Агата Кристи - Кошка на голубятне. Бледный конь. И в трещинах зеркальный круг

— Какими же?

Совершенно обыкновенными. Просто хитренькими и тихонькими старушонками. Как деревенские ведьмы.

— Но ведь сейчас никаких ведьм нет, правда? — спросила Поппи, глядя на него с некоторой опаской.

— Ты говоришь так потому, что живешь в Лондоне. А в сельской Англии и сейчас еще полно ведьм. В каждой деревне есть местная ведьма — какая-нибудь старая миссис Блэк, живущая в третьем доме от угла, на взгорке. Мальчишкам-сорванцам строго-настрого велено ее не сердить, ей приносят в подарок яйца, а иной раз и домашние пироги. Потому что (тут он выразительно погрозил пальцем), потому что стоит ей затаить против вас злобу — и ваша корова перестает давать молоко, картошка не родится, а маленький Джонни может вывихнуть лодыжку. Да, к старой миссис Блэк нужен подход. Никто этого вслух не говорит, но все это знают.

— Ты шутишь, — надув губки, проговорила Поппи.

— Нисколько. Марк, прав я или нет?

— Но, конечно, образование излечивает от подобных суеверий, — скептически заметила Гермия.

— Только не в деревенской глуши. А ты как считаешь, Марк?

— Наверное, ты прав, — осторожно сказал я. — Хотя я в этом разбираюсь плохо. Ведь я в деревне почти и не жил.

— Не понимаю, каким образом можно превратить, ведьм в обычных старушек, — сказала Гермия, опять возвращаясь к идее Дэвида. — Ведь их должна окружать атмосфера сверхъестественного!

— Ну подумайте сами, — сказал Дэвид. — Ведь это сродни сумасшествию. Если сумасшедший несет чушь, бродит всклокоченный и с безумным взглядом, то нам вовсе не страшно. А вот, помню, меня послали в лечебницу с поручением. Провели в комнату, чтобы я там подождал, а там сидела милая пожилая дама со стаканом молока. Дама обратилась ко мне с какой-то банальной фразой о погоде, а потом вдруг, наклонившись и понизив голос, спросила: «Это вашего ребеночка сожгли в камине?» Потом она закивала и опять: «Двенадцать десять. Каждый день ровно в этот час! Как будто крови не видно!» — и тоном таким будничным, что у меня мороз пошел по коже.

— В камине правда кого-то сожгли? — осведомилась Поппи.

Оставив этот вопрос без внимания, Дэвид продолжал:

— Или возьмем спириток. Медиум входит в транс, темная комната, постукиванье, блюдечко вертится и так далее;[137]но вот сеанс окончен, медиум садится, приглаживает волосы и отправляется себе преспокойно домой есть рыбу с картошкой, как обычная ничем не примечательная кумушка.

— Значит, ты представляешь макбетовских ведьм как трех шотландских старух, искушенных в колдовстве, — они тайно упражняются в своем ремесле, бормочут заклинания вокруг котла, вызывают духов, при этом оставаясь обычными старушенциями. Да, это могло бы произвести впечатление!

— Если только удастся найти актеров, способных это воплотить, — сухо заметила Гермия.

— Вот в этом вы правы, — согласился Дэвид. — Если в тексте есть хотя бы намек на безумие, тут уж актера не удержишь! И то же самое со смертью на сцене. Ни один актер не позволит себе просто упасть на сцене и умереть. Он должен застонать, зашататься, закатить глаза, начать ловить ртом воздух, хватаясь за сердце или за голову, — в общем, — устроить из этого отдельный спектакль! Кстати о спектаклях. Как вам филдинговский Макбет? Мнения критиков очень разошлись.

— По-моему, он грандиозен, — сказала Гермия. — Например, сцена с врачом после сцены сомнамбулизма:[138] «Придумай, как излечить недужное сознанье»[139]. Он выявил для меня в тексте то, на что я никогда не обращала внимания: на самом-то деле Макбет приказывает врачу убить жену. И при этом он ее любит. Филдинг показал боренье страха и любви в душе Макбета. «Что б умереть ей хоть на сутки позже!»[140] — эти слова он произнес так, что они просто потрясли меня!

— Шекспир, наверное, очень бы удивился, посмотри он сегодня свои пьесы, — сухо отозвался я.

— Ну, мне кажется, Бербедж[141] и иже с ним и так неплохо поработали, чтобы вытравить из них подлинный шекспировский дух, — сказал Дэвид.

— Вообще идеи постановщика для драматурга служат неиссякаемым источником удивления, — негромко проговорила Гермия.

— Но разве не Бэкона[142] попросили сочинить шекспировские пьесы? — спросила Поппи.

— Эта теория безнадежно устарела, — ласково ответил Дэвид. — А о Бэконе-то что тебе известно?

— Он изобрел порох, — гордо выпалила Поппи.

— Знаешь, за что я люблю эту девушку? — сказал Дэвид. — За то, что от нее услышишь подчас самые невероятные вещи! Фрэнсис Бэкон и Роджер Бэкон[143] — это разные люди, милочка.

— Мне показалось любопытным, что Филдинг выступил в качестве третьего убийцы, — заметила Гермия. — Так и раньше делали?

— Наверное, — сказал Дэвид. — Удобно все-таки, — продолжал он, — иметь возможность, когда надо, нанять убийцу. Забавно было бы, если б и сейчас это практиковалось.

— Но это практикуется, — возразила Гермия. — Гангстеры. Бандиты — или как их там называют? Чикаго и прочие приятные места.

— Нет, — сказал Дэвид. — Я не о гангстерах, и не о рэкетирах, и не о так называемых королях преступного мира. Я имею в виду обычных людей, когда им надо от кого-нибудь избавиться: от конкурента по службе, от тети Эмили — такая богатая и, к сожалению, зажилась на, этом свете, от такого неудобства, как муж, оказавшийся некстати. А как было бы чудно позвонить в «Хэродс» и сказать: «Будьте добры, вышлите пару убийц получше!»

Все засмеялись.

— Но ведь это же можно сделать, правда? — проворковала Поппи.

Мы обернулись к ней.

— Каким образом, куколка? — спросил Дэвид.

— Я хочу сказать, если людям это надо… Как ты говоришь, обычным людям, ну, как мы… Только, по-моему, это очень дорого.

Глаза Поппи были бесхитростно распахнуты, губки слегка приоткрыты.

— Про что ты говоришь? — заинтересовался Дэвид.

Поппи смутилась.

— Ну… я думаю… я, наверно, спутала… Я имела в виду… «Бледный конь» и все такое прочее.

— Какой еще бледный конь? Что за конь?

Поппи вспыхнула и потупилась.

— Я сказала глупость. Кто-то что-то говорил про это… Я, наверное, не так поняла.

— Съешь-ка лучше сбитых сливок! Они вкусные, — ласково сказал Дэвид.

Как всем известно, одна из странностей жизни заключается в том, что, раз услышав что-нибудь, можно быть почти уверенным, что услышишь это и вторично. На следующее же утро я получил этому подтверждение.

Раздался телефонный звонок, и я снял трубку:

— Флаксман три тысячи восемьсот сорок один.

В трубке вздохнули. Затем послышался голос — запыхавшийся, но решительный:

— Я все обдумала и приеду.

Я лихорадочно соображал.

— Отлично, — медленно проговорил я, пытаясь потянуть время, — ведь… э… это…

— В конце концов, — произнес голос, — молния же дважды не ударяет в одно и то же место!

— Вы уверены, что верно набрали номер?

— Конечно. Вы Марк Истербрук, разве не так?

— Понял! — воскликнул я. — Миссис Оливер!

— О, — удивленно произнес голос, — вы не знали, с кем говорите? Я не догадалась. Я насчет Роды и ее благотворительного праздника. Я приеду и подпишу эти книжки, если ей так хочется.

— Вы крайне любезны. Вы, конечно, остановитесь у них.

— А выпивки не предвидится? Вы знаете, как это обычно бывает, — продолжала она. — Подходят люди, спрашивают, над чем я в данный момент работаю, хотя, по-моему, и так ясно, что в данный момент я вовсе не работаю, а пью лимонад или томатный сок. Они заявляют, что обожают мои книги, и слышать это, конечно, приятно, но никогда не знаешь, что им на это ответить. Фразу «я рада» можно истолковать как «рада познакомиться» и счесть банальной, какой она, впрочем, и является. Вы думаете, после они не потащат меня в «Розового коня» выпить?

— В «Розового коня»?

— Ну в «Бледного коня». Все эти кабачки… я не очень-то в них разбираюсь. Нет, пива выпить в крайнем случае я могу, только потом от него очень уж в животе бурчит.

— Про какого «Бледного коня» вы сказали?

— Да есть где-то там кабак под таким названием. А может, он называется не «Бледный конь», а «Розовый конь». А может, он не где-то там, а в другом месте. Возможно, я это и выдумала. Когда приходится столько всего выдумывать…

— Как продвигается какаду? — осведомился я.

— Какаду? — В голосе миссис Оливер звучало искреннее недоумение.

— А крикетный мяч?

— Поистине, — с достоинством отвечала миссис Оливер, — вы или с ума сошли, или… или у вас тяжкое похмелье! Какие-то розовые кони, какаду, крикетные мячи…

Она повесила трубку.

Я все еще был под впечатлением от этого второго упоминания «Бледного коня», когда телефон зазвонил снова.

На этот раз это был мистер Соме Уайт, известный адвокат, сообщивший мне, что, согласно завещанию моей крестной, леди Хескет-Дюбуа, мне надлежит выбрать три картины из ее коллекции.

— Ничего особо ценного там нет, — продолжал мистер Соме Уайт меланхолично и без энтузиазма. — Но вы, как я понимаю, однажды выразили восхищение какими-то картинами из коллекции.

— У нее было несколько чудесных индийских акварелей, — отвечал я. — По-моему, вы уже сообщали мне об этом, но, боюсь, я как-то позабыл.

— Совершенно верно, — сказал мистер Соме Уайт. — Но завещание вступило в силу, и сейчас вам предоставляется право выбора. Поверенные в делах, одним из которых являюсь я, берут на торги имущество из ее лондонского дома. Поэтому если бы вы смогли улучить время и заглянуть на Элсмер-сквер, не откладывая дела в долгий ящик…

— Я сейчас приеду, — сказал я.

Для работы утро было явно неподходящим.

Держа под мышкой три выбранных мной акварели, я вышел из дома 49 на Элсмер-сквер и тут же налетел на кого-то, подымавшегося по ступенькам к парадному входу. Я извинился, получил соответствующие извинения в ответ и хотел было уже окликнуть проезжавшее такси, как вдруг меня осенило и, резко обернувшись, я спросил: