— Что это ты делаешь? — с подозрением спросила Эмма.

Колин неподвижно распластался на верхней койке, накрывшись простыней, сложив руки на груди. Глаза его были закрыты. Эмма подошла поближе и тронула его за щеку: один глаз приоткрылся.

— Уйди, Эмма. Я играю для Бена спектакль. Я умирающая Мадам, сейчас начну задыхаться и умру: вот и конец спектакля. Бен захлопает в ладоши, а я вскочу и раскланяюсь.

— Какой ужасный сюжет, — сказала Эмма. — Сейчас же прекрати играть и одевайся — через минуту будет завтрак.

Колин помрачнел:

— И ничего ужасного. Как в жизни. Мадам сама так придумала. Мы для нее и репетируем. То есть я, — Бен у нас зрительный зал.

Эмма решила им не мешать и вышла из комнаты. Беда в том, как обычно говорил Папа, — хотя она не любила с ним соглашаться, если речь шла о Мад, — что Мад меньше всего подходит на роль воспитателя трудных детей. «Может, они и счастливы, но ведь мир, в котором они живут, это нереальный мир фантазий. Как и мой, — подумала Эмма, — как и мой, все мы одним миром мазаны, миром Мад…»

Она прошла по узкому коридору и открыла дверь в комнату средних мальчишек. Энди и Сэма, которым двенадцать и девять, называют средними, чтобы отличить от старших Джо и Терри, которым девятнадцать и семнадцать. У средних тоже стоят койки, но комната их больше, чем у младших, и в ней ощущается характерный запах. Часть комнаты забрана проволочной сеткой, и за ней живет старенькая серая белка, которой, по уверению Сэма, самой уже не прокормиться. Белка уже несколько недель живет в спальне Сэма и Энди. Пол усеян скорлупой от орехов. Дотти чуть ли не в слезах протестовала, уверяя, что это против всех правил гигиены.

— Какая тут может быть гигиена, — сказала ей Мад. — Сэм вырастет и станет знаменитым зоологом, получит Нобелевскую премию. Я не буду ему мешать.

Когда Эмма вошла в комнату, Сэм сидел склонившись на полу, но предметом его забот оказалась не белка. Новый жилец, голубь, тащил по полу крыло, а Сэм увещевал гостя отведать с ладони зерна. Он оглянулся и жестом попросил Эмму не шуметь.

— Не подходи слишком близко, Эмми, — шепнул он. — Можешь напугать его. Если он признает во мне друга, то я смогу перевязать ему крыло.

Может быть. А может быть, и нет. Сэму приходилось спасать раненых птиц, но случались у него и неудачи, тогда были слезы и похороны в кустах, причем Колин, которого всегда привлекала смерть, играл роль священника.

— Как это случилось? — тоже шепотом спросила Эмма.

— Он свалился с крыши. Наверно, испугался чего-то.

У Сэма было узкое, худое лицо и врожденное косоглазие — эта его отличительная черта вызывала неловкость у тех, кто знал его недостаточно хорошо. Может быть, раньше, когда он жил с родителями, их не устраивало именно его косоглазие. Сэму доставалось в детстве, и когда Мад увидела синяки на его теле, то сразу взяла мальчишку к себе.

— Чего он испугался? — спросила Эмма. — Самолетов?

Косые глаза всегда избавляли Сэма от дознаний. По их выражению никогда невозможно было определить, говорит он правду, или нет.

— Да, — ответил он. — Похоже на то. Открытое окно и отсутствие Энди заставляли думать иначе, но Эмма хорошо знала, что Сэм товарища не выдаст.

— Ладно, ладно, я и так все знаю. Он опять полез на крышу: я видела оторвавшийся шифер из окна ванной.

Она подошла к окну, открыла его пошире и, крепко ухватившись за раму, высунулась наружу, напоминая со стороны самоубийцу. Квадратная труба на краю крыши давно заделана изнутри, а круглое отверстие, через которое когда-то выходил дым от огромной кухонной плиты, оказалось прекрасным наблюдательным пунктом для отчаянного мальчишки; он отлично замаскировался, и его присутствие выдавали только выглядывавшие спутанные волосы, больше похожие на воронье гнездо, и, устроившись так, он как господин наблюдал за всеми с высоты, что временами действительно давало ему перед ними преимущество.

— Слезай, — приказала Эмма. — И я повторять не буду.

Воронье гнездо шевельнулось. Показался и лук Энди. Эмма не могла себе представить, как Энди смог не только вскарабкаться по крутому склону крыши, но и притащить с собой один из охотничьих луков, которые мальчишкам трогать запрещено и законное место которого в холле рядом с прочими луками.

— Подарены фельдмаршалом, — говорила Мад. — Стрельба из лука — его любимое занятие. Много лет он был одним из самых больших моих поклонников.

— Вот и неправда, — шептал Эмме Папа, — она купила их на ярмарке в Баттерси.

Как бы там ни было, но стрелы были смертоносны. Из трубы показалась голова и плечи Энди. Он улыбнулся Эмме своей обаятельной улыбкой.

— Я только слегка задел этого голубя. Случайно. Я хотел только отпугнуть самолеты, но они слишком высоко. Потом пролетели вертолеты, и, будь они хоть на пару сотен футов пониже, я бы достал пилота.

— Не везет тебе на охоте, — насмешливо бросила Эмма. — Теперь спускайся и положи лук туда, откуда взял.

— Но он мой! — возмущенно крикнул Энди. — Мне Мадам его дала, ты что, не знаешь?

Эмма пожала плечами и прикрыла окно. Просто невозможно навести хоть какой-то порядок. Того и гляди, кого-нибудь застрелят, и винить в этом нужно будет не Дотти, не ее и не мальчишек, а Мад. Ну а Энди — кто бы мог ожидать, что ребенок, чудом выживший в авиакатастрофе, в которой погибли его отец, мать и старшая сестра, — это была диверсия, бомба взорвалась вскоре после взлета, — задумает претворить в жизнь идею, пусть и невыполнимую, сбить самолет с экипажем. И глазом не моргнет. Это лишний раз доказывает… Что? Эмма вернулась на кухню.

— Говорю тебе, все сегодня не ладится, — заметила Дотти, раскладывая по тарелкам яичницу с беконом. — Телефон не работает. Я хотела позвонить мяснику, а в трубке ни звука. Не представляю, что скажет Мадам. Милочка, будь добра, отнеси ей, пожалуйста, сок. Мне сейчас никак к ней не пойти. Одно к одному. Обожди-ка. Вон Терри везет наконец-то почту.

Велосипед, как всегда, лихо затормозил, затем полетел на землю у кухонного окна. По ступеням застучали шаги, и в комнату ворвался Терри — щеки его раскраснелись под цвет рубашки. У него байроновская внешность: точеный профиль и буйные кудри, и, хотя ему едва исполнилось семнадцать, по нему вздыхали все девчонки в округе. Беда только вот, что его мать-наркоманка, не знавшая даже имени его отца, в порыве отчаяния вскрыла себе вены, и Терри остался с ней один на один, покуда его не нашла соседка. Он бегал из всех приютов, пока его не спасла Мад. Это случилось несколько лет назад. Терри стал первой находкой Мад и не позволял забывать об этом.

— Вы себе не представляете, — запыхавшись, сказал он, обращаясь к Дотти и Эмме. — Я не смог отъехать дальше проселочной дороги. Всюду солдаты. У них перегорожено все шоссе. Мне близко подойти не дали — замахали на меня. А вертолеты так и носятся над головой, просто ад какой-то. Здорово, будто по-настоящему война. А где Джо?

Звуки, доносившиеся из подвала, были ему ответом: товарищ его занят, как обычно, своим любимым делом — готовит дрова для камина Мадам. Пусть хоть мир перевернется, в саду приземлятся вертолеты, — ничто не отвлечет Джо от добровольно взятой им на себя обязанности служить Мадам.

— Неужто дорогу перегородили? — воскликнула Дотти. — Что-то еще придумают? Терри, а почтовый фургон видел?

Терри посмотрел на нее и фыркнул:

— Ты что, спятила? Как он проедет мимо постов? А солдаты еще и по телеграфным столбам лазают, делают что-то с проводами.

Хлопнув дверью, он побежал вниз к Джо.

— Теперь понятно, почему не дозвониться до мясника, — сказала Дотти. — Ох и разозлится же Мадам, когда узнает об этом. Вот на, бери сок. Она протянула Эмме аккуратно сервированный поднос.

— Не пойму, почему же она до сих пор не зовет меня. Ты сказала Энди, чтобы он почистил зубы?

Эмма не ответила. До зубов ли Энди теперь, когда происходят такие странные события, которые неизбежно вконец испортят настроение Мад. Эмма медленно поднялась по лестнице, ей не нравилось поручение, ведь такие несчастливые события, если только они не задуманы специально хозяйкой, всегда плохо отражаются на домашних. Эмма приостановилась на верхней ступеньке. Табличка «Не беспокоить», болтавшаяся на ручке двери, перевернута на обратную сторону. «Оставь надежду, всяк сюда входящий» — цитата из «Ада» Данте, которую в давние дни повесил на дверях артистической уборной Мад один из ее партнеров, как предупреждение для незваных гостей.

Эмма кашлянула, постучала в дверь и вошла в спальню своей бабушки.

2

Мад уже поднялась. Поднеся к глазам бинокль, она сидела в кресле у открытого окна, выходившего на залив. Она уже облачилась в свой наряд, если так можно назвать ее всегдашнюю одежду: нечто среднее между костюмом Робин Гуда и формой усопшего Мао Цзэдуна. Одежда эта была вполне по погоде для ноября на Корнуолльском побережье, если б вы собирались участвовать в соревнованиях по стрельбе из лука или помыть паровоз. Насколько было известно Эмме, Мад не собиралась заняться ни тем, ни другим, — опять же, как знать, что принесет новый день?

— Дотти извиняется, — начала Эмма. — Неудачное утро. Я надеюсь, ты проснулась недавно? То эти ужасные самолеты, а теперь еще Терри говорит, что на холме перегородили шоссе, кругом солдаты. Большие учения, судя по всему. Почтовая машина до нас добраться не смогла, телефон не работает, и даже радио молчит. Я принесла тебе апельсиновый сок, дорогая.

Она поставила поднос на письменный стол у окна. Мад молчала. Приставив к глазам полевой бинокль, она была увлечена наблюдением. Впрочем, Мад всегда любила смотреть на корабли, стоящие на якоре у входа в порт. Ей казалось, что она может узнать принадлежность любого судна по силуэту, а не только по флагу, но сегодня задача была потруднее. Торговых судов, стоявших обычно под погрузкой глины, не было. На якоре стоял только военный корабль, но слишком далеко, чтобы что-нибудь понять по флагу, которого совсем не видно, или по силуэту. Даже без бинокля Эмма поняла, что снующие взад-вперед вертолеты поднимались с его палубы.