«Вы должны знать, месье, – говорил, помнится, старый Лакур, – что я уехал из Египта как раз после того, как был убит Клебер. Я с удовольствием остался бы там, поскольку занимался переводом Корана, и, между нами, в тот период у меня, глубоко пораженного мудростью взглядов магометан касательно брака, возникали даже мысли о переходе в мусульманство. Одна только, но, впрочем, существенная, ошибка присуща их взглядам – я имею в виду отношение приверженцев этой веры к употреблению вина, и это основная причина, которая помешала муфтиям обратить меня в свою веру.

Итак, старина Клебер погиб, и на его месте оказался Мену[24]. Вот после этого я и почувствовал, что необходимо уехать. Распространяться о собственных достоинствах – это, месье, не для меня, но вы, конечно же, поймете, что человеку не пристало быть в услужении у мула. Я прибыл в Лондон, имея при себе экземпляр Корана и все свои записки, связанные с переводом этой священной для мусульман книги на французский (были у меня такие планы). Но в Лондоне мне пришлось заниматься другим – там как раз тогда находился месье Отто, посланный туда первым консулом для заключения мирного договора, поскольку и Англия, и Франция уже порядком устали от войны, длившейся на тот момент десять лет. Я оказался очень полезен месье Отто по причине своего прекрасного знания английского языка, а кроме того, если позволите так выразиться, по причине замечательных дипломатических способностей. Счастливое это было время, когда мы жили на площади Блумсбери… Климат вашей страны, месье, правду сказать, отвратителен, но в этом есть и своя прелесть: прекраснейшие цветы лучше всего растут как раз под дождем, достаточно взглянуть на ваших юных соотечественниц… Надеюсь, вы меня понимаете.

Так вот, посол, месье Отто чрезвычайно много трудился в связи с заключением мирного договора. Остальным сотрудникам тоже было не до отдыха. По крайней мере, нам, к счастью, уже не довелось тогда иметь дело с Питтом. Он был ужасным человеком, этот ваш премьер-министр, и во всех случаях, когда хотя бы дюжина наших инакомыслящих составляли заговор против интересов Франции, можно было не сомневаться, что он стоит за их плечами тринадцатым. Тем не менее ваша нация оказалась достаточно сообразительной, чтобы отстранить его от дел, и вместо него мы стали иметь дело с месье Аддингтоном. Однако министром иностранных дел был лорд Хауксбери, так что именно с ним нам и надлежало торговаться.

Поверьте мне, это были отнюдь не детские игрушки. За десять лет войны Франция и Англия захватили немало принадлежащих друг другу территорий. Что следовало отдать и что сохранить, оставалось под вопросом. Вот, скажем, какой-нибудь остров – стоит ли он того, чтобы его обменять на тот полуостров? Если мы совершим уступки в Венеции – добьемся ли уступок в Сьерра-Леоне? Оставив Египет во владении дружественной англичанам Турции – вернем ли мыс Доброй Надежды, отобранный вами, англичанами, у наших союзников голландцев? Именно так мы и пререкались, пытаясь противостоять друг другу, и я замечал, что месье Отто возвращается в посольство настолько измотанным, что мне с секретарем приходилось помогать ему добраться до дивана. Тем не менее дела наши продвигались, и однажды настал вечер, когда мы с англичанами наконец пришли к соглашению по поводу будущего договора.

Теперь вам следует знать, месье, что основной картой, разыгрываемой нами на каждом этапе игры, был Египет. Англичане оказались очень обеспокоены тем, что наши войска занимают эту территорию: мы получили доступ к различным участкам Средиземноморья, к тому же англичанам приходилось опасаться, что из Египта наш славный Маленький капрал[25] направит свою поступь в Индию. Поэтому в случаях, когда лорд Хауксбери отказывался передать нам какую-нибудь территорию, оставалось лишь ответить: «Ну что же, мы отказываемся покинуть Египет», и расклад сразу же менялся в нашу сторону, причем самым решительным образом. Пользуясь этим козырем, мы выторговали замечательно благоприятные для себя условия – в частности, заставили англичан отказаться от мыса Доброй Надежды. Мы, месье, во что бы то ни стало стремились не пускать вашу нацию в Южную Африку, поскольку история научила нас, что точка опоры Британии в какой-либо части света – это Британская империя спустя полстолетия. Не армии или флота вашего мы остерегаемся, но ваших младших сыновей, людей в поисках карьеры. Когда мы, французы, устанавливаем свое владычество над какой-нибудь землей, это приводит к тому, что мы остаемся в Париже и поздравляем друг друга с достижениями. У вас же все иначе. Вы берете с собой жен и детей и отправляетесь, движимые любопытством на своем опыте испытать, что же это за земля; в результате отобрать у вас эту новую территорию оказывается не менее сложно, чем, скажем, вывезти из Лондона хотя бы ту же площадь Блумсбери.

Итак, первого октября было решено подписать соглашение. Утром я поздравлял месье Отто со счастливым завершением его трудов. Человек это был небольшого роста, с бледным лицом, и ему была свойственна некоторая оживленность, или, лучше сказать, экзальтация: чрезвычайно обрадованный собственным успехом, он в тот день буквально не мог усидеть на одном месте – бегал по комнатам, вел шумные разговоры, смеялся, в то время как я, по восточному обычаю скрестив ноги, сидел в углу на кушетке. Вдруг появился курьер с письмом, доставленным из Парижа. Отто, бросив взгляд на строки депеши, не сказал ни слова, но его колени вдруг подогнулись, и он повалился на пол в совершенно бессознательном состоянии. Я подскочил к нему, курьер тоже, и мы понесли месье Отто к дивану. Казалось, месье Отто был уже мертв – но нет, приложив ладонь к его груди, я ощутил удары сердца.

– Что произошло? – спросил я.

– Не знаю, – ответил посыльный. – Месье Талейран потребовал, чтобы я гнал так быстро, как не ездил никогда прежде, и передал письмо месье Отто из рук в руки. Еще вчера, в полдень, я был в Париже.

И вот тут – моя вина, месье, но удержаться было трудно – я все же заглянул в письмо, взяв его из мертво неподвижной руки месье Отто. Господи всемогущий! Меня словно молнией ударило. Нет, в обморок я не упал, но опустился на диван рядом с месье Отто и разрыдался. Всего лишь несколько слов, но из них мне стало ясно, что Египет был оставлен нашими войсками в прошлом месяце. Все результаты нашего труда, наш договор, уничтожались этими словами, поскольку оттого-то наши противники и согласились на выгодные для нас условия, что египетская территория принадлежала именно нам. Приди эта депеша двенадцать часов спустя, какое нам было бы до нее дело? Но сейчас договор еще не подписан. Мыс Доброй Надежды, Мальта – все это будет потеряно, ведь теперь нам нечего предложить в обмен.

Но над нами, французами, не так-то легко одержать победу. Вы, англичане, нас часто недооцениваете, поскольку вам кажется, что если мы охотно демонстрируем свои эмоции, в противоположность вашей сдержанности, то отсюда следует, будто натура наша женственна и хрупка. В истории есть немало случаев, это опровергающих.

Месье Отто очнулся наконец, и между нами начался разговор, как теперь быть.

– Все бессмысленно, Альфонс, – проговорил месье Отто. – Если я предложу англичанам подписать договор теперь, они, увы, лишь посмеются надо мной.

– Мужайтесь! – вскричал я. И тут в голове у меня возникла отличная мысль: – Есть ли у вас основания считать, что англичанам эта новость известна? Может статься, они подпишут договор прежде, чем узнают о ней!

Месье Отто вскочил с дивана, радостно простерши руки, чтобы меня обнять.

– Вы меня буквально спасаете, Альфонс! – воскликнул он. – И вправду, им неоткуда знать об этом. Новость нам была передана из Тулона в Париж, затем в Лондон; к ним она прибудет морским путем через Гибралтар. Едва ли кто-то сейчас в Париже знает о ней, кроме Талейрана и первого консула. Если сохраним эту новость в тайне, будет шанс подписать наш договор.

Ну а теперь, месье, вообразите себе ужаснейшее беспокойство, переживаемое нами на протяжении того дня. Никогда, никогда я не смогу забыть бесконечно длящиеся часы, когда мы сидели, прислушиваясь к любому отдаленному крику: не признак ли это радости, вызванной в Лондоне новостью? Месье Отто состарился за день; я же, находя, что легче выйти и встретить опасность лицом к лицу, чем, пребывая в бездействии, ждать ее приближения, вечером принялся блуждать по городу. В фехтовальном зале месье Анджело, и в боксерском салоне месье Джексона, и в клубе Брукса[26], и в кулуарах палаты общин – всюду, куда я ни заходил, не было сказано ни слова о тревожащей нас новости. Но что если милорд Хауксбери получил это известие, подобно нам, из рук посыльного?

Сегодня вечером, ровно в восемь, нам предстояла встреча с милордом на Харли-стрит, у него дома, и встреча эта была посвящена не чему иному, как окончательному заключению мирного договора. Перед выходом из посольства я упросил месье Отто выпить два бокала бургундского, чтобы тревога на его лице и трясущиеся руки не вызвали подозрения у господина министра иностранных дел.

Около половины восьмого мы сели в карету. Войдя к милорду и обменявшись с ним парой фраз, месье Отто под предлогом, будто забыл свой портфель, вышел наружу – специально для того, чтобы уведомить меня, что переговоры идут отлично. Лицо его буквально расцвело: не от бургундского, а от радости.

– Он ничего не знает, – прошептал месье Отто. – Ах, если б только удалось все завершить в ближайшие полчаса!

– Дайте мне знать немедленно, сразу, как только все закончится благополучно, – сказал я.

– Для чего же?

– Чтобы до той поры ни один курьер не проник в здание. Я, Альфонс Лакур, даю вам слово, что этого не случится.

Он обеими руками потряс мою ладонь.

– Я переставлю поближе к окну одну из свечей, которые находятся на столе – вон за тем окном, взгляните. Это будет наш знак, – сказал он и поспешил внутрь дома, оставив меня в карете одного.

Итак, нам следовало обеспечить себе свободных полчаса, всего только полчаса, чтобы игра была окончательно выиграна. Едва только я начал обдумывать, как этого добиться, – и тут со стороны Оксфорд-стрит показались огни быстро приближающейся кареты. Неужели в этой карете сидит курьер? Что же я могу предпринять в этом случае?! Я был готов даже к тому, чтобы убить его, этого курьера – да, убить, но только бы не позволить зачеркнуть результаты нашего труда. Тысячи людей на войне жертвуют своей жизнью во имя победы, так почему бы не пожертвовать жизнью ради удачных условий мира, а не ради войны? Взойти на эшафот – что ж, пусть так: ради блага страны не жалко и собственной жизни.