— Посмотри, во втором киоске масса открыток, — поспешно сказал он, — и очень привлекательные шарфы. Позволь мне купить тебе шарф.

— Дорогой, у меня их и так много, — запротестовала она. — Не трать попусту лиры.

— Это не пустая трата. У меня такое настроение, мне обязательно надо что-нибудь купить. Как насчет корзинки, ты же знаешь, нам всегда не хватает корзинок. Или кружева. Как насчет кружев?

Смеясь, она позволила ему подвести себя к киоску. Он рылся в разложенных перед ними товарах, болтал с улыбающейся женщиной, стоявшей за прилавком, ее улыбка становилась все шире от его устрашающе плохого итальянского, но его не оставляла мысль, что тем самым он дает группе туристов больше времени, чтобы дойти до причала и сесть на паром, и тогда сестры-близнецы исчезнут из вида, исчезнут из их жизни.

— Никогда, — сказала Лора минут через двадцать, — так много барахла не вмещалось в такой маленькой корзинке.

Ее журчащий смех ободрил его, он вновь поверил, что все хорошо, что ему больше не о чем тревожиться, что час зла истек. Катер от Чиприани, который привез их из Венеции, ждал у причала. Приехавшие с ними пассажиры, американцы и человек с моноклем, уже собрались. Раньше, перед тем как отправиться в эту поездку, он думал, что цена за ленч и дорогу туда и обратно слишком завышена. Теперь он не вспоминал о ней и жалел лишь об одном — экскурсия в Торчелло была самой большой ошибкой, которую он допустил за время их нынешнего пребывания в Венеции. Они взошли на палубу, выбрали удобное место, и катер, пыхтя, поплыл по каналу и вскоре вошел в лагуну. Паром отошел раньше и поплыл в сторону Мурано, тогда как их судно, пройдя мимо Сан Франческо дель Дезерто, взяло курс прямо на Венецию.

Он снова обнял ее и крепко прижал к себе; на этот раз она ответила на его ласку, улыбнулась и положила голову ему на плечо.

— Это был прекрасный день, — сказала она. — Я никогда его не забуду, никогда. Знаешь, дорогой, я наконец-то начинаю получать удовольствие от нашего отдыха.

Ему захотелось закричать от облегчения. Все будет хорошо, решил он. Пусть она верит во все, что хочет, если эта вера делает ее счастливой. Четким контуром на фоне сияющего неба во всей своей красе высилась перед ними Венеция, ведь там еще многое надо увидеть, бродя по ней вдвоем; теперь, когда у нее изменилось настроение, мрак рассеялся, это будет просто великолепно, и он вслух принялся обсуждать предстоящий вечер, место, где они будут обедать, — не в ресторане по соседству с «Ла Фениче», куда они обычно ходили, а в каком-нибудь другом, новом месте.

— Да, но только чтобы недорого, — сказала она, словно ей передалось его настроение, — сегодня мы и так много потратили.

В их отеле на Большом канале была приветливая, умиротворяющая обстановка. Портье улыбался, протягивая им ключ. В спальне все было знакомо, как дома — Лорины вещи аккуратно расставлены на туалетном столике, — но при этом в ней царила едва уловимая атмосфера праздника, новизны, волнения, какой дышат только комнаты, в которых мы останавливаемся на краткие дни отдыха. Они наши лишь на мгновение, не более. Пока мы там, они живут. Когда мы уезжаем, они больше не существуют, они растворяются в безликости. В ванной комнате он отвернул оба крана, вода хлынула мощным потоком, клубы пара поднялись к потолку. Теперь, подумал он, теперь наконец-то самое время заняться любовью; он вернулся в спальню, она поняла, протянула к нему руки и улыбнулась. Какое благостное облегчение после долгих недель воздержания!

— Дело в том, — сказала она некоторое время спустя, надевая перед зеркалом серьги, — что я действительно ужасно проголодалась. Давай не будем ничего придумывать и просто поедим здесь в столовой?

— Нет, боже упаси! — воскликнул он. — Со всеми этими унылыми парочками за соседними столами? Я умираю с голоду, а еще мне очень весело. Я хочу изрядно набраться.

— Только не яркий свет и музыка, ладно?

— Нет, нет… какой-нибудь маленький темный интимный грот, мрачноватый и полный влюбленных с чужими женами.

— Хм, — фыркнула Лора, — нам известно, что это значит. Ты заприметишь какую-нибудь итальянскую красотку лет шестнадцати и весь обед будешь глупо ей улыбаться.

Смеясь, они вышли в теплую, мягкую ночь и попали в волшебную сказку.

— Давай пройдемся, — сказал он, — пройдемся и нагуляем аппетит, чтобы съесть целую гору еды.

Разумеется, они оказались возле Моло, где гондолы с легким плеском танцевали на воде и свет повсюду сливался с тьмой… Другие пары, как и они, без определенной цели, удовольствия ради бродили взад-вперед; шумели и размахивали руками вездесущие матросы, ходившие небольшими компаниями; стуча каблучками, перешептывались черноглазые девушки.

— Беда в том, — сказала Лора, — что, отправившись гулять по Венеции, невозможно остановиться. Ну только через вон тот мост, говорите вы, а затем вас манит другой. Я уверена, что дальше нет никаких ресторанов, мы почти дошли до сада, где проводятся биеннале. Повернем назад. Я знаю, где-то недалеко от церкви Сан Дзаккариа есть ресторан, к нему ведет небольшой переулок.

— Послушай, — сказал Джон, — если мы пройдем немного дальше за Арсенал, потом перейдем мост и повернем налево, то подойдем к Сан Дзаккариа с другой стороны. Как-то утром мы так уже ходили.

— Да, но ведь тогда было утро. Сейчас плохое освещение, и мы можем заблудиться.

— Не суетись. У меня инстинкт на такие дела…

Они свернули за Фондамента дель Арсенале, перешли через мостик почти у самого Арсенала и, пройдя еще немного, оказались у церкви Сан Мартино. Перед ними расходились два канала, один сворачивал направо, другой налево, вдоль каждого тянулись узкие улочки. Джон остановился в нерешительности. По какому они шли накануне днем?

— Вот видишь, — запротестовала Лора, — я же говорила, мы заблудимся.

— Чепуха, — твердым голосом возразил Джон, — надо идти по правому, я помню этот мостик.

Канал был узкий, по обеим его сторонам дома подступали почти к самому берегу, и днем, когда солнечные лучи отражались в воде, когда окна домов были открыты, на балконных перилах проветривалось постельное белье и в клетках пели канарейки, там все дышало теплом и говорило о затворничестве и уединении. Но во тьме, с кое-где светящимися фонарями, с закрытыми ставнями окнами домов и монотонно бьющейся о камни набережной водой, картина до неузнаваемости менялась и производила впечатление заброшенности, нищеты и убогости, а длинные, узкие лодки, стоявшие у скользких ступеней лестниц, напоминали фобы.

— Клянусь, что не помню этого моста, — сказала Лора. Она остановилась и взялась рукой за перила. — И мне не нравится вид переулка за ним.

— Немного дальше там есть фонарь, — сказал ей Джон. — Я точно знаю, где мы, — недалеко от греческого квартала.

Они перешли мост и собирались нырнуть в переулок, когда услышали крик. Он явно донесся от одного из домов на другой стороне канала, но из какого именно, определить было невозможно. С закрытыми ставнями каждый из них казался мертвым. Они обернулись и посмотрели туда, откуда донесся звук.

— Что это? — прошептала Лора.

— Какой-нибудь пьяный, — коротко сказал Джон. — Пойдем.

Нет, это не был крик пьяного, скорее это был крик человека, которого душат, хрипение, оборванное железной хваткой.

— Надо вызвать полицию, — сказала Лора.

— О, ради всего святого, — сказал Джон. Уж не думает ли она, что стоит на Пиккадилли?

— Ну, я пошла, здесь просто жутко, — сказала она и торопливо пошла по извилистому переулку.

Джон в нерешительности помедлил, его взгляд уловил маленькую фигуру, которая вдруг выползла из двери подвала одного из домов на противоположной стороне канала и прыгнула в узкую лодку. Это был ребенок, маленькая девочка — не старше пяти или шести лет — в короткой куртке над едва прикрывавшей колени юбочкой, на голове у нее был капор в форме гриба. На канале стояли четыре лодки, пришвартованные друг к другу; с удивительным проворством, с явным намерением убежать, она из первой перепрыгнула во вторую, затем в третью. Когда при очередном прыжке девочка поскользнулась и едва не потеряла равновесие, у него перехватило дыхание — она была всего в нескольких футах от воды; затем она выровнялась и прыгнула в последнюю лодку. Наклонившись, она изо всех сил дернула веревку, лодка развернулась и стала поперек канала, почти касаясь кормой противоположного берега и входа в другой подвал футах в тридцати от того места, где стоял Джон. Затем ребенок сделал еще один прыжок, приземлился на ступенях подвала и скрылся в доме, а лодка сделала полуразворот и встала на прежнее место посередине канала. Весь тот эпизод занял не более четырех минут. Затем он услышал торопливые шаги. Лора вернулась. Слава богу, она ничего этого не видела. Вид ребенка, маленькой девочки, которой грозила почти неминуемая опасность, страх, что сцена, свидетелем которой он только что был, тем или иным образом связана с услышанным ими тревожным криком, могли бы катастрофически подействовать на ее и без того взвинченные нервы.

— Что ты делаешь? — крикнула она. — У меня не хватает смелости идти дальше без тебя. Проклятый переулок расходится в две стороны.

— Извини, — сказал он. — Я иду.

Он взял ее под руку, и они быстро пошли по переулку.

— Больше не было никаких криков? — спросила она.

— Нет, — ответил он, — нет, никаких. Я же сказал тебе, что это какой-то пьяный.

Переулок привел их на безлюдную площадь за церковью, но не той, которую он знал; они пересекли ее, пошли по другой улице и перешли еще один мост.

— Подожди минуту, — сказал он. — Думаю, нам надо повернуть направо. Так мы дойдем до греческого квартала, а там до церкви Сан Джорджо совсем рукой подать.

Она не ответила. Она начала терять веру. Это место было похоже на лабиринт. Они могли до бесконечности кружить по нему и в результате оказаться там, откуда пришли, около моста, где услышали крик. Он упрямо вел ее за собой, и вот, к их обоюдному удивлению и облегчению, они увидели впереди гуляющих по освещенной улице людей, шпиль церкви и знакомые здания.