Пребен и его бывшая невеста Лиза. Пребен и его Двоюродная сестра Карен, которая всегда так неумеренно им восхищалась.

Лиза видела Карен у песчаного карьера, Карен дала деньги П. М. Хорге.

И обе взяли с меня слово молчать. А я, дурак, согласился. И вдруг я почувствовал, что ненавижу обеих. Пребен несмотря ни на что все-таки мужчина — мужчина никогда не бывает таким увертливым и коварным, как женщина.

Они услышали, как я вошел, только когда я оказался на пороге гостиной. Я закрыл за собой дверь, и все трое уставились на меня.

— А где Эрик? — сразу спросила Карен.

— Вот и я, — сказал я.

— А где Эрик?

— Карен… Постарайся не волноваться… Понимаешь…

— Где Эрик?

Она была напугана, теперь я это видел. Смертельно напугана.

Я шагнул к ней. Она встала. Лиза подошла ближе. Пребен застыл у рояля. Нет, я был не на высоте положения.

— Карен, — опять начал я. — Эрик заболел.

— Кто его. — сказала она.

Я не ослышался: она сказала именно эти слова. Хотя на мгновение я не поверил своим ушам. «Кто его…»

— Ему стало плохо в чилийском посольстве, — сказал я. — И…

— В чилийском посольстве? — переспросила Лиза. — Но каким образом вы…

— Мы с Эриком были в посольстве. Ему должны были вручить орден.

Но ему стало плохо. Вызвали «скорую». Машина приехала тут же. Потом мы повезли его в поликлинику «скорой помощи» и в уллеволскую больницу…

В комнате воцарилась зловещая тишина.

— Когда мы приехали в больницу, он уже был мертв.

Ну вот, слово произнесено. А потом полицейский инспектор Карл Юрген Халл будет просить меня, чтобы я подробно описал ему эту сцену. Он так и сказал: «эту сцену».

— Представь, что ты в театре, — сказал он. — Представь, что ты сидишь в первом ряду партера и видишь на сцене гостиную Карен, а трое присутствующих в ней — актеры. Ты ведь, кажется, отличаешься наблюдательностью?

— Отличаюсь, — подтвердил я. — Но это, черт возьми, большая разница — сидеть в театре и наблюдать за тем, что происходит на сцене, или стоять перед тремя друзьями и сообщать им об убий. Гм. О смерти и при этом наблюдать за ними.

— Подумай хорошенько, — сказал Карл Юрген. «Подумай хорошенько» — его любимое выражение.

— Как выглядит гостиная, ты знаешь. Ты сам много раз в ней бывал, — начал я.

— Ты понимаешь, что я не это имею в виду. Я имею в виду, какой вид был у актеров, которые стояли перед тобой.

— Мне не нравится, что ты называешь их «актерами».

Словно они играли роль. А они были глубоко несчастны.

— А тебе не приходит в голову, что один из них и в самом деле, как ты говоришь, играл роль? Разыгрывал представление?

Вопрос попал в цель.

— Об этом я не подумал. Но ты прав: один из них, конечно, играл роль. Однако, насколько мне известно, ни один из них никогда не был хорошим актером, вообще не был актером.

— Вот именно, — подтвердил Карл Юрген. — Насколько тебе известно, ни один из них актером не был. Но один из них может оказаться актером, хотя это тебе и неизвестно.

— В таком случае это выдающийся актер, — сказал я. — Странно, мне это никогда не приходило в голову.

— Мы плохо знаем своих ближних, — сказал Карл Юрген. — Это банальнейшая из всех прописных истин, однако мы все постоянно о ней забываем.

Я молчал. Неужели в тот теплый праздничный сентябрьский вечер передо мной был актер?

— Я обращался к Карен, — наконец заговорил я. — И беспокоился о ней. Я шел пешком от уллеволской больницы, старался идти медленней и ни о чем не думать, так страшно мне было сообщить ей, что Эрик умер. Ее я и увидел сразу, как вошел, на нее смотрел, когда рассказывал о смерти Эрика.

— Ты хочешь сказать, что на двух других ты внимания не обращал?

— Не знаю. Хотя… Если бы один из них реагировал как-то по-особенному, я бы, наверно, все-таки заметил. Сам знаешь, что такое учитель. Даже когда я слушаю одного ученика, я поглядываю, чем заняты остальные.

— Так я и думал, стало быть, и тут ты поглядывал на остальных. И что же ты увидел?

— Прежде всего я видел Карен. Она была бледна как смерть. И все время повторяла: «Где Эрик?», словно знала: что-то должно было с ним случиться. А когда я сказал, что он умер, она стала ломать руки. Она в буквальном смысле слова ломала их. У нее очень красивые руки — на них нельзя не обратить внимания. И еще: пока я говорил, она заплакала. Не как обычно плачут: она не всхлипывала, не рыдала, просто по щекам беззвучно катились слезы.

— А что она сказала?

— Что сказала? Гм, что же она сказала?. Очень странную фразу: «Все получилось так ужасно!»

— Что же, по-твоему, тут странного? Ведь для нее и в самом деле все получилось ужасно!

— Ты, конечно, прав. Но само выражение — не знаю, не могу объяснить, но почему-то оно показалось мне странным.

Карл Юрген рассматривал свою сигарету.

— Ну а как вели себя остальные? Что подметил взгляд учителя, привыкшего следить за остальным классом?

— Он подметил Пребена, — сказал я. — Конечно, Пребен оказался не в фокусе, он стоял чуть левее, возле рояля. И все же я хорошо его видел. Ничего особенного в его поведении не было, но, если б мне надо было охарактеризовать его реакцию, я сказал бы, что он страшно перепугался.

— Стало быть, он перепутался, — повторил Карл Юрген. — Что ж, эта характеристика достаточно выразительна. А Лиза?

— Когда я вошел, Лиза сидела на стуле между Карен и роялем. Вначале она продолжала сидеть, но, когда я начал рассказывать и она поняла, что случилось, она встала и подошла к Карен, словно хотела ее поддержать.

— А какое у нее было выражение?

— Никакого, — ответил я. — Она словно бы не поняла до конца, что я сказал. И заботило ее только одно — как поддержать Карен.

Значит, я все-таки обратил внимание на всех троих. В ту минуту, когда я вошел в гостиную, чтобы сообщить ужасную новость, я не отдавал себе в этом отчета. И, однако, неосознанно наблюдал за ними по многолетней привычке школьного учителя.

Из глаз Карен катились слезы. А Лиза стояла рядом с ней.

— Расскажи, как это случилось, Мартин.

Я как мог рассказал.

— Ты бы села, Карен, — проговорил вдруг Пребен. Она посмотрела на него.

— Спасибо, — сказала она. И села. Мгновение все молчали.

— Садись, Мартин, — произнесла она. Я сел.

— Почему Эрик не сказал мне, что ему надо уехать? — спросила она. — Почему Эрик не сказал мне, что ему надо уехать? Если бы я знала.

— Что знала, Карен?

— Что ему надо уехать. Я бы поехала с ним. Я.

— Не укоряй его за это, Карен. У него были причины. Я их не знаю. Но он вовсе не хотел тебя обидеть.

— Нет, — сказала она. — Конечно нет.

Вдруг она встала.

— Я хочу, чтобы произвели вскрытие, — сказала она.

Не знаю сам почему, меня это до смерти перепугало.

И тут я увидел Лизу. Она была так же испугана, как я.

— О нет, Карен, — сказала она. — Не надо. Я не могу даже подумать об этом.

Она взяла Карен за локоть, словно хотела помешать ей подойти к телефону.

Казалось, и Пребен вдруг очнулся.

— Подумай хорошенько, Карен, — сказал он. Но она подошла к телефону и набрала номер уллеволской больницы.

И, пока ее соединяли, смотрела на меня.

— Какое отделение?

— Третье, — ответил я. — Третье терапевтическое. Спроси Кристиана. Он сейчас там.

И вскоре мы услышали, как в больнице сняли трубку.

Карен удивительно владела собой. Она коротко объяснила, чего она хочет. Что отвечал Кристиан, не знаю. Но он врач, на него ее желание не могло подействовать так, как оно подействовало на нас.

Вернувшись, Карен села на стул, на котором сидела прежде.

— Я хотела бы, чтобы вы все ушли, — сказала она.

— Не могу ли я. — начали мы все трое хором.

— Нет, спасибо. За мной заедет Кристиан. Я хочу видеть Эрика. Очень прошу вас, уходите.

Мы стояли в растерянности, не зная, как быть.

— Я на машине, — сказал наконец Пребен. — Если кто хочет, могу подвезти.

— Спасибо, — согласилась Лиза.

Я предпочел пойти пешком.

Всего за несколько минут я проделал короткий путь до Хавсфьордсгате.

Дома я запер дверь и посмотрел на часы. Десять вечера 2 сентября — в это время мы со Свеном должны были справлять свой пятнадцатилетний студенческий юбилей.

Я позвонил Карлу Юргену. Его не было дома. Я позвонил в полицию, но мне ответили, что инспектор Халл на выезде. С кем бы мне еще хотелось поговорить?

Нет, ни с кем. Эрик умер естественной смертью. Такой смертью часто умирают люди его комплекции при такой нагрузке. Я убеждал себя, будто верю в это.

Сунув руку в карман пиджака за сигаретой, я нащупал орден «За заслуги» на узкой шелковой ленточке. И несколько мгновений сидел, уставившись на него.

Не хочу я ни о чем думать. Подожду до завтра, пока не поговорю с Кристианом. Проглотив две таблетки снотворного, я лег. Только сначала открыл окно.

Внизу по улице, пошатываясь, брели трое немолодых юбиляров.

Пьяными, счастливыми и фальшивыми голосами они пели «Гаудеамус игитур».

8

— Авраам Линкольн родился, как известно, в 1809 году. Помните, в маленькой деревянной хижине лесоруба в Пенсильвании? — сказал я.

Однажды мы со Свеном жили в маленькой хижине у истоков Усты, и тогда…

— … Это был великий год. В том же самом году родились Гладстон и Теннисон.

Эрик часто говорил, что вообще в стихах не разбирается, но все же английская поэзия.