами. А возвращаясь к нормальной жизни, как бы делает над собой усилие, чтобы узнавать все вокруг, в том числе меня...

Он дал потухнуть своей сигарете и тоже смотрел теперь в пустоту с отсутствующим видом, так, к&к делал это раньше.

— Если она не больна, то, значит, симулирует,— нетерпеливо проговорил Флавье.

Гевиньи поднял жирную руку, чтобы остановить его.

— Я тоже так думал сначала и осторожно наблюдал за ней. Однажды я пошел следом... Она забрела в лес, села на берегу озера и провела там без движения более двух часов... Просто смотрела на воду.

Флавье все яснее представлял себе такую обстановку, и она становилась для него неприятной.

— Послушай, будь логичным,— сказал он.— Или твоя жена тебя обманывает, или она больна, или по какой-то причине симулирует, других решений не может быть.

Гевиньи потянулся к пепельнице на письменном столе и ударами короткого пальца стряхнул солидный нарост белого пепла. Он грустно улыбнулся.

— Ты рассуждаешь точно так же, как это делал я. Только я совершенно уверен, что Мадлен меня не обманывает, профессор же Лаварен объявил ее абсолютно нормальной. А к чему ей симулировать? По какой причине? Ведь никто не станет это делать ради удовольствия. Никто не будет терять два часа в лесу из-за ничего. А я рассказал тебе только одну деталь, но таких ведь множество.

— А ты говорил с ней?

— Да... много раз. Я спрашивал, что она чувствует, когда начинается приступ и возникают эти грезы.

— Как же она ответила?

— Что я напрасно беспокоюсь: она не грезит, и все происходящее вокруг волнует ее так же, как остальных людей.

— Но она не выглядела недовольной?

— Пожалуй... нет, скорее смущенной.

— У тебя не было впечатления, что она лгала?

— Совсем нет. Скорее наоборот, она мне показалась испуганной... Я даже хочу признаться в одной вещи, которая, чем все считали, что материнство вернет ей устойчивость. А потом внезапно...