— Не стану выражать вам сочувствие, — сказал я. — От сочувствия человеку в вашем положении мало проку. Но позвольте сказать, что, думая о таком человеке, человеке, сумевшем подчинить себе неожиданно возникшие трагические обстоятельства и восторжествовать над ними, как мне кажется, невольно представляешь именно вас.

Венейблз от души рассмеялся.

— Вы мне льстите!

Но он был доволен, я видел это.

— Ничуть, — сказал я. — Я достаточно повидал людей на своем веку, чтобы, встретив личность исключительно одаренную, не обратить на нее внимания!

Я испугался, не перестарался ли, но там, где дело касается лести, разве можно перестараться? Грустно, но факт. И следует хорошенько зарубить это у себя на носу, чтобы в дальнейшем самому избежать подобной ловушки.

— Интересно, — задумчиво сказал он, — что побудило вас к подобному признанию? Это? — Небрежным жестом он обвел рукой комнату.

— Это служит доказательством, — ответил я, — вашего богатства, умения разумно вкладывать деньги, вашей рассудительности и вашего вкуса. Но для меня это нечто большее, чем просто собственность. Вы пожелали окружить себя прекрасными и редкими вещами и при этом намекаете, что приобрели их вовсе не кропотливым трудом.

— Совершенно верно, Истербрук, совершенно верно. Как я сказал, трудятся только дураки. Надо уметь думать, точно, во всех деталях рассчитывать свои действия. Секрет успеха всегда прост — но его надо обеспечить. Все просто. Обдумать, воплотить в действие — и вот вам, пожалуйста, результат.

Я разглядывал его. «Все просто». Неужто все, вплоть до устранения неугодных? Если того требует необходимость. Действие, не несущее опасности никому, кроме как жертве. Замысливается мистером Венейблзом в его кресле на колесиках, мистером Венейблзом с его крючковатым, как у хищной птицы, носом и сильно выступающим кадыком. А кто исполнитель? Тирза Грей?

Внимательно глядя на него, я сказал:

— Наш разговор о власти, подчиняющей себе на расстоянии, напомнил мне кое-что из рассказов этой странной мисс Грей.

— A-а, старушка Тирза! — Тон его был безразличен и добродушно-ласков (но показалось ли мне, что веки его дрогнули?). — Глупые речи, в которых соревнуются эти милые дамы! Но, знаете, они верят в это! На самом деле верят! Вы уже были (я уверен, что они успели затащить вас туда!) на каком-нибудь из их смехотворных сеансов?

Лишь на секунду я заколебался, прежде чем принять решение.

— Да, — сказал я, — я посетил сеанс.

— И нашли, что это чушь? Или они произвели на вас впечатление?

Я отвел глаза, изо всех сил пытаясь изобразить неловкость.

— О… ну… конечно, на самом-то деле я ни во что такое не верю. Они большие энтузиасты, но… — Я глянул на часы. — О… уже, оказывается, так поздно. Мне уже пора. Сестра, наверное, никак не поймет, куда я запропастился.

— Спасибо, что развлекали калеку, помогали ему скоротать томительный досуг. Кланяйтесь Роде. Надо будет вскорости еще раз пригласить вас на ленч. Завтра я собираюсь в Лондон. «Сотби»[208] организует интересный аукцион. Средневековые французские статуэтки из слоновой кости. Само изящество! Постараюсь их приобрести. Уверен, что вы их оцените!

На этой дружеской ноте мы и расстались. Правда ли, что в глазах его, когда я сбивчиво рассказывал о сеансе, промелькнула насмешка и злобная радость? Мне показалось, да, но я не был уверен. Я подумал тогда, что мне могло и почудиться.

Глава 19

Рассказ Марка Истербрука

Когда я вышел от него, было уже поздно. Стемнело, и, так как небо было затянуто тучами, ступал я по извилистой дорожке неуверенно. Я оглянулся на освещенные окна. И, оглянувшись, нечаянно сошел с гравийной дорожки на траву, тут же столкнувшись с кем-то, кто двигался в противоположном направлении.

Это был небольшого роста плотный человек. Мы обменялись извинениями. Голос у него был звучный и низкий, со сдержанно-мелодическими обертонами.

— Простите, ради Бога!

— Ничего страшного. Уверяю вас, это моя вина!

— Я здесь впервые, — объяснил я, — поэтому шел, похоже, сам не зная куда. Надо было захватить фонарик.

— Вот, возьмите, пожалуйста.

Незнакомец достал из кармана фонарик, зажег его и вручил мне. При свете фонарика я увидел, что он среднего возраста, с круглым щекастым лицом и черными усами, в очках. На незнакомце был добротный темный плащ, и он казался воплощением респектабельности. Все же меня смутило то, что он сам не воспользовался фонариком. Почему?

— А, вот оно что! — довольно нелепо сказал я вслух. — Понятно! Я сошел с дорожки.

Ступив на гравий, я протянул ему фонарик.

— Теперь я найду.

— Нет-нет, ради Бога. Отдадите мне его у ворот!

— Но вы… разве вы не в дом собирались?

— Нет-нет! Нам с вами по пути. Я иду к воротам. А дальше — к автобусной остановке. Чтобы сесть на обратный автобус до Борнмута.

— Ясно, — сказал я, и мы дружно зашагали бок о бок. Мой спутник, казалось, не совсем ловко себя чувствовал. Он осведомился, не иду ли я тоже к автобусной остановке. Я отвечал, что гощу неподалеку. Затем опять последовала пауза, во время которой я почувствовал, что смущение моего спутника усилилось. По-видимому, он принадлежал к людям, для которых очутиться в ложном положении — что нож острый.

— Вы навещали мистера Венейблза? — спросил он, кашлянув.

Я подтвердил это, добавив:

— Я так понял, что и вы шли по направлению к его дому?

— Нет, — ответил он, — нет. Строго говоря… — он запнулся, — я живу в Борнмуте, по крайней мере недалеко оттуда. Я только что обосновался там в маленьком котгеджике.

В голове у меня мелькнуло смутное воспоминание. От кого я слышал недавно что-то о маленьком котгеджике в Борнмуте?

Пока я силился это припомнить, мой спутник, чье смущение с каждой минутой возрастало, наконец вынужден был заговорить.

— Вам, должно быть, показалось странным, и согласен, что это действительно так, столкнуться возле самого дома с… кем-то, совершенно незнакомым с хозяином дома. Причины, по которым я там бродил, объяснить несколько затруднительно, хотя, уверяю вас, они есть. Могу лишь сказать, что, хоть я и недавно поселился в Борнмуте, меня там хорошо знают, и я мог бы представить поручительства от ряда уважаемых старожилов, удостоверяющие мою личность. Вообще-то я аптекарь, не так давно продал свое заведение в Лондоне и поселился в здешних местах, которые всегда мне нравились, поистине райские места.

Меня осенило. Я понял, кто был этот коротышка. А тот в это время сыпал, как из пулемета:

— Моя фамилия Осборн, Захария Осборн, и, как я уже сказал, я владелец, вернее, бывший владелец очень приличной ацтеки в Лондоне — Бартон-стрит, Пэддингтон-Грин. Когда-то был очень милый район, во времена моего отца, но теперь, к несчастью, переменился. Пришел в абсолютный упадок.

Он вздохнул и покачал головой.

Потом заговорил опять:

— Это ведь и есть дом мистера Венейблза, не правда ли? Он, видимо, ваш друг?

— Моим другом его вряд ли можно назвать, — осторожно сказал я. — До сегодняшнего дня я виделся с ним лишь однажды — мои друзья взяли меня к нему на ленч.

— Ах, вот как! Понятно… да… конечно…

Мы уже дошли до ворот. И вышли на улицу. Мистер Осборн в нерешительности замешкался. Я возвратил ему фонарик.

— Спасибо, — сказал я.

— Не за что. Мне очень приятно. Я… — Он замялся, и вдруг его прорвало: — Мне не хотелось бы, чтобы вы сочли… То есть я хочу сказать, что, объективно говоря, я, конечно, вторгся в чужие владения. Но, уверяю, не по причине пошлого любопытства. Вам это должно казаться подозрительным… наша встреча… можно предположить бог знает что… Я желал бы объяснить, как бы это выразиться… прояснить мою позицию.

Я ждал. Что, видимо, было самым благоразумным. Любопытство, уж не знаю, пошлое или не очень, он, конечно, во мне разбудил. Оно требовало удовлетворения.

Мистер Осборн довольно долго молчал, потом наконец решился:

— Я и вправду хочу вам объяснить, мистер… э…

— Истербрук. Марк Истербрук.

— Мистер Истербрук. Так вот, я бы хотел объяснить мое странное поведение. Если вы располагаете временем… Это займет не больше пяти минут. По этой улице мы выйдем на шоссе, а там на бензозаправочной станции очень приличное кафе. Мой автобус раньше, чем через двадцать минут, не придет. Вы разрешите предложить вам чашечку кофе?

Я согласился. Вместе мы пошли по улице. Мистер Осборн, несколько подправив в моих глазах свою пошатнувшуюся респектабельность, видимо, испытал облегчение и теперь мило разглагольствовал о достоинствах Борнмута, его превосходном климате, о замечательных концертах и о том, какие приятные люди его соседи.

Мы вышли на шоссе. Бензозаправочная станция расположилась рядом с автобусной, непосредственно за ней. В небольшом чистеньком кафе, кроме какой-то пары в углу, никого не было. Мы уселись, и мистер Осборн заказал нам кофе.

Потом он наклонился через стол и начал свою исповедь:

— Всему причиной тот случай, который вы, возможно, помните, это было в газетах. Хотя особой шумихи, если здесь уместно будет это слово, вокруг него поднято не было. Касался он священника римско-католической церкви в районе, где находится… находилась… моя аптека. На него было совершено нападение, и он был убит. Что очень огорчительно. Слишком часты в наши дни подобные происшествия. При всем том, что католических догматов я не разделяю, думаю, он был хорошим человеком. Так или иначе, я должен объяснить, чем меня это дело заинтересовало. Было напечатано сообщение, что полиция желает расспросить всех, видевших отца Германа в вечер убийства. Так случилось, что я в тот вечер около восьми часов стоял в дверях моей аптеки и видел отца Германа, проходившего мимо. За ним следом на небольшом расстоянии шел человек, чья внешность была настолько необычной, что привлекла мое внимание. Тогда, конечно, я не придал этому значения, но я, мистер Истербрук, человек наблюдательный и имею привычку про себя отмечать особенности внешности. Это, можно сказать, стало моим коньком. Сколько раз уже посетители удивлялись, когда я им говорил: «А, вы уже приходили за этим лекарством в прошлом году, в марте, да?» Людям приятно, знаете ли, когда их помнят. Помогает в торговле, я давно это понял. Так вот, я описал того человека в полиции. Они меня поблагодарили, и все.