– Веди меня к барону.

Тот пожал плечами и ответил что-то на польском. Видимо, по-французски говорил только бородач, который тем временем запер на засов дверь.

– Будь по-вашему, – сказал он, зловеще ухмыляясь. – Ступайте к барону. Очень скоро вы пожалеете, что не послушали моего совета.

Вслед за ним мы пересекли огромный зал. Пол в нем был вымощен каменными плитами, тут и там валялись шкуры, а со стен глядели на нас головы диких зверей. Дойдя до конца, человек толкнул дверь, и мы вошли.

В маленькой, почти пустой комнате, как и всюду, царили грязь и разруха. Стену закрывал выцветший гобелен; один его угол повис, обнажив грубую кладку. Напротив была еще одна дверь, занавешенная портьерой. Перед ней стоял длинный стол с грязными блюдами, объедками и винными бутылями, а во главе, лицом к нам, сидел великан – истинный лев с копной огненно-рыжих волос и свалявшейся, жесткой, точно лошадиная грива, бородищей. На своем веку я видел немало странных лиц, но еще не встречал такой зверской физиономии. Голубые глазки сверкали злобой, бледные щеки ввалились и сморщились, а из чудовищной бороды торчала толстая губа. Барон качнул головой и вперил в нас мутный взгляд. Штраубенталь хоть и был пьян, все же заметил, какие на нас мундиры.

– Ну, бравые солдатики, – сказал он, икнув, – что новенького в Париже? Вы, говорят, хотите освободить Польшу, а сами стали рабами – рабами аристократишки в серой шинели и двууголке. Я слышал, и граждан больше нет, кругом одни месье и мадам. Сдается мне, однажды утром в корзину полетят новые головы.

Дюрок подошел к негодяю.

– Жан Карабен!

Барон вздрогнул, и глаза его немного прояснились.

– Жан Карабен, – повторил юноша.

Барон выпрямился, сжав подлокотники кресла.

– Что вы этим хотите сказать, молодой человек? – спросил он.

– Жан Карабен, я долго вас искал.

– Допустим, когда-то меня так звали, но в то время ты был еще мальчишкой. Какое тебе до этого дело?

– Мое имя Дюрок.

– Не сын ли…

– Сын человека, убитого вами.

Хотя барон выдавил из себя усмешку, в его глазах затаился ужас.

– Что было, то прошло! – крикнул подлец. – В те дни выбирать не приходилось, если ты хотел остаться в живых. Или аристократы, или народ. Либо мы перебьем их, либо они – нас. Твой отец был жирондист. Он пал, а я поднялся на вершину. Большинство же моих соратников плохо кончили. Превратности войны. Забудем их и познакомимся поближе.

Он протянул юноше дрожащую красную руку.

– Довольно, – сказал Дюрок. – Мне бы сейчас проткнуть вас прямо в кресле, вот это было бы правильно. Скрестить с вами саблю – бесчестье для моего клинка. И все же вы – француз, мы с вами служили под одним знаменем. Вставайте и защищайтесь!

– Какие глупости! – вскричал барон. – Это все хорошо для вас, молодых…

Дюрок не вытерпел и ударил его наотмашь, прямо в середину рыжей бороды. Я увидел губу, покрытую кровью, а выше – сверкающие от ярости глаза.

– Ты заплатишь за это жизнью!

– Так-то лучше, – сказал юноша.

– Саблю! – воскликнул барон. – Я скоро вернусь!

Он выскочил из комнаты.

Я уже говорил, что в комнате была вторая дверь. Едва барон скрылся, из-за портьеры выбежала прелестная девушка. Она так быстро порхнула к нам, что мы не успели и глазом моргнуть, лишь колыхание занавеси указывало, откуда она появилась.

– Я все видела! – воскликнула красавица. – О, месье, вы герой!

Она схватила руку моего товарища и целовала ее до тех пор, пока тот не сумел высвободиться.

– Стойте, мадам! Почему вы целуете мне руку?

– Потому что она ударила его по гнусным лживым губам. Потому что, может статься, она отомстит за смерть моей матушки. Я – падчерица этого негодяя, дочь женщины, чье сердце он разбил. Я ненавижу его и боюсь. Шаги! Это он!

Девушка исчезла так же внезапно, как появилась. Вошли барон с саблей наголо и человек, что привел нас.

– Мой секретарь, – сказал Штраубенталь. – Он будет секундантом. Однако нам нужно другое помещение. Надеюсь, вы не откажетесь пройти со мной.

Бесспорно, драться в комнате, занятой огромным столом, было невозможно. Мы вышли в сумрачный зал. Вдалеке за открытой дверью горел огонек.

– То, что надо, – сказал чернобородый.

В просторной комнате без мебели вдоль стен стояли ряды бочонков и ящиков, на полке в углу ярко горел фонарь, пол был твердый и ровный. Чего еще желать фехтовальщику? Дюрок выхватил из ножен саблю и влетел внутрь. Барон с поклоном отступил, пропуская меня. Я шагнул через порог, и вдруг тяжелая дверь с грохотом захлопнулась, лязгнул ключ. Ловушка!

На миг мы остолбенели – такая низость просто в голове не укладывалась, – но вскоре поняли свою ошибку. Разве можно было хоть в чем-то довериться такому негодяю? Как же мы разозлились! Мы кляли его за подлость, а себя – за глупость. Мы бросились к двери, колотили в нее, пинали тяжелыми сапогами. Наверное, гром ударов и брань разносились по всему замку. Мы называли барона такими словами, что пробрало бы самого закоренелого мерзавца. Однако дверь была прочной, как и положено двери средневекового замка, ее сделали из толстенных досок, скрепленных железными полосами. Разбить ее оказалось не проще, чем каре Старой гвардии. Напрасно мы кричали и барабанили, только эхо гулко отзывалось из-под высокого потолка. Послужив в армии, быстро привыкаешь мириться с неизбежным. Потому я первым взял себя в руки и убедил Дюрока вместе осмотреть место, ставшее нам темницей.

Здесь было всего одно окошко без стекла, такое узкое, что и головы не высунуть. Располагалось оно высоко, и Дюроку пришлось встать на бочку, чтобы взглянуть в него.

– Что там? – спросил я.

– Ельник и дорога. А это еще кто? – вдруг воскликнул он.

Я тоже вскочил на бочку. Как и сказал юноша, внизу лежала заснеженная дорога. По ней, нахлестывая коня, бешеным галопом скакал всадник. Фигурка становилась все меньше и меньше, пока наконец не растаяла в лесной темноте.

– Что это значит? – спросил мой друг.

– Для нас – ничего хорошего. Наверное, он поехал за какими-нибудь разбойниками, чтобы те перерезали нам глотки. Давайте посмотрим, не получится ли сбежать из мышеловки, пока не явился кот.

С чем нам повезло, так это с лампой. Она была почти полной, масла хватило бы до утра, так что в темноте шарить не пришлось. Мы стали осматривать тюки и ящики. В некоторых местах их сложили в ряд, а в одном углу нагромоздили почти до самого потолка. Похоже, мы оказались в кладовой замка. Чего только здесь не было: и сыры, и всевозможные овощи, и корзины сушеных фруктов, и строй бочек с вином. В одной из них я заметил кран и, поскольку сильно проголодался, с удовольствием перекусил за стаканчиком кларета. Что касается Дюрока, тот на еду смотреть не мог и все ходил взад-вперед по кладовой, сгорая от гнева и нетерпения.

– Погоди, мерзавец! – то и дело восклицал он. – Я до тебя еще доберусь!

Все бы ничего, но пока я ужинал, сидя на огромном сырном колесе, мне не давала покоя мысль, что юноша больше волнуется о чести семьи, чем о том, в какую переделку я угодил по его милости. В конце концов, отец Дюрока уж четырнадцать лет как лежит в могиле, и горю ничем не помочь, а между тем Этьену Жерару, самому бравому солдату Великой армии, грозит опасность погибнуть в самом начале блестящей карьеры. Никто не узнает, каких вершин я мог бы достичь, если меня прикончат из-за участия в темном дельце, которое не имеет отношения ни к Франции, ни к императору. Я все думал, какой же я дурак, ведь меня ждали великие сражения и все, чего душа пожелает, а я ввязался в безрассудную авантюру. Мало мне четверти миллиона русских!..

– Хорошо, – сказал я, когда Дюрок пробормотал очередную угрозу. – Когда выберетесь отсюда, можете делать с бароном что хотите. Пока же вопрос скорее в том, что сделает с нами он.

– Мне все равно! – воскликнул мальчишка. – У меня долг перед отцом.

– Ну что за безрассудство, – ответил я. – У вас долг перед отцом, а у меня – перед матушкой, и он в том, чтобы выбраться из этой передряги целым и невредимым.

Мое замечание охладило его пыл.

– Я совсем забыл о вас! – воскликнул Дюрок. – Простите, месье Жерар. Говорите, что я должен сделать!

– Ладно, – сказал я, – вряд ли нас тут заперли, чтобы угостить сыром. Нет сомнений, нас хотят прикончить. Мерзавцы надеются, что никто не знает, где мы, и если мы не вернемся, искать нас тут не станут. Вы предупредили своих гусар, куда отправились?

– Нет.

– Хм. Смерть от голода нам явно не грозит. Подлецы решили нас убить, но для начала им придется сюда войти. Если мы соорудим баррикаду из бочек, то пятерым злодеям с нами не справиться. Вот почему они послали за подмогой.

– Нужно что-то предпринять, пока гонец не вернулся.

– Именно. Медлить нельзя.

– Поджечь дверь?

– Нет ничего проще. В углу стоят бочонки с маслом. Только вот мы и сами подкоптимся, как две устрицы.

– Как же нам быть? – в отчаянии воскликнул юноша. – Постойте! Что это?

За окном послышался шорох, звездное небо заслонила тень. Показалась белая ручка, и в ее пальцах что-то блеснуло.

– Скорее! Сюда! – позвал женский голос.

Мы вскочили на бочки.

– Они послали за казаками. Вашей жизни грозит опасность… Ах! Я пропала! Пропала!

Мы услышали топот, хриплое проклятие, удар, и в окне вновь остались только мерцающие звезды. Мы беспомощно стояли на бочках, похолодев от ужаса. Полминуты спустя до нас долетел приглушенный крик. Где-то в ночном безмолвии грохнула дверь.

– Мерзавцы ее убьют! – крикнул я.

Дюрок спрыгнул на пол, рыча, как безумный, и стал колотить в дверь с таким остервенением, что каждый удар оставлял на досках кровавое пятно.

– Смотрите! – воскликнул я, подняв с пола ключ. – Наверняка это девушка бросила его, когда ее схватили.

Мой товарищ с радостным воплем выхватил у меня ключ, но вскоре отшвырнул его. Он оказался таким крошечным, что утонул в огромной замочной скважине. Дюрок опустился на ящик, сжав голову руками, и всхлипнул. Мне тоже захотелось плакать при мысли о бедняжке. Спасти ее мы были не в силах.