Агата Кристи - Кошка на голубятне. Бледный конь. И в трещинах зеркальный круг

— На самом же деле он просто выслеживал отца Германа, не так ли?

— Теперь-то я в этом уверен, а тогда мне это и в голову не могло прийти. Туман сгустился, и я почти потерял их обоих из виду.

— Можете вы хоть как-то описать этого человека? — Лежен задал этот вопрос скорее для проформы — он уже привык к монотонным перечислениям маловыразительных примет незнакомца. Но мистер Осборн оказался не чета владельцу кафе «У Тони».

— Да, конечно, могу, — заявил он решительно и с апломбом. — Высокий человек.

— Высокий? Какого точно роста?

— Ну, по меньшей мере футов пяти-шести[127]. Хотя, может, это из-за его худобы так казалось. Плечи покатые, очень выступающий кадык. Волосы прикрыты шляпой и довольно длинные. Крупный нос крючком. Заметный такой нос. Вот цвета глаз я, конечно, не заметил. Ведь видел я, как вы понимаете, только профиль. Что же касается возраста, то лет ему примерно пятьдесят. Если судить по походке. Те, кто помоложе, двигаются иначе.

Лежен мысленно прикинул ширину улицы и расстояние от мистера Осборна до, так сказать, объекта, и удивился. И было чему…

Описания, подобные тому, что представил ему аптекарь, часто могут быть плодом слишком пылкого воображения, с чем он сталкивался не однажды, в особенности у женщин. Рассказчики порой рисуют совершенно фантастические портреты, основываясь на своих представлениях о том, как должен выглядеть преступник. Портреты тогда изобилуют живописными преувеличениями: «бегающие глаза», «нависшие брови», «по-обезьяньи выдвинутая вперед челюсть», «звериный взгляд». Однако описание, сделанное мистером Осборном, казалось вполне правдоподобным. Так что в данном случае ему, возможно, повезло и он повстречал настоящего свидетеля — одного на миллион, — чьи наблюдения отличаются четкостью и дотошностью и сбить которого невозможно.

Лежен еще раз мысленно измерил улицу и, обратив на аптекаря задумчивый взгляд, спросил:

— Если б вам довелось еще раз увидеть этого человека, вы бы его узнали?

— О, конечно, — с полнейшей уверенностью отвечал мистер Осборн. — Лиц я никогда не забываю. Что есть, то есть. Я всегда говорил, что если какого-нибудь женоубийцу угораздит зайти за ядом ко мне в аптеку — кончено: я выступлю с показаниями в суде, и всегда даже втайне надеялся, что со мною произойдет когда-нибудь нечто подобное.

— Но пока не произошло?

Мистер Осборн огорченно признался, что нет, не произошло.

— И теперь уж, наверное, не произойдет, — грустно добавил он. — Я продаю свое заведение. Получу хорошие деньги — и айда на покой в Борнмут[128].

— Заведение у вас очень уютное.

— Солидное! — воскликнул мистер Осборн, и в голосе его прозвучала неподдельная гордость. — Почти сто лет мы им владеем. Еще дед мой здесь обосновался, потом отец. Да, солидное семейное дело в добрых старых традициях. Конечно, в молодости я это по-другому воспринимал. Мне там все простора не хватало. Как и многие молодые люди, я тогда бредил сценой. Чувствовал в себе силы стать актером. Отец меня не отговаривал. «Валяй, а там посмотрим, — говорил он. — Ты и сам скоро поймешь, что до сэра Генри Ирвинга[129] тебе далеко!» И как в воду глядел! Мудрый человек мой отец!.. Года полтора я промыкался в театре, а потом вернулся к аптечному делу. И увлекся, знаете. Товар мы всегда продаем хороший, без этих новомодных штучек, а качество высокое. Теперь ведь как, — он грустно покачал головой, — для фармакологии времена не лучшие… Вся эта туалетная дребедень… хочешь не хочешь, а надо ее держать: полвыручки как-никак дает… пудра, помада, кремы для лица всякие, и шампуни, и губки. Сам я ни к чему этому не прикасаюсь. Держу девушку-помощницу, она всем и торгует. Да, теперь на классическом аптечном товаре не проживешь. Но, так или иначе, кое-какие денежки я накопил, цену за аптеку мне дают хорошую, и я внес наличные в счет оплаты славного домика возле Борнмута.

И добавил:

— Уходите от дел, пока еще можете наслаждаться жизнью Таков мой девиз. Увлечений у меня хватает. Бабочки, например. Или при случае наблюдать жизнь пернатых. Или садоводство — существует масса прекрасных книг для начинающих садоводов. А есть еще такая вещь, как путешествия. Может, выберусь в какое-нибудь плавание — посмотреть дальние края, пока еще не поздно.

Лежен поднялся.

— Ну что ж, желаю вам успеха, — сказал он, — а если, пока вы еще здесь, вам вдруг встретится этот человек…

— То я тут же дам вам знать, мистер Лежен. Конечно, конечно! Можете рассчитывать на меня. Буду весьма рад. Говорю же, у меня очень хорошая память на лица. И я буду начеку. Как говорится, ушки на макушке. О да! Можете на меня положиться Буду весьма рад.

Мы вышли из театра «Олд Вик»[130], я под руку с моей приятельницей Гермией Редклиф. Только что кончился «Макбет». Шел сильный дождь. Когда мы перебегали улицу, спеша к месту, где я оставил машину, Гермия несправедливо заметила, что, когда собираешься в «Олд Вик», всегда идет дождь:

— Странно, но факт.

Я не согласился с ней. Я сказал, что, в отличие от солнечных часов, она ведет счет только минутам ненастья.

— А вот на Глайндборнских фестивалях[131],— опять завела Гермия, когда я включил сцепление, — мне с погодой всегда везло. И ассоциируются они у меня только с наслаждением и ничем не омраченной красотой: музыка, роскошные цветочные клумбы, в особенности — одна, с белыми цветами.

Мы поговорили о Глайндборнских фестивалях, а потом Гермия спросила:

— Мы что, собираемся завтракать в Дувре?

— В Дувре? Странная идея! Я думал, мы отправимся в «Фантази». После всех этих классических кровавых ужасов «Макбета» так и тянет вкусно поесть и выпить. Шекспир вообще пробуждает во мне зверский аппетит и жажду.

— Да. Как и Вагнер[132]. И бутерброды с копченой лососиной в ковент-гарденском буфете в антрактах не снимают голодных спазмов. А Дувр мне пришел на ум потому, что вы, по-моему, туда направляетесь.

— Здесь объезд, — объяснил я.

— Но вы с ним как-то очень уж размахнулись. И отхватили порядочный кусок по старому (или это уже новое?) Кентскому шоссе.

Оглядевшись, я вынужден был признать, что Гермия, как всегда, абсолютно права.

— Я всегда здесь плутаю, — попытался оправдаться я.

— Действительно, как не заплутаться, если вертишься вокруг вокзала Ватерлоо[133],— согласилась Гермия.

Одолев наконец Вестминстерский мост[134], мы продолжили прерванный разговор и принялись обсуждать только что увиденного «Макбета». Моя приятельница Гермия Редклиф была красивой двадцативосьмилетней женщиной, и при взгляде на нее вспоминались героини классических романов — безукоризненный греческий профиль и густая копна каштановых волос, собранная на затылке в тяжелый узел. Моя сестра, когда говорила о ней, всегда называла ее «красоткой Марка», произнося это с особенной интонацией, которая неизменно меня бесила.

В «Фантази» нас встретили радушно и провели к столику возле стены, обитой малиновым бархатом. «Фантази» пользуется заслуженной популярностью, поэтому столики здесь стоят тесно. Когда мы уселись, нас шумно приветствовали наши соседи — это оказался оксфордский[135] профессор истории Дэвид Ардингли, представивший нам свою спутницу, очень хорошенькую девушку, с модной прической — какие-то пряди, клочки и завитки, под самым невероятным углом торчащие на макушке. Как ни странно, но прическа ей шла. У девушки были огромные синие глаза и постоянно полуоткрытый рот. Как и все пассии Дэвида, она была очень глупа. Невзирая на свой незаурядный ум, Дэвид отдыхал душой лишь в обществе девушек с явной умственной недостаточностью.

— Это моя драгоценная Поппи, — пояснил он. — А это Марк и Гермия. Они очень серьезные и очень ученые, и ты должна стараться быть такой же, как они. Мы только что со «Смеха ради». Чудный спектакль! А вы, голову даю на отсечение, с какого-нибудь Шекспира или возобновленного Ибсена[136].

— С «Макбета» в «Олд Вик», — сказала Гермия.

— Ну и как вам баттерсоновская постановка?

— Мне понравилось, — сказала Гермия. — Очень интересно используется свет. А что касается сцены пира, то я лучше, пожалуй, и не видала.

— Ну а ведьмы как?

— Ужасны! — сказала Гермия и прибавила: — Они всегда ужасны.

Дэвид с нею согласился.

— В этой сцене невольно возникает фарсово-цирковой элемент, — сказал он. — Ведьмы кривляются и гримасничают как бешеные, эдакое воплощение адского зла в трех ипостасях. А вы ждете, что вот-вот на сцене появится Добрый Чудодей в грязноватом белом хитоне, чтобы хриплым голосом изречь что-нибудь вроде:

Все засмеялись, но наблюдательный Дэвид бросил на меня зоркий взгляд:

— Что это на тебя вдруг накатило?

— Ничего. Просто мне на днях уже припомнилось цирковое представление, где действуют всякие злые силы. А также Добрый Чудодей.

— А почему вдруг припомнилось?

— Да вспомнил кафетерий в Челси.

— Ты, Марк, умный и современный юноша. Потому и крутишься в Челси, где богатые наследницы в тесных колготках подбирают себе в женихи всяких предприимчивых оболтусов. Вот где Поппи было бы невредно побывать, да, цыпа?

Поппи еще больше вытаращила свои огромные глаза и протестующе заворковала:

— Но я ненавижу Челси! В «Фантази» гораздо, гораздо лучше! Здесь так вкусненько!

— Правильно, Поппи. К тому же для Челси ты не так богата. Расскажи нам, Марк, еще о «Макбете» и об этих ужасных ведьмах. Я знаю, какими бы я их сделал, будь я режиссер.

Дэвид в свое время в Оксфорде увлекался любительским театром и немало преуспел на сцене.