Агата Кристи - Кошка на голубятне. Бледный конь. И в трещинах зеркальный круг

— По-моему, не слишком убедительно, — кисло отозвался Корриган.

— На первый взгляд — возможно. Но я не отвергал бы этого так безоговорочно.

— Этот ваш Осборн… да он ничьего лица разглядеть бы не смог в таком тумане! Думаю, это лишь случайное сходство. Вы же знаете, каковы люди. Растрезвонят на всю округу, что видели человека, которого разыскивает полиция, а в девяти случаях из десяти там даже и примет-то таких не окажется.

— Осборн не таков, — сказал Лежен.

— А каков?

— Почтенный аптекарь, щеголеватый, старомодный, весьма неглупый и очень наблюдательный. Кстати, мечтает когда-нибудь выступить в суде с показаниями на отравителя, купившего яд в его аптеке.

Корриган рассмеялся.

— Ну, тогда уж ему наверняка все померещилось!

— Возможно. Но наверняка ли?

Корриган бросил на Лежена любопытный взгляд.

— Так вы считаете, что в этом что-то есть? И что вы собираетесь предпринять?

— Во всяком случае, не мешало бы осторожно навести справки относительно этого мистера Венейблза из… — он заглянул в письмо, — из «Приоре-Корт», что возле Мач-Дипинга.

— Оказывается, в деревне происходят интереснейшие вещи! — непринужденно заметила Гермия.

Мы только что завершили обед, и теперь перед нами стоял кофейник с черным кофе.

Я поднял на нее глаза. Не этих слов я от нее ожидал! За пятнадцать минут я рассказал ей всю историю. Она слушала — очень внимательно. Но реакция ее оказалась вовсе не такой, на какую я рассчитывал. Она не испугалась, не разволновалась — тон ее был ласково-снисходительным.

— Те, кто говорят, что в деревне тоска, а развлечения есть только в городе, ничего не понимают! — продолжала она. — В убогих домиках прячутся уцелевшие ведьмы, в уединенных усадьбах служит мессы дьяволу развратная молодежь! В Богом забытых деревеньках еще царит суеверие. Старые девы средних лет, позвякивая бусами из фальшивых скарабеев, проводят свои спиритические сеансы, и блюдечко выбивает зловещую дробь на белом бумажном листе! Да всего этого хватит на добрый десяток забавнейших статей! Что же вы теряетесь?

— По-моему, Гермия, вы не совсем поняли, о чем речь.

— Отлично поняла! И мне это все показалось чрезвычайно любопытным! Прямо-таки ожившие предания забытого средневековья! Находка для историка!

— Я интересуюсь этим вовсе не как историк, — досадливо сказал я. — Меня заинтересовали факты. Список фамилий на клочке бумаги. Я знаю, что случилось с некоторыми из этих людей. И меня беспокоит, что случится, если уже не случилось с остальными.

— Не слишком ли вы всполошились?

— Нет, — упрямо возразил я. — Не думаю. Я считаю опасность вполне реальной. И не только я так считаю. Супруга викария согласна со мной.

— Ах, супруга викария! — презрительно протянула Гермия.

— Не надо так говорить! Таким тоном! Она женщина весьма незаурядная. Это не выдумки, Гермия.

Гермия пожала плечами.

— Возможно.

— Но сами вы так не считаете?

— Я считаю, Марк, что вы чересчур дали волю воображению! Просто ваши старые ведьмочки сами искренне верят во всю эту чушь. Мерзавки!

— Однако никакого реального зла они, по-вашему, причинить не могут?

— Но подумайте сами, Марк, разве это возможно?

Я промолчал. Мысли мои были в шатком равновесии — колеблясь от света к тьме и обратно. Тьму воплощал «Бледный конь», а свет — Гермия. Добрый свет повседневности, свет разума — яркая электрическая лампочка, надежно укрепленная в патроне и освещающая все темные закоулки. Там нет ничего, совсем ничего — кроме обычных предметов меблировки. И все же — все же — свет Термин, при том, что достаточно ярок, — свет искусственный.

Мысли мои опять качнулись в другую сторону, упрямо и решительно.

— Я хочу разведать все это, Гермия. Хорошенько понять, что происходит.

— Конечно. Вы непременно должны это сделать. Это может быть крайне интересно. И даже доставить массу удовольствия!

— Хорошенькое же удовольствие! — довольно резко заметил я.

И продолжал:

— Я хотел бы просить вас помочь мне.

— Помочь? Но каким образом?

— Помочь все разузнать. И понять что к чему.

— Но, Марк, дорогой… Как раз сейчас я ужасно занята. Эта статья в журнале… И византийские древности… А потом, ведь я обещала двум моим студентам…

Она все говорила, говорила, говорила толково, разумно, и я с трудом заставлял себя слушать.

— Одним словом, — подытожил я, — у вас своих дел по горло.

— Вот именно!

По-видимому, моя сговорчивость доставила Гермии большое облегчение. Она улыбнулась мне. И опять меня кольнуло выражение снисходительной ласковости на ее лице. Так смотрит мать на поглощенного изучением новой игрушки малыша. К черту! Я уже вышел из детского возраста. И материнская опека мне уже не нужна. По крайней мере, такой матери. Моя собственная мать всегда была очаровательно безрассудна, и все вокруг, включая ее сына, с радостью опекали ее самое.

Я бесстрастно разглядывал сидевшую напротив Гермию.

Такая красивая, зрелая, духовно развитая, начитанная! И такая — как бы это выразиться? — такая… да, такая невыносимо скучная!

Все следующее утро я пытался застать Джима Корригана — но тщетно. Тем не менее я оставил ему записку, что буду у себя между шестью и семью и приглашаю его выпить Я знал, что человек он занятой, и потому не слишком рассчитывал, что он сумеет прийти в этот же вечер, до в десять минут седьмого он уже был у меня. Пока я наливал ему виски, он ходил по квартире, разглядывая мои картины и книги. В результате он заключил, что хотел бы быть Великим Моголом, а не измотанным делами врачом в полицейском участке.

— Хотя, признаться, — сказал он, усаживаясь в кресло, — им житья не давали женщины. А я, по крайней мере, от этой напасти избавлен.

— Значит, ты не женат?

— Боже упаси. И ты, как я вижу, тоже, судя по замечательному уюту этого свинарника. Жена бы тут в два счета навела порядок.

Я вяло вступился за женщин, заметив, что все-таки они не так дурны, как ему кажется. После чего расположился со стаканом напротив него и начал:

— Тебя, должно быть, удивляет настойчивость, с которой я домогался скорейшего свидания с тобой, но, понимаешь, произошло нечто, имеющее касательство к делу, которое мы обсуждали, когда виделись с тобой в последний раз.

— А какое мы обсуждали? Ах да, конечно! Дело отца Германа!

— Вот-вот. Но сначала скажи, знакомо ли тебе название «Бледный конь»?

— «Бледный конь»… «Бледный конь»… да нет, пожалуй. А при чем тут, собственно, этот самый конь?

— В том, что название это может иметь отношение к списку фамилий, который ты мне показал. Я был с друзьями за городом в местечке Мач-Дипинг, и они отвезли меня в старинный постоялый двор с трактиром, вернее в усадьбу, некогда бывшую постоялым двором и сохранившую название «Бледный конь».

— Минуточку! Мач-Дипинг… Мач-Дипинг… Это что, возле Борнмута?

— Миль пятнадцать от Борнмута.

— Тебе не встречался там некто по фамилии Венейблз?

— Встречался.

— Правда? — Корриган даже привстал от волнения. — Знаешь, куда ездить! Как он тебе показался?

— В высшей степени примечательная личность.

— Да? А чем примечательная?

— Главным образом силой характера. А вообще-то он калека, перенесший полиомиелит.

Корриган вдруг взволнованно перебил меня:

— Что?

— Несколько лет тому назад он перенес полиомиелит. Нижняя половина тела у него парализована.

Лицо Корригана выразило отвращение, и он откинулся в кресле.

— Кончено! Я так и думал, что это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

— Не понимаю, о чем это ты.

Корриган сказал:

— Тебе надо повидаться с О.П.И. — окружным полицейским инспектором Леженом. Ему твои сведения будут интересны. Когда убили Германа, Лежен допросил всех, видевших его в тот вечер на улице. Большинство показаний, как всегда, были бесполезны. Но среди прочих свидетелей там оказался один аптекарь по фамилии Осборн, чья аптека находилась поблизости. Он показал, что Герман проходил в тот вечер мимо его аптеки и он видел человека, шедшего за ним по пятам, — конечно, тогда он не придал этому значения. Тем не менее он ухитрился весьма подробно описать этого молодца и был уверен, что сможет его узнать. Ну а на днях Лежен получил письмо от Осборна. Он продал аптеку и живет теперь в Борнмуте. Осборн побывал недавно на каком-то местном празднике и уверяет, что встретил там того человека. В инвалидном кресле на колесиках. Осборн расспросил, кто это такой, и узнал, что фамилия его Венейблз.

Корриган вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул.

— Совершенно верно, — сказал я. — Это был Венейблз. Он присутствовал на празднике. Но идти по пятам за отцом Германом в Паддингтоне[181] он никак не мог. Это было бы невозможно физически. Осборн ошибся.

— Он описал его скрупулезнейшим образом. Рост около шести футов, крупный нос крючком, кадык. Все так?

— Да. Все подходит. Но тем не менее…

— Понимаю Мистер Осборн вполне может переоценивать свою наблюдательность. Очевидно, его ввело в заблуждение случайное сходство. Но то, что ты устроил встречу для того, чтобы с таким энтузиазмом рассказать о каком-то там бледном коне, очень меня заинтриговало. Давай выкладывай!

— Ты мне не поверишь, — предупредил я. — Я и сам-то, строго говоря, себе не верю.

— Давай, давай! Не стесняйся.

Я рассказал ему о моей беседе с Тирзой Грей. Последовало молниеносное: