Агата Кристи - Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все

— Она явно ищет подходящий повод, чтобы расстроить их свадьбу. По-моему, она надеялась — а может быть, даже искренне верила, что кто-то из родителей Селии убил свою половину, прежде чем покончить с собой. Такое, знаете ли, может у кого угодно отбить охоту жениться. Тем более у совсем еще молодого человека.

— Вы считаете, он подумал бы, что если отец или мать Селии были способны на убийство, то, возможно, на это способна и она?

— В общем, вы уловили основную мысль.

— Но ведь этот мальчик вовсе не богат, верно? Приемыш…

— Он знает, что он приемыш, но от него скрыли, кем была его родная мать. А она была довольно популярной певицей, сумела заработать приличные деньги — до того, как заболела. Она хотела забрать своего сына у миссис Бартон-Кокс, но та сделала все возможное, чтобы его не отдать. Но мать есть мать. Она все время думала о нем и, естественно, оставила ему все свои деньги, вернее, опекунам. Десмонд получит доступ к наследству по достижении двадцати пяти лет. Так что миссис Бартон-Кокс совсем ни к чему его женитьба, в крайнем случае, невестка должна понравиться ей самой и во всем идти у нее на поводу.

— Да, похоже, вы правы. Какая она все-таки гнусная особа! Как вы считаете?

— Пренеприятнейшая.

— Так вот почему она тогда так быстро смоталась: испугалась, что вы ее раскусите.

— Не исключено, — сказал Пуаро.

— Что вы еще узнали?

— Еще я узнал, что у экономки было очень слабое зрение, возраст, понимаете ли.

— Ну… дело житейское, вряд ли это может нам пригодиться.

— Как знать, — сказал Пуаро. Он взглянул на часы. — Мне пора.

— Боитесь опоздать на самолет?

— Нет. Лечу завтра утром. Просто сегодня мне еще нужно кое-куда наведаться — и на кое-что посмотреть. У вашего подъезда меня ждет такси…

— Что же вы хотите увидеть? — Миссис Оливер мучило любопытство.

— Не столько увидеть, сколько — почувствовать. Да, подходящее слово: почувствовать — и разобраться потом в своих ощущениях…

Миновав кладбищенские ворота, Пуаро двинулся к поросшей мхом стене и вскоре остановился у одной из могил. Несколько минут он разглядывал могильную плиту, потом поднял голову и долго созерцал открывшийся перед ним вид на холмы и море. Затем его взгляд вновь остановился на могиле. У плиты кто-то совсем недавно положил маленький букетик полевых цветов — такой букетик мог бы принести ребенок, но едва ли это был ребенок. Пуаро еще раз прочел надпись:

Пуаро задумчиво кивнул головой.

Выйдя с кладбища, он пошел по тропе, которая вела к обрыву и вилась по его краю. Он глянул вниз, потом посмотрел на морской горизонт.

— Теперь я совершенно уверен, что знаю правду, — вполголоса произнес он. — Пришлось вернуться в далекое прошлое. Конец твоего пути предопределен его началом. А здесь? Похоже, так оно и есть. Гувернантка из Швейцарии должна все знать — но захочет ли она открыть мне истину? Десмонд надеется, что захочет. Ради них с Селией. Иначе как им жить дальше?

— Мадемуазель Руселль? — сказал Эркюль Пуаро, галантно поклонившись.

Мадемуазель Руселль протянула ему руку. «Около пятидесяти, — определил Пуаро. — Довольно властная. Привыкла добиваться своего. Рассудительна, умна, вполне довольна жизнью и тем, как она у нее сложилась, со всеми ее радостями и горестями».

— Я о вас наслышана, — сказала она. — У Эркюля Пуаро везде есть почитатели — и здесь, и во Франции. Но я не уверена, что смогу вам чем-нибудь помочь. Из вашего письма я поняла, что вы пытаетесь выяснить причину той трагедии. Ах, как давно это было! Как летит время! Садитесь, надеюсь, что вам в этом кресле будет вполне комфортно. Угощайтесь — вот petit-fours, вот вино.

Она была радушна, но ничего не навязывала гостю. Держалась ровно и приветливо.

— Вы некогда были гувернанткой в одной английской семье, — сказал Пуаро. — Их фамилия — Престон-Грей. Не знаю, помните ли вы их.

— О да, ведь мы редко забываем то, что связано с нашей молодостью, правда? У них были девочка и мальчик — разница пять лет. Славные ребятишки! Их отец потом стал генералом.

— Но была и еще сестра их матери.

— Ах да, помню. Когда я приехала, ее не было дома. Кажется, у нее что-то было со здоровьем, она как раз проходила курс лечения.

— А вы не припомните, как их звали?

— Маргарет. А вторую… постойте-ка…

— Доротея.

— Да-да. Довольно редкое имя. Но они звали друг друга Молли и Долли. Они были близнецами. Вы, должно быть, знаете. И похожи — как две капли воды. И обе красавицы.

— Они были привязаны друг к другу?

— Да — обожали друг друга. Но постойте — вам не кажется, что мы немного запутались? Я ведь поступила не в семью Престон-Грей. Доротея Престон-Грей была замужем за майором… не могу вспомнить. Арроу? Нет, Джарроу. А фамилия Маргарет по мужу…

— Равенскрофт.

— Да, верно. Удивительно, как эти имена вылетают из головы. Ну конечно же, Престон-Грей — это предыдущее поколение. Маргарет Престон-Грей жила когда-то в пансионате, здесь в Швейцарии. После замужества она написала мадам Бенуа, директрисе пансионата, и попросила порекомендовать кого-нибудь в качестве гувернантки для ее маленьких детей. Так я и попала в их семью. Я и вспомнила-то о сестре мадам только потому, что она некоторое время гостила у них в ту пору. Ну а дети… девочке было лет шесть, имя у нее было какое-то шекспировское… Розалинда или Селия[359].

— Селия, — сказал Пуаро.

— Мальчику было годика четыре. Шалун, но очаровательный мальчуган. Я к ним очень привязалась.

— И они к вам тоже, как я слышал. Вы ведь были с ними очень добры.

— Moi, j'aime les enfants[360],— сказала мадемуазель Руселль.

— Кажется, они называли вас Мадди.

Она рассмеялась.

— До чего приятно снова это слышать! Прошлое сразу оживает.

— А вы помните мальчика по имени Десмонд? Десмонд Бартон-Кокс?

— О да. Он жил неподалеку. Дети из соседних домов часто играли вместе. Десмонд. Конечно, я его помню.

— И долго вы прожили в этой семье, мадемуазель?

— Нет. Года три-три с половиной. Потом мне пришлось вернуться. Мать серьезно заболела, и я должна была ухаживать за ней. Я чувствовала, что это ненадолго… Так и случилось — она умерла через полтора года после моего возвращения. После ее смерти я открыла здесь небольшой пансионат для девушек, которые хотят обучаться языкам и прочему. В Англию я больше не возвращалась, но еще год или два дети посылали мне поздравления с Рождеством.

— Как вам показалось — семья генерала Равенскрофта была счастливой семьей?

— О да. И родители и дети.

— По-вашему, они были хорошей парой?

— Да, это был, что называется, гармоничный брак.

— Вы сказали, что сестры обожали друг друга. Леди Равенскрофт была предана своей сестре. А та платила ей взаимностью?

— Видите ли… мне, конечно, не полагалось иметь своего мнения… Но откровенно говоря, сестра мадам — Долли, как ее все звали — была безусловно не совсем в себе и порою вела себя очень странно. Мне кажется, она была очень ревнива от природы. Насколько я поняла, она была когда-то помолвлена — или у них должна была состояться помолвка — с мистером Равенскрофтом. Да, вначале он ухаживал за ней, но позднее увлекся ее сестрой, и это был, на мой взгляд, удачный выбор, потому что Молли Равенскрофт была очень достойной, милой женщиной. Как Долли относилась к миссис Равенскрофт? Иногда мне казалось, что она обожает свою сестру, а иногда — что люто ее ненавидит. Она и к детям относилась как-то странно — считала, что им уделяют слишком много внимания. Но об этом вам лучше меня рассказала бы мадемуазель Моура. Она сейчас живет в Лозанне. Она попала к Равенскрофтам через два года после моего отъезда и прожила у них несколько лет. А потом опять вернулась к леди Равенскрофт — уже в качестве компаньонки — когда Селия уехала учиться за границу.

— С ней я тоже собирался встретиться У меня есть ее координаты, — сказал Пуаро.

— Моура знает гораздо больше меня. Человек она очень хороший — на нее можно во всем положиться. А трагедия произошла как раз при ней. Кому же как не ей и знать, что случилось… Но она умеет хранить чужие тайны. Мне она так ничего и не сказала. Не знаю, скажет ли вам. Может быть, да — а может и нет.

Мадемуазель Моура произвела на Пуаро не меньшее впечатление, чем мадемуазель Руселль, хотя она была явной ей противоположностью. Не столь величественной, да и много моложе — лет на десять, если не больше. Живое, все еще очаровательное личико — можно было представить себе, как хороша она была в молодости! Взгляд острый и проницательный — от нее мало что укроется, — но при этом доброжелательный. Она явно готова на дружеское участие, но без излишней сентиментальности. «Да, — сказал себе Пуаро, — неординарная женщина».

— Я — Эркюль Пуаро, мадемуазель.

— Добро пожаловать. Я вас ждала.

— Значит, вы получили мое письмо?