А Ксавье Гишар? Тот был другом отца Мегрэ и происходил из той же среды. Он жил не в долине Монсо, а в тесной квартирке Латинского квартала, уделяя больше времени своим книгам, чем прекрасным дамам.

Нет, он не способен ни на свинство, ни на компромисс!

Между тем он вызывал к себе Бародэ. Какие указания он дал последнему?

Ну, а если даже все было именно так – разве это доказывает, что Мегрэ допустил какую-нибудь ошибку? Пускай он еще не успел закончить следствие! Не знал, кто выстрелил в графа. Не знал также, почему стреляли в него. Но он бы все распутал.

Он сознавал, что проделал за короткий срок большую работу. Не зря так испугался комиссар!

Что же все это означает?

Газеты больше не упоминали о деле.

Тело Боба, должно быть, отправили в морг для вскрытия.

Мегрэ снова видел себя на улице Шапталь, позади всех этих господ, которые не обращали на него никакого внимания. Бародэ, который не знал его в лицо, принимал его, по-видимому, за кого-нибудь из домашних. Прокурор, судья и секретарь суда полагали, что он один из людей Бародэ. Только Луи бросал на него насмешливые взгляды. Вероятно, он был осведомлен о его деятельности через Жермен.

Все это было унизительно, приводило в отчаяние. Моментами, закрыв глаза, расслабленный теплом постели, он рисовал себе план идеально проведенного следствия.

«В следующий раз я поступлю так-то и так-то…»

На четвертый день ему вдруг надоело быть больным, и, еще до прихода флейтиста, он поднялся, умылся холодной водой, тщательно побрился, снял повязку с головы.

– Ты идешь на работу?

Он ощутил потребность вновь вдохнуть воздух комиссариата, сесть за свой черный стол, оглядеть жалких посетителей, жмущихся на скамейке у побеленной стены.

– Что мне сказать Жюстену? Теперь флейтиста звали просто Жюстеном, как друга семьи, как дальнего родственника.

– Если хочет, пусть придет за мной к часу дня, вместе позавтракаем.

Он не надел на ночь наушники, и ему пришлось подкручивать кончики усов горячими щипцами для завивки волос. Большую часть пути он прошел пешком, окунувшись в оживленную суету бульваров, и вся его злость растаяла в утренней весенней свежести.

Зачем ему думать об этих людях? О Жандро, засевших в своей крепости. О старике, чей характер наследуют в его роду только женщины. Об истории с завещанием. Зачем ему интересоваться, к кому перейдут по наследству все кафе «Бальтазар»?

Ибо он понимал, что дело не только в деньгах. Решался вопрос, кто станет обладателем пакета акций, кто возглавит, наконец, фирму. Лиз, Ришар? Тот, кто получит состояние старого Бальтазара, получит могущество и власть.

Подумать только! Молодая девушка, забыв о своих двадцати годах, мечтает о директорском кресле точно так же, как мечтала о нем ее покойная мать.

Ему, Ришару, стать всесильным хозяином или ей, Лиз, всемогущей хозяйкой?

Пусть сами разбираются!

Ей-богу, они так и сделали! Но как быть с мертвецом, по которому никто не плакал, не считая девицы с авеню Де Ваграм?

Он вошел в комиссариат, поздоровался за руку со своими коллегами.

– Бертран отправился к вам узнать, как вы себя чувствуете.

Он не доложил о себе комиссару, молча уселся на свое место, и только в половине одиннадцатого, когда Ле Брэ приоткрыл свою обитую войлоком дверь, он увидел Мегрэ.

– Вы пришли, Мегрэ? Так зайдите же ко мне! Ему очень хотелось держаться непринужденно.

– Присаживайтесь. Я не уверен, что вы разумно поступили, так рано поднявшись с постели. Я хотел предложить вам отпуск для восстановления здоровья. Не думаете ли вы, что несколько дней в деревне пойдут вам на пользу?

– Я чувствую себя совершенно здоровым.

– Тем лучше, тем лучше! Кстати, как вы могли убедиться, вся эта история уладилась. Впрочем, я вас поздравляю, вы были, оказывается, недалеки от истины. Как раз в тот день, когда я приходил вас проведать, Луи позвонил в полицию.

– По собственному желанию?

– Признаюсь, я ничего толком не знаю. К тому же это не имеет ровно никакого значения. Главное, он признался. По-видимому, он догадывался, что ведется следствие, и понимал, что доберутся до правды.

Мегрэ, опустив глаза, упорно рассматривал письменный стол, и на лице его не отражалось никаких чувств. Ощущая неловкость, комиссар продолжал:

– Он, минуя нас, обратился непосредственно в префектуру. Вы читали газеты?

– Да.

– Конечно, правда была несколько приукрашена. Дань необходимости, со временем вы это поймете. Есть случаи, когда скандал недопустим, когда голая правда приносит больше вреда, чем пользы. Поймите меня правильно. Мы оба знаем, что граф проник в дом отнюдь не как грабитель. Может быть, его там ждали. Лиз Жандро была расположена к нему. Я употребляю это слово в лучшем его смысле. Не забывайте, что она родилась в замке д'Ансеваль, что обе семьи связывают определенные узы. Боб был человеком отчаянным. Он скатывался все ниже и ниже с непонятным неистовством. Почему не предположить, что она пыталась направить его на путь истинный? Таково мнение моей жены, которая хорошо знает характер Лиз. Но не в этом дело. Был ли он пьян в ту ночь, как это с ним довольно часто случалось? Держал ли он себя вызывающе? Луи весьма скуп на подробности. Его привлекли крики и шум. Когда он вошел в комнату, Боб и Ришар Жандро сцепились в схватке, и ему показалось, что он увидел нож в руке графа.

– А нож нашли? – негромко спросил Мегрэ, по-прежнему уставившись на стол.

Казалось, он упорно разглядывает какое-то пятнышко на полированной поверхности.

– Не знаю. Следствие вел Бародэ. В силе остается все та же версия – на ночном столике лежал револьвер, и Луи, защищая своего хозяина, выстрелил. А теперь скажите, мой юный друг, к чему бы привел скандал? Публика не приняла бы правды. Мы живем в такое время, когда определенные слои общества находятся уж очень на виду. На карту была поставлена честь мадемуазель Жандро, ибо речь шла бы главным образом о ее чести. Так или иначе, это типичный случай самообороны.

– Вы уверены, что стрелял дворецкий?

– В деле имеется его признание. Подумайте только, Мегрэ, как реагировали бы некоторые газеты, каковы были бы последствия этого дела для молодой девушки, которую у нас нет оснований обвинять ни в чем, кроме как в некоторой… м-м-м… экспансивности…

– Понимаю.

– Мадемуазель Жандро уехала в Швейцарию. Нервы ее не выдержали такой перегрузки, и она, вероятно, пробудет за границей несколько месяцев. Луи оставлен на свободе за отсутствием состава преступления. Его единственная ошибка заключается в том, что, потеряв голову, он, вместо того чтобы немедленно во всем признаться, закопал труп в саду.

– Он один его закапывал?

– Поставьте себя на место Ришара Жандро. Я вижу, вы все еще сомневаетесь. Но в конце концов вы поймете. Бывают случаи, когда мы не вправе…

– …поступать согласно велениям совести? Тогда Ле Брэ снова стал сух и высокомерен, более высокомерен, чем когда-либо.

– Мне не в чем упрекнуть свою совесть, – отрезал он, – хотя я имею основания полагать, что она у меня не менее щекотлива, нежели у любого из вас. Вы молоды, Мегрэ, очень молоды, и это единственная причина, по которой я не могу на вас обижаться.

Было около двенадцати, когда в комиссариате зазвонил телефон.

Инспектор Бессон снял трубку и обратился к Мегрэ:

– Это вас. Все тот же тип. Он звонит уже в третий раз, и всегда в одно и то же время.

Мегрэ взял трубку.

– Алло! Жюль?

Он узнал голос Дедэ.

– Ну как дела? Лучше? Уже работаете? Скажите, у вас есть время позавтракать со мной?

– К чему?

– Это уж мое дело. С того самого дня мне охота свезти вас позавтракать в деревню. Не бойтесь. Я приеду за вами на своей колымаге. Но только я буду стоять не у комиссариата, а на углу улицы Фонтен, потому что я не очень-то люблю такие заведения, как ваше. Идет?

Бедняга Жюстен, опять ему не повезло!

– Скажите ему, что меня вызвали по срочному делу. Увидимся с ним сегодня вечером или завтра утром.

Через четверть часа он садился в серый «дион-бутон».

Дедэ был один.

– Скажите, что вам больше по вкусу? Как насчет жареного пескаря? Давайте раньше на минуточку остановимся у ворот Майо и пропустим по одной.

И они зашли в бар, где Дедэ заказал два абсента.

Он был весел, но глаза его сохраняли серьезность. На нем был все тот же серый костюм в клеточку, ботинки желтовато-зеленого цвета и ярко-красный галстук.

– Еще по одной? Нет? Ну, как хотите. Сегодня у меня нет никаких оснований вас спаивать.

И они покатили сначала по дороге, потом выехали на берег Сены, по которой скользили рыбацкие лодочки, и вот наконец у самой воды увидели маленькую харчевню с садом за домом и сетями, натянутыми перед верандой для просушки.

– Густав, сообрази-ка нам обед на славу. Начнем с жареных пескарей. – И, обращаясь к Мегрэ, объяснил:

– Он сейчас закинет сеть, и мы получим их прямо живехонькими. – Затем снова к хозяину:

– Ну, а еще что ты нам предложишь?

– Не желаете ли петуха в розовом «божелэ»?

– Ладно, давай петуха.

Дедэ чувствовал себя здесь как дома. И в кухню зашел, и в погреб спустился, откуда вернулся с бутылкой белого луарского вина.

– Это стоит всех аперитивов мира. А пока, в ожидании жареного пескаря, набейте свою трубку, и потолкуем. – Он почувствовал необходимость объяснить:

– Знаете, почему я так хотел встретиться с вами? Потому что вы мне нравитесь. Вы не такой негодяй, как все эти типы там у вас.

Он тоже будет приукрашивать правду, – Мегрэ это отлично знал. Люди такого сорта, как Дедэ, страшные болтуны, и это часто их губит. Они так довольны собой, что почти всегда испытывают необходимость говорить о своих темных делишках.

– Где Люсиль? – спросил Мегрэ, который полагал, что и она примет участие в завтраке.