— Кризис… Кризис… — говорил он, — все рушится. — Он вбежал в прихожую и захлопнул дверь. Эмма и Джо прошли в музыкальную комнату. Мад подкладывала в камин поленья. Повернувшись к вошедшим, она подняла глаза к небу, вздохнула и присела на диван.

— Вот так весь день. Только один спокойный час, он даже заснул в кресле, я старалась не дышать, — как вдруг зазвонил телефон — его чертова секретарша из Лондона. И не спрашивай у меня, в чем дело. Цюрих… Нью-Йорк… Может, он и Бразилию упоминал. Так или иначе, он должен немедленно вернуться в Лондон.

— О нет! — у Эммы моментально упало настроение.

— Родная, я разочарована не меньше тебя. Конечно, Вик кого угодно выведет из себя, но мы же с тобой его обожаем. — У Мад (самой Мад! — кто бы мог подумать!) навернулись на глаза слезы эго. — Наверное, потому что мы видим его так редко. Что ж, ничего не поделаешь. Как дела на ферме? Вернулись Джек с Миком?

— Нет, но приходил мистер Уиллис, помог.

— Хорошо. Милый Таффи. Что бы мы без него делали.

Джо выскользнул из комнаты, бормоча, что ему нужно сделать какие-то дела, но Эмма догадалась, что он подумал, что женщины хотят остаться с Папой наедине.

— Слава Богу, дети вели себя как ангелы, — сказала бабушка. — Дотти принялась за рождественский пудинг — рановато еще, по-моему — и разрешила Колину с Беном помогать ей. Святая женщина.

— А Энди с Сэмом?

— Они сделали для белки новую клетку. Старая ужасно провоняла, в комнату невозможно войти. Беда, мне кажется, в том, что голубь не очень-то ладит с белкой — не сошлись характерами.

Речитатив в прихожей смолк, и Папа вошел в комнату.

— Так и знал, что нельзя было уезжать из Лондона, — сказал он. — Все с ума посходили, не знают, за что браться. СШСК и Бразилия поссорились из-за новой валюты; придется лететь туда и разбираться. Какой-то паршивый дурак подложил бомбу к дверям американского консульства, разрушений нет, бомбу вовремя обнаружили, но для пропаганды — это удар. Эмма, дорогая, не могу найти шлепанцы, куда ты дела мои шлепанцы?

Эмма и не думала их куда-то девать, они нашлись под кроватью. Она помогла отцу собрать немногочисленные пожитки, упаковала его гребенки, электрическую зубную щетку и вдруг бросилась ему на шею, крепко прижалась:

— Не хочу, чтобы ты уезжал.

— Очень мило с твоей стороны, — удивленно сказал он, — очень трогательно. Дорогая Эмма, как прекрасно иметь взрослую дочь, не всегда это понимаешь в этой вечной спешке. Нам надо чаще видеться. Жаль, что ты не поедешь в Бразилию, тебе бы там понравилось. Как дела у твоих друзей с фермы? Извини, но я не мог им помочь. И речи быть не могло.

Как всегда, не дождавшись ответа, он сбежал по лестнице вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и вернулся в музыкальную комнату, прихлебывая черный кофе.

— Это поможет мне продержаться до Эксетера, — заявил он. — С Эксетера начинается цивилизация. Может, перехвачу сандвич у Дигби-Страттона, это всего в нескольких милях от Хонитона, буду ли успевать, посмотрим, еще эти проклятые посты на дорогах. Эмма, если позвонят из бразильского посольства, скажи, что я уехал… Нет, нет, мама, любимая, я не хочу батский Оливер[18] , у меня приключится несварение желудка за рулем, пора собираться, я уезжаю. — Он обнял мать и дочь одновременно, прижал их к себе. — Если мне придется улететь на несколько дней в Рио, не сядьте только к моему приезду в тюрьму, умоляю. Времена тревожные — шагни не туда, и все может случиться. У вас есть мой рабочий телефон, и, если произойдет что-то серьезное, передайте секретарше, чтобы связалась со мной, правда, я буду все время на конференциях… Не забывай принимать лекарство от сердца, не волнуйся, следи за этими жуткими детьми… Пора ехать, мне пора ехать…

Мад осталась у входной двери, а Эмма с отцом пошли по подъездной аллее. «И это повторение вчерашнего, — подумала Эмма, — только тогда впереди ждала встреча с ним, которая могла продлиться все выходные, а сейчас он уезжает, а мы так ни к чему и не пришли. В некотором роде, это хуже, чем если бы он вовсе не приезжал, ведь привыкаешь, что его нет». Он поцеловал ее еще раз, влез в машину — взревел мотор, зажглись, осветив ворота, фары. Вот и все. Закончено. Папа уехал.

Эмма нашла Мад у камина в музыкальной комнате. Бабушка сняла с каминной полки старинную открытку с собственным изображением и смотрела на нее. Фотография была сделана много лет назад, когда Мад была еще молода. Как говорил ее муж: лицо, отправившее в плавание тысячи судов. Большие глаза, пышные волосы, обрамляющие округлые щеки. Трехлетний крепыш Вик, точная копия матери, сидит у нее на коленях. Эмма подошла и встала рядом, потом обняла бабушку.

— Он просто копия, — сказала Эмма.

— Себя или меня?

— Обоих.

И все же, все же… О чем он тогда думал, этот пухленький малыш? Было ли тогда предначертано, что он вырастет в грузного мужчину средних лет, спешащего на самолет в Бразилию и убежденного (или пытающегося убедить себя) в том, что он управляет финансами миллионов людей? И эта красивая чувственная женщина, его мать, с улыбкой в уголках рта и вьющимися локонами, — знала ли она, что доживет до семидесяти девяти, превратится в эксцентричную, довольно властную старуху? Когда делали это фото, жизнь была хоть и не безмятежной, но во многом стабильной, и Гитлер тогда еще не развязал войну. По прошествии времени этот мальчик уже будет в сознательном возрасте и услышит знаменитую фразу Черчилля о том, что англичане будут сражаться с фашистами на побережье и на улицах. Сегодня страна захвачена другой державой с согласия почти всего населения — по крайней мере, так утверждает маленький мальчик с фотографии, превратившийся сейчас в зрелого мужчину. Бой на побережье принял семнадцатилетний мальчишка, приемом из регби сбивший с ног вражеского десантника, и ребенок двенадцати лет, который, правда, не на улице, а на распаханном поле, превратившись в убийцу, уничтожил такого же врага стрелой, выпущенной из лука.

Мад поставила фотографию обратно на каминную полку.

— Когда он уезжал, у меня было очень странное чувство.

— Что ты хочешь сказать?

— Нет, ничего, только… — Мад привычно развела руками. — Чувствую я, что не скоро увижу его снова.

Эмма не ответила. Она задумалась: как ощущают время старики, летит оно или стоит на месте? Сейчас время летело, потому что каждый день событиям не было конца. Если бы не наступил этот кризис, было ли бы у бабушки такое же ощущение скуки и безысходности, как в последнее время у самой Эммы? Или Мад, из-за того что ей скоро восемьдесят, хочет, чтобы каждый день тянулся медленно, не кончаясь, потому что каждый миг — такова природа вещей — приближает ее к концу?

— Папа уедет из Англии всего на несколько дней, — постаралась утешить ее Эмма, — а потом он должен приехать на твой день рождения. Кризис или нет, но мы обязаны устроить праздник.

Мад презрительно пожала плечами.

— День рождения, — усмехнулась она. — Кому нужны дни рождения в моем возрасте? Когда придет время, придумаем что-нибудь для развлечения мальчишек, но дело-то в том, будет ли нам что отмечать?

15

В воскресенье утром Джеку Трембату и Мику разрешили вернуться на ферму. Комендант лагеря сказал, что для них сделано исключение — из-за того, что скот и земля требуют непрерывной заботы. В случае необходимости его могут опять допросить. Его делом занимался не полковник Чизмен, который за день до этого, в шторм, вместе с кораблем переехал в Фалмут, а его заместитель, полковник Такер, весьма суровый человек. Прибыв домой, фермер первым делом отправился в Тревенал, чтобы обо всем рассказать соседям.

— Хочу вас поблагодарить, — сказал он Мад, едва ступив на порог, — за то, что послали Джо поработать за меня. Не знаю, что бы без него делали Пегги и Миртл, и без тебя тоже, — добавил он, поворачиваясь к Эмме. — То, что вы туда заходили, говорили с ними, помогло больше всего.

— Ты благодаришь нас? — Мад протянула руку и усадила его рядом с собой на диван. — Что мы можем ответить? По-моему, ни я, ни Эмма не сомкнули прошлой ночью глаза, ломая голову над тем, что они с тобой делают. А бедная твоя жена…

— Что ж, все позади, — сказал он. — Не будем больше об этом думать. А могло быть и хуже. Знаете, если бы в Полдри командовали наши парни, пусть бы и к стене нас ставили, вообще по-варварски обращались, я бы все равно так не злился, но меня доконали вопросы этого янки с акцентом, будто у шерифа из вестернов. Конечно, дома я погорячился, потому меня и забрали, но уж там-то я старался держать себя в руках.

— Где они тебя держали? — спросила Мад.

— Ха, они захватили весь порт в Полдри. Знаете, где контора портового начальства? Так там теперь их штаб. Я был рад… — Он понизил голос, хотя дверь была закрыта, — я был рад, что Мик ничего не знает. Он мог бы не выдержать. Они так и засыпают вопросами, без передышки, чертовски сбивает с толку — а что можно ожидать от мальчишки его возраста? Но не волнуйтесь, — он похлопал Мад по колену. — От нас они ни черта не узнали. И не узнают.

Эмма вспомнила, как в пятницу бабушка упомянула кельтов и саксов, и мистер Трембат, будто прочтя ее мысли, тихо улыбнулся и сказал:

— Лесной старикан оказался настоящим кладом. Похоже, что между валлийцами и корнуолльцами куда больше общего, чем я думал. Пусть только попробует кто-нибудь явиться из-за океана указывать нам, как жить, — получит столько, что не унесет. Пегги мне рассказала, что утром он первым делом зашел на ферму, даже раньше, чем ваш Джо. Да, крепкий старик, это точно. Хорошо, что он не на их стороне, а на нашей.

— Кстати, о нашей стороне, — сказала Мад. — Жаль, что нас так мало.

— Ну уж не волнуйтесь, — замотал головой мистер Трембат. — Тут в округе многие радовались приходу янки, но теперь-то они только обрадуются, если американцы уберутся обратно.

Не все, конечно, так думают, тут вы правы. Кое-кто, не будем называть по имени, душу продаст за легкую наживу — бригада «давайте стричь капусту с янки» — те же, кто обирал туристов из центральной Англии; но есть и те, кто сохранил в душе огонек, они не будут, лежа на боку, смотреть на засилье чужаков.