Судя по почтительному тону, которым говорили о директоре мисс Дженсен и некоторые другие женщины, Хилари воображала себе богоподобного мужчину с золотистой бородой и в белой мантии.

Она была удивлена, когда публика поднялась с мест при виде довольно грузного темноволосого человека средних лет, неторопливо взошедшего на трибуну. У него была внешность заурядного бизнесмена из Мидленда, хотя определить его национальность было трудно. Он обращался к слушателям на трех языках, переходя с одного на другой и никогда не повторяясь в точности. Директор одинаково бегло говорил по-французски, по-английски и по-немецки.

– Позвольте мне прежде всего, – начал он, – приветствовать наших новых коллег, присоединившихся к нам.

И директор в нескольких словах воздал уважение каждому из вновь прибывших.

После этого он заговорил о целях и задачах организации.

Позднее Хилари обнаружила, что не может более-менее точно припомнить его слова. Возможно, потому, что сами по себе они были пустыми и банальными, хотя в его устах звучали совсем по-другому.

Хилари вспомнила рассказ подруги, которая перед войной жила в Германии, о том, как она из любопытства пошла на митинг послушать «этого нелепого Гитлера» и обнаружила, что истерически рыдает, охваченная водоворотом эмоций. Каждое слово казалось мудрым и вдохновляющим, но потом она припоминала только банальные фразы.

Нечто в этом роде произошло и теперь. Сама того не желая, Хилари ощущала волнение и душевную приподнятость. Директор говорил очень просто. В основном его речь касалась молодежи, в которой заключалось будущее человечества.

– В прошлом ведущими силами были капитал, престиж, влиятельные семейства. Но сегодня сила в руках молодых – в мозгах химиков, физиков, врачей… Из лабораторий выходит мощная разрушительная сила, располагая которой вы можете сказать: «Подчинитесь или погибнете!» Эта сила не должна принадлежать какой-то одной нации – она должна находиться в руках ее создателей. Собрать их – задача нашей организации. Вы прибыли сюда из разных частей света, принеся с собой ваши знания и таланты и вашу молодость! Здесь нет никого старше сорока пяти лет. Настанет день – и мы создадим мозговой трест науки. Тогда мы сможем управлять мировыми процессами. Мы будем отдавать распоряжения капиталистам и монархам, армиям и промышленным предприятиям. Мы подарим человечеству Pax scientifica.[34]

Все дальнейшее было выдержано в том же духе. Однако не речь, а оратор сумел зажечь аудиторию, которая осталась бы холодной и критически настроенной, не будь она охвачена волной неведомых эмоций.

– Мужество и победа! – решительно закончил директор. – Доброй ночи!

Хилари вышла из зала спотыкаясь, словно пребывала в каком-то воодушевляющем сне, и видела те же чувства на окружающих ее лицах. Эрикссон восторженно вскинул голову, его бесцветные глаза сверкали.

Потом она почувствовала на своей руке руку Энди Питерса и услышала его шепот:

– Поднимемся на крышу. Нам нужен свежий воздух.

Они молча поднялись на лифте и вышли на пальмовую аллею под звездным небом. Питерс глубоко вздохнул.

– Это как раз то, что нам нужно, – сказал он. – Воздух, чтобы развеять облака восторга.

Хилари тоже вздохнула. Ей все еще казалось, будто она видит сон.

Питерсон взял ее за руку:

– Стряхните этот дурман, Олив.

– Облака восторга, – повторила Хилари. – То, что мы слышали, и в самом деле походило на это.

– Говорю вам, очнитесь! Будьте женщиной! Вернитесь на землю – к реальной жизни. Когда отравляющий эффект «газа восторга» пройдет, вы осознаете, что слышали все тот же вздор.

– Но такие прекрасные идеалы…

– К черту идеалы! Обратитесь к фактам. Молодость и мозги – аллилуйя! Ну и что собой представляют эти самые молодость и мозги? Хельга Неедхайм – черствая эгоистка. Торквил Эрикссон – непрактичный мечтатель. Доктор Баррон продаст на живодерню родную бабушку, чтобы получить оборудование для своей работы. А я – обычный парень, как вы сами сказали, умеющий возиться с пробирками и микроскопом, но не имеющий никаких талантов к руководству паршивым офисом, не говоря уже о целом мире! Или ваш муж – человек, чьи нервы напряжены до предела и который не может думать ни о чем, кроме грозящего ему возмездия. Я привел в пример людей, которых знаем мы оба, но здесь все такие – во всяком случае, те, с которыми мне приходилось сталкиваться. Некоторые из них гении в своей области, но никак не в качестве руководителей мироздания! То, что мы с вами слышали, – зловредная чушь!

Хилари села на бетонный парапет и провела рукой по лбу.

– Пожалуй, вы правы, – сказала она. – Но облака восторга все еще плывут. Как это удается директору? Должно быть, он сам верит в то, что говорит.

– Такие вещи всегда кончаются одинаково, – мрачно произнес Питерс. – Появляется безумец, который считает себя Богом. В истории такое случалось множество раз, причем достигало успеха. Сегодняшняя лекция едва не подействовала даже на меня, а о вас и говорить не приходится. Если бы я не вытащил вас сюда… – Внезапно его поведение изменилось. – Наверное, мне не следовало так поступать. Беттертон сочтет это странным.

– Не думаю. Сомневаюсь, что он вообще обратит на это внимание.

– Я вам сочувствую, Олив. Для вас, должно быть, сущий ад видеть, как он опускается все ниже.

– Мы должны выбраться отсюда! – воскликнула Хилари.

– И выберемся.

– Вы говорили это раньше, но я не вижу никакого прогресса.

– И напрасно. Я не сидел без дела.

Хилари удивленно посмотрела на него.

– У меня нет конкретного плана, но я приступил к подрывной деятельности. Здесь немало недовольных – куда больше, чем известно нашему богоподобному герру директору. Я имею в виду скромных и незаметных сотрудников организации. Еда, деньги, роскошь и женщины – это еще не все. Я вытащу вас отсюда, Олив.

– И Тома?

Лицо Питерса омрачилось.

– Выслушайте меня, Олив, и постарайтесь мне поверить. Том сделает все, что от него зависит, чтобы остаться здесь. В этом месте он… в большей безопасности, чем во внешнем мире.

– Безопасности? Странное слово.

– Я использовал его намеренно.

Хилари нахмурилась:

– Не понимаю, что вы имеете в виду. Том не… Вы не думаете, что он психически болен?

– Ни в малейшей степени. Он боится и нервничает, но в таком же здравом уме, как мы с вами.

– Тогда почему вы говорите, что здесь он в большей безопасности?

– Клетка вообще очень безопасное место, – медленно отозвался Питерс.

– О нет! – воскликнула Хилари. – Не убеждайте меня, что вы тоже в это верите, что массовое внушение или гипноз подействовали и на вас. Безопасность, покорность… Мы должны протестовать! Должны хотеть быть свободными!

– Знаю, – кивнул Питерс. – Но…

– Во всяком случае, Том отчаянно стремится вырваться отсюда.

– Возможно, он не знает, что для него лучше.

Внезапно Хилари вспомнила намеки Тома. Если он выдал секретную информацию, то ему грозит судебное преследование за разглашение государственной тайны. Несомненно, Питерс подразумевал именно это, но Хилари была тверда в своем решении. Даже приговор к тюремному заключению лучше пребывания здесь.

– Том тоже должен выйти отсюда, – упрямо заявила она.

– Будь по-вашему, – с горечью сказал Питерс. – Я вас предупредил. Хотел бы я знать, за что вы так любите этого парня?

Хилари испуганно посмотрела на него. С ее губ уже были готовы слететь слова, но она вовремя сдержалась. «Я не люблю его, – хотела сказать Хилари. – Том ничего для меня не значит. Он был мужем другой женщины, и я чувствую себя ответственной перед ней… – После этого она бы добавила: – Если я о ком-то и беспокоюсь, так это о вас!»


– Наслаждались обществом этого скучного американца? – осведомился Том Беттертон, когда Хилари вошла в их спальню. Он лежал на кровати и курил.

Хилари слегка покраснела:

– Мы прибыли сюда вместе и ко многому относимся одинаково.

Беттертон рассмеялся:

– Я вас не виню. – Он посмотрел на нее новым, оценивающим взглядом. – Вы красивая женщина, Олив.

Хилари с самого начала убедила Тома обращаться к ней по имени его жены.

– Да, – продолжал он, окидывая ее взглядом с головы до ног. – Вы чертовски красивая женщина. Я сразу это заметил, хотя сейчас мне не до того.

– Возможно, это к лучшему, – сухо промолвила Хилари.

– Я абсолютно нормальный мужчина, моя дорогая, – во всяком случае, был таковым. Один бог знает, что я представляю собой теперь.

Хилари села рядом с ним.

– Что с вами происходит, Том? – спросила она.

– Я же говорил вам – не могу сосредоточиться. Как ученый я кончен. Это место…

– Но ведь другие – по крайней мере большинство – не чувствуют себя так, как вы?

– Очевидно, они слишком толстокожи.

– Некоторые из них достаточно темпераментны, – заметила Хилари. – Если бы у вас был здесь хоть один настоящий друг…

– Ну, у меня есть Мерчисон, хотя он порядочный зануда. А в последнее время я часто вижусь с Торквилом Эрикссоном.

– Вот как? – почему-то это удивило Хилари.

– Да. У него потрясающая голова. Хотел бы я иметь такую же.

– Он странный тип, – сказала Хилари. – Меня он всегда немного пугал.

– Пугал? Торквил? Да он тихий как ягненок! В некоторых отношениях он словно младенец – совсем не знает жизни.

– Тем не менее он меня пугает, – настаивала Хилари.

– Очевидно, у вас тоже шалят нервы.

– Пока нет, но, думаю, вскоре начнут шалить. Том, держитесь подальше от Торквила Эрикссона.

Он уставился на нее:

– Почему?

– Не знаю. Но чувствую, что так будет лучше.

Глава 17

Леблан пожал плечами:

– Они наверняка покинули Африку.

– Это еще неизвестно, – возразил Джессоп.

– Все указывает на это. – Француз покачал головой. – В конце концов, мы ведь знаем, куда они направляются, не так ли?