По пути, в передней, они увидели мисс Уотсон, которая застегивала перчатки, собираясь в церковь, и услышали голос майора, обучавшего повара поварскому искусству. В кабинете хозяина они встретили еще одного человека, который как-то виновато оставил книгу, которую листал.

Крэй вежливо представил его как доктора Омана, но по его изменившемуся лицу Браун догадался, что они – соперники, знает о том Одри или нет. Священник и сам понял его предубеждение и строго сказал себе, что надо любить даже тех, у кого острая бородка, маленькие руки и низкий, хорошо поставленный голос.

По-видимому, Крэя особенно раздражало, что доктор Оман держит молитвенник.

– Вот не знал, что и вы этим увлекаетесь, – резко сказал он.

Оман не обиделся и засмеялся.

– Да, это бы мне больше подошло, – сказал он, кладя руку на большую книгу. – Справочник ядов. Но для церкви он великоват.

– Откуда эти штуки, из Индии? – спросил священник, явно стремившийся переменить тему.

– Из разных мест, – отвечал доктор. – Пэтнем служит давно, был и в Мексике, и в Австралии, и на каких-то островах, где есть людоеды.

– Надеюсь, стряпать он учился не там, – сказал Браун, глядя на странные предметы, висевшие на стене.

Тот, о ком они беседовали, сунул в дверь веселое красное лицо.

– Идем, Крэй! – крикнул он. – Завтрак на столе. А для вас, святош, уже звонят колокола.

Крэй пошел наверх переодеться. Доктор Оман и мисс Уотсон двинулись вниз по улице, и Браун заметил, что врач дважды оглянулся, а потом даже выглянул из-за угла.

«Он там быть не мог… – растерянно подумал священник. – Не в этой же одежде! А может, он побывал там раньше?»

Когда отец Браун общался с людьми, он был чувствителен, как барометр; но сегодня он больше походил на носорога. Ни по каким светским правилам он не мог остаться к завтраку, но он остался, прикрывая свою невоспитанность потоками занятной и ненужной болтовни. Это было тем более странно, что завтракать он не стал. Перед майором и полковником сменялись замысловатые блюда, но он повторял, что сегодня – пост, жевал корку и даже не пил воды, хотя налил полный стакан. Однако говорил он много.

– Вот что! – восклицал он. – Я приготовлю вам салат! Сам я его не ем, но делать умею! Салатные листья у вас есть…

– К сожалению, больше нет ничего, – сказал благодушный майор. – Горчица, уксус и масло исчезли вместе с судком.

– Знаю, знаю, – отвечал Браун. – Этого я всегда боялся. Потому я и ношу с собой судки. Я так люблю салат.

К удивлению остальных, он вынул из кармана перечницу и поставил на стол.

– Не пойму, зачем вору горчица, – продолжал он, извлекая горчицу из другого кармана. – Для горчичника, наверное… А уксус? (И он вынул уксус.) А масло? (И он вынул масло.)

Болтовня его на миг прервалась, когда он поднял глаза и увидел то, чего никто не видел: черная фигура стояла на ярком газоне и глядела в комнату. Пока он глядел на нее, Крэй вставил слово.

– Странный вы человек, – сказал он. – Надо бы послушать ваши проповеди, если они так же занятны, как ваши манеры. – Голос чуть изменился, и его шатнуло назад.

– Проповедь есть и в судке, – серьезно сказал отец Браун. – Вы слышали о вере с горчичное зерно и об елее милости? А что до уксуса, забудет ли солдат того солдата, который…

Полковника шатнуло вперед, и он вцепился в скатерть.

Отец Браун бросил в воду две ложки горчицы, встал и строго сказал:

– Пейте!

В ту же минуту неподвижный доктор Оман крикнул из сада:

– Я нужен? Отравили его?

– Да нет, – сказал Браун, едва заметно улыбаясь, ибо рвотное уже подействовало. Крэй лежал в кресле, тяжело дыша, но был жив.

Майор Пэтнем вскочил, его багровое лицо посинело.

– Я иду за полицией! – хрипло выкрикнул он.

Священник услышал, как он хватает с вешалки пальмовую шляпу, бежит к выходу, хлопает калиткой. Но сам он стоял и смотрел на Крэя, а потом произнес:

– Я не буду много говорить, но скажу то, что вам нужно узнать. На вас нет проклятия. Обезьяний храм – или совпадение, или часть заговора, а заговор задумал белый человек. Только одно оружие режет до крови, едва коснувшись: бритва белых людей. Только одним способом можно сделать так, чтобы воздух жалил: открыть газ; это – преступление белых. Только одна палица летит сама, вращается в воздухе и возвращается: бумеранг. Они у Пэтнема есть.

Он вышел в сад и остановился, чтобы поговорить с доктором. Через минуту в дом вбежала Одри и упала на колени перед Крэем. Браун не слышал слов, но лица их говорили об удивлении, а не о печали. Доктор и священник медленно пошли к калитке.

– Наверное, майор ее тоже любил, – сказал священник, а доктор кивнул, и он продолжил: – Вы благородно вели себя, доктор. Почему вы это заподозрили?

– В церкви я беспокоился и пошел посмотреть, все ли в порядке, – сказал Оман. – Понимаете, та книга – о ядах, и когда я ее взял, она открылась на странице, на которой говорится, что от некоторых ядов, очень сильных и незаметных, противоядие – любое рвотное. Вероятно, он об этом недавно читал.

– И вспомнил, что рвотное – в судках, – сказал Браун. – Вот именно. Он выбросил судки в мусорный ящик, а я их потом нашел. Но если вы взглянете на перечницу, вы увидите дырочку. Туда ударила пуля Крэя, и преступник чихнул.

Они помолчали, потом доктор Оман невесело заметил:

– Что-то майор долго ищет полицию.

– Полиция дольше проищет майора, – сказал священник. – До свидания.

Странное преступление Джона Боулнойза

Мистер Кэлхоун Кидд был весьма юный джентльмен с весьма старообразной физиономией – физиономия была иссушена служебным рвением и обрамлена иссиня-черными волосами и черным галстуком-бабочкой. Он представлял в Англии крупную американскую газету «Солнце Запада», или, как ее шутливо называли, «Восходящий закат». Это был намек на громкое заявление в печати (по слухам, принадлежащее самому мистеру Кидду): он полагал, что «Солнце еще взойдет на западе, если только американцы будут действовать поэнергичнее». Однако те, кто насмехается над американской журналистикой, придерживаясь несколько более мягкой традиции, забывают об одном парадоксе, который отчасти ее оправдывает. Ибо хотя в американской прессе допускается куда большая внешняя вульгарность, чем в английской, она проявляет истинную заинтересованность в самых глубоких интеллектуальных проблемах, которые английским газетам вовсе неведомы, а вернее, просто не по зубам. «Солнце» освещало самые серьезные темы, причем самым смехотворным образом. На его страницах Уильям Джеймс[37] соседствует с «Хитрюгой Уилли», и в длинной галерее его портретов прагматисты чередуются с кулачными бойцами.

И потому, когда весьма скромный оксфордский ученый Джон Боулнойз поместил в весьма скучном журнале «Философия природы», выходящем раз в три месяца, серию статей о некоторых якобы сомнительных положениях дарвиновской теории эволюции, редакторы английских газет и ухом не повели, хотя теория Боулнойза (он утверждал, что вселенная сравнительно устойчива, но время от времени ее потрясают катаклизмы) стала модной в Оксфорде и ее даже назвали «теорией катастроф»; зато многие американские газеты ухватились за этот вызов, как за великое событие, и «Солнце» отбросило на свои страницы гигантскую тень мистера Боулнойза. В соответствии с уже упомянутым парадоксом, статьям, исполненным ума и воодушевления, давали заголовки, которые явно сочинил полоумный невежда, например: «Дарвин сел в калошу. Критик Боулнойз говорит «Он прохлопал скачки», или «Держитесь катастроф, советует мудрец Боулнойз». И мистеру Кэлхоуну Кидду из «Солнца Запада», с его галстуком-бабочкой и мрачной физиономией было велено отправиться в домик близ Оксфорда, где мудрец Боулнойз проживал в счастливом неведении относительно своего титула.

Философ, жертва роковой популярности, был несколько ошеломлен, но согласился принять журналиста в тот же день в девять вечера. Свет заходящего солнца освещал уже лишь невысокие, поросшие лесом холмы; романтичный янки не знал толком дороги, притом ему любопытно было все вокруг – и, увидев настоящую старинную деревенскую гостиницу «Герб Чэмпиона», он вошел в отворенную дверь, чтобы все разузнать.

Оказавшись в баре, он позвонил в колокольчик, и ему пришлось немного подождать, пока кто-нибудь выйдет. Кроме него, тут был еще только один человек – тощий, с густыми рыжими волосами, в мешковатом крикливом костюме, он пил очень скверное виски, но сигару курил отличную. Выбор виски принадлежал, разумеется, «Гербу Чэмпиона», а сигару он, вероятно, привез с собой из Лондона. Беззастенчиво небрежный в одежде, он с виду казался разительной противоположностью щеголеватому, подтянутому молодому американцу, но карандаш и раскрытая записная книжка, а может быть, и что-то в выражении живых голубых глаз навели Кидда на мысль, что перед ним собрат по перу, – и он не ошибся.

– Будьте так любезны, – начал Кидд с истинно американской обходительностью, – вы не скажете, как пройти к Серому коттеджу, где, как мне известно, живет мистер Боулнойз?

– Это в нескольких шагах отсюда, дальше по дороге, – ответил рыжий, вынув изо рта сигару. – Я и сам сейчас двинусь в ту сторону, но я хочу попасть в Пендрегон-парк и постараюсь увидеть все собственными глазами.

– А что это за Пендрегон-парк? – спросил Кэлхоун Кидд.

– Дом сэра Клода Чэмпиона. А вы разве не за тем же приехали? – спросил рыжий, подняв на него глаза. – Вы ведь тоже газетчик?

– Я приехал, чтоб увидеться с мистером Боулнойзом, – ответил Кидд.

– А я – чтоб увидеться с миссис Боулнойз. Но дома я ее ловить не буду. – И он довольно противно засмеялся.

– Вас интересует теория катастроф? – спросил озадаченный янки.

– Меня интересуют катастрофы, и кое-какие катастрофы не заставят себя ждать, – хмуро ответил его собеседник. – Гнусное у меня ремесло, и я никогда не прикидываюсь, будто это не так.