– Маловероятно, – сказал я, – что разбойники знают о нашем приближении. По дороге мы не встретили никого. Мой план заключается в том, чтобы спрятаться недалеко в лесу, дождаться, когда они откроют ворота, и броситься в атаку, застав их врасплох.

Барт согласился, что это лучший вариант из всех. Но, когда мы детальнее принялись обсуждать план атаки, аббат охладил наш пыл, перечислив очевидные трудности.

– Кроме города, вокруг аббатства на расстоянии мили нет ни одного места, которое послужило бы укрытием для человека или лошади, – заметил он. – Что касается горожан, то на них нельзя рассчитывать. Боюсь, сын мой, что ваш превосходный план не имеет ни малейшего шанса на успех.

– Не вижу другого выхода, – не соглашался я. – Конфланские гусары не настолько многочисленны, чтобы я погнал пол-эскадрона на сорокафутовые стены с пятью сотнями разбойников за ними.

– Я человек мирный, – сказал аббат, – но, думаю, сумею дать вам хороший совет. Я неплохо изучил этих негодяев. Кому, как не мне, удалось бы лучше это сделать? Ведь я провел в этом заброшенном месте целый месяц, наблюдая, что происходит в дорогом мне аббатстве. Хочу подсказать, как бы я поступил на вашем месте.

– Умоляем, расскажите, отец, – воскликнули мы одновременно.

– Вам следует знать, что большие группы дезертиров: французов и англичан – продолжают прибывать в аббатство с оружием в руках. Вот и вам бы притвориться дезертирами и так проникнуть в аббатство.

Меня настолько поразила простота идеи, что я обнял доброго аббата. Но у Барта возникли возражения.

– Все это очень хорошо, – сказал он. – Но если эти негодяи настолько проницательны, как вы их описали, то они не впустят к себе просто так сотню вооруженных людей. Что бы я ни слышал об Алексе Моргане, или как там его называют – маршале Миллефлере, ему не отказать в проницательности и здравом смысле.

– Что же, рискнем, – воскликнул я. – Отправим сначала пятьдесят человек и подождем, пока они смогут открыть нам ворота.

Мы обсуждали план атаки очень долго, стараясь предусмотреть каждую мелочь. Если бы на месте двух молодых кавалерийских офицеров находились Веллингтон и Массена, то и они не смогли бы лучше продумать все детали. Наконец, Барт и я, посоветовавшись, решили, что нам следует разбиться на две группы по пятьдесят человек, притвориться дезертирами и проникнуть в аббатство. Один из нас пойдет с первой группой. Вторая группа будет ждать у ворот рассвета, пока те, кто внутри, не откроют ворота. Правда, аббат оставался при мнении, что опасно дробить наши силы. Но, увидев, что мы оба с ним не согласны, уступил нам.

– Лишь один вопрос я хотел бы задать, – пробормотал он. – Если вы сумеете схватить маршала Миллефлера, этого разбойничьего пса, что вы собираетесь с ним сделать?

– Повесить, – ответил я.

– Слишком легкая смерть! – воскликнул капуцин, и в его глазах загорелся зловещий огонек. – Если б только он попал в мои руки… Но что я говорю? Такие мысли не подобают служителю Господню.

Аббат всплеснул руками, словно человек, сознание которого помутилось от горя, и выбежал из комнаты.

Еще один важный вопрос предстояло решить: французам или англичанам достанется честь первыми вступить в аббатство. Клянусь честью, вы просите слишком много у Этьена Жерара в такое время в таком месте. Он никогда никому не уступит! Но бедняга Барт просил так горячо. Что представляли собой несколько потасовок, в которых он принял участие, по сравнению с моими семьюдесятью четырьмя битвами? В конце концов я уступил. Мы едва успели хлопнуть по рукам, как вдруг снаружи раздались крики, шум борьбы и проклятия. Барт и я выхватили сабли, справедливо полагая, что разбойники напали на нас.

Можете представить наши чувства, когда при свете фонаря, который висел на крыльце, мы увидели гусар и драгун, смешавшихся в одну большую кучу. Красные и голубые мундиры, шлемы и кивера виднелись то тут то там. Солдаты беззаветно тузили друг друга. Мы бросились в самый центр схватки, умоляя, грозя, приказывая. В конце концов нам удалось оттащить их друг от друга. Теперь они стояли, выстроившись в две линии, раскрасневшиеся, испачканные кровью, и свирепо смотрели друг на друга. Они дышали тяжело, словно лошади после утомительной скачки. Лишь обнажив сабли, нам удалось удержать их на расстоянии друг от друга. Бедолага-капуцин стоял на крыльце в своем длинном коричневом одеянии и, подняв руки к небу, молил Господа о милости.

Выяснилось, что именно он стал причиной потасовки. Не понимая натуру солдата, священник сделал несколько замечаний английскому сержанту. Он сказал, что, к сожалению, английский эскадрон не так хорош, как французский. Не успели слова вылететь у него изо рта, как сержант развернулся и ударом увесистого кулака сбил с ног ближайшего гусара. Словно повинуясь сигналу, гусары и драгуны бросились друг на друга, как разъяренные звери. Мы теперь не могли полагаться на наших солдат, поэтому Барт собрал своих людей у крыльца, а я – позади таверны. Англичане беззвучно ругались, наши ребята сжимали кулаки и сыпали проклятиями. Солдаты поступали согласно обычаям своих народов.

Что ж, раз решение было принято, мы хотели незамедлительно претворить его в жизнь, иначе можно было ожидать новой ссоры между нашими солдатами. Барт в сопровождении драгун поскакал к аббатству. Предварительно он сорвал с рукавов золотую шнуровку, стащил воротник и кушак с мундира. Теперь он выглядел как простой солдат. Барт объяснил своим людям, чем им предстоит заняться. Те не стали вздымать вверх руки с оружием или издавать воинственные вопли, как сделали бы на их месте французы, и выражение их бесстрастных чисто выбритых лиц наполнило меня уверенностью. Англичане расстегнули мундиры, запачкали ножны и шлемы. Сбруя висела на лошадях кое-как. Теперь они и впрямь походили на партию дезертиров, которые забыли об армейском порядке и дисциплине. В шесть часов утра они овладеют главными воротами аббатства, и в то же время мои гусары ворвутся внутрь. Мы с Бартом пожали друг другу руки на прощание, и он тронулся в путь. Сержант Папилет с двумя солдатами последовали за англичанами на расстоянии и возвратились через полчаса. Папилет доложил, что после коротких препирательств Барта и драгун, освещаемых фонарями, пропустили в аббатство.

Пока все шло по плану. В ночном небе низко висели облака. Накрапывал мелкий дождик. В такую погоду нас нелегко будет обнаружить. Я выставил постовых на расстоянии двести ярдов в каждом направлении. Часовые должны были уберечь нас от разного рода неожиданностей и не позволить крестьянам, которые могут наткнуться на нас, сообщить новость в аббатство. Оден и Папилет должны были дежурить по очереди, в то время как остальные отдыхали вместе с лошадьми в большом деревянном амбаре. Я обошел посты, удостоверился, что все в порядке, а затем вернулся в таверну, бросился на приготовленную мне хозяином кровать и провалился в глубокий сон.

Вам, безусловно, не раз приходилось слышать, что меня считают образцовым солдатом. Такую оценку давали не только друзья, но и старые вояки, которые принимали участие в тех же кампаниях, что и я. Но честность и скромность заставляют меня признаться, что это не совсем так. Некоторых способностей я напрочь лишен. Конечно, таковых не так и много. В великой армии императора не нашлось бы с десяток офицеров, которые смогли бы стать выше меня на лестнице к совершенству. Я не говорю о храбрости. Об этом лучше скажет тот, с кем я был в бою. Мне часто приходилось слышать, как солдаты у походных костров спорят: кто самый отчаянный смельчак в Великой армии. Некоторым по душе Мюрат, некоторым Лассаль, многие считали непревзойденным храбрецом Нея. Но когда мне задавали этот вопрос, я обычно пожимал плечами и улыбался. Было бы нескромно сказать, что в армии нет храбреца отчаянней, чем бригадир Жерар. Факт остается фактом: человек лучше всего знает самого себя. Но кроме храбрости солдату необходимы другие важные качества. Одно из них: солдат должен быть легок на подъем. А я с самого детства любил поспать. Именно этот недостаток и привел меня к катастрофе в ту ночь.

Было около двух ночи, когда я почувствовал удушье. Я попытался вскочить на ноги, но нечто держало меня и не давало пошевелиться. Мне оставалось лишь биться на месте, как стреноженной лошади. Мои лодыжки, колени и запястья были туго связаны. Лишь глаза были свободны. У изголовья кровати в тусклом свете португальской лампы я увидел аббата и хозяина таверны.

Вечером лицо хозяина выглядело просто глупым и испуганным. Сейчас надо мной нависла жестокая и злобная рожа. Никогда еще мне не приходилось видеть такого отвратительного мерзавца. В руке у него блестел длинный нож. Аббат же старался держаться с достоинством. Однако его монашеская сутана было распахнута, и из-под нее виднелся черный мундир с аксельбантами, как у английских офицеров. Он смотрел прямо на меня, опершись о спинку кровати, и молча смеялся, надавив на нее изо всех сил.

– Уверен, вы простите мое веселье, дорогой полковник, – сказал он. – Когда вы сообразили, что произошло, ваше лицо приобрело интересное выражение. Не сомневаюсь, что вы отличный солдат, но вряд ли вам по силам потягаться в хитрости с маршалом Миллефлером. Именно так ваши ребята прозвали меня. Вы, очевидно, недооценили меня, что доказывает отсутствие у вас достаточной проницательности. Разве что мой тупоголовый соотечественник, английский драгун, менее вас компетентен в серьезном деле.

Представьте, что я чувствовал, выслушивая эти высокомерные разглагольствования. Негодяй выражался в снисходительной цветистой манере. Очевидно, именно ей он был обязан своим прозвищем. Я ничего не отвечал, но они, должно быть, прочитали угрозу в моих глазах. Хозяин гостиницы шепнул что-то своему компаньону.

– Нет, нет, дорогой Шенье. Он намного более ценен живым, – ответил Миллефлер. – Кстати, полковник, ваше счастье, что у вас такой крепкий сон. Вздумай вы поднять тревогу, мой друг, который не блещет хорошими манерами, без сомнения, перерезал бы вам глотку. Советую не злоупотреблять его терпением, потому что сержант Шенье, служивший ранее в Седьмом полку императорской легкой пехоты, человек куда более опасный, нежели капитан Алексис Морган из гвардии Его Величества.