— Твою мать? — удивилась Энн. — Действительно, странно.

— Похоже, у него вообще слабость к мамашам, — ответил Адам, продолжая работать. — Он отправился с визитом и к матери Дженнифер Сатклифф.

— А не встречался ли он с матерями мисс Рич и Чедди?

— У мисс Рич нет матери, — ответил Адам. — А то он непременно отправился бы и к ней.

— А у мисс Чедвик есть мать, она живет в Челтенхеме[89], Чедди говорила мне как-то. Но ей, я думаю, не меньше восьмидесяти… Бедная Чедди. — Энн вздохнула и подняла голову. — Да вот она и сама, легка на помине. Ей и самой можно дать все восемьдесят.

Адам выпрямился.

— Да, она сильно постарела за эту неделю.

— Потому что она действительно любит школу. — Энн смотрела, как мисс Чедвик приближалась к клумбе. — В школе — вся ее жизнь. Каково ей видеть, как все, что ей дорого, можно сказать, так и катится в пропасть?

Мисс Чедвик в самом деле выглядела на десяток лет старше, чем в день открытия триместра. Ее походка утратила размашистость и энергию, во всей ее повадке теперь не было и следа несколько суетливой деловитости, готовности всем помочь. Теперь она, брела, еле волоча ноги.

— Не могли бы вы пройти к мисс Балстроуд, — обратилась она к Адаму. — Она хочет дать вам какие-то распоряжения относительно сада.

Энн и мисс Чедвик пошли в сторону школы вместе.

— Как пустынно стало в Медоубенке, — сказала Энн, оглядываясь по сторонам. — Как в пустом театре, — задумчиво добавила она, — где усилиями билетного кассира зрителей рассадили, чтобы создать видимость публики.

— Все это так ужасно, — почти простонала мисс Чедвик, — ужасно! Страшно подумать, что Медоубенк дошел до такого. Нет, я не вынесу… Я не могу спать по ночам. Всё в руинах. Вся моя жизнь, все труды…

— Ах, мисс Чедвик, все еще вполне может уладиться, — бодро воскликнула Энн. — Вы знаете, у людей такая короткая память.

— Но не тогда, когда речь идет об убийствах, — мрачно произнесла мисс Чедвик.

Энн не отвечала. В глубине души она была вполне согласна с Чедди.

Мадемуазель Бланш вышла из кабинета, где давала урок французской литературы.

Она взглянула на свои часы. Да, у нее вполне достаточно времени, чтобы осуществить свое намерение. Теперь, когда учениц осталось так мало, времени вообще хоть отбавляй.

Она поднялась наверх в свою комнату, надела шляпу и с удовлетворением посмотрела в зеркало. Конечно, внешность не слишком броская. Ну что ж, в этом есть свои преимущества! Она улыбнулась самой себе. Именно ее неброская внешность дала возможность использовать рекомендации сестры. Даже фотография в паспорте никого не насторожила. Было бы непростительной глупостью не воспользоваться после смерти Анжель ее безупречными бумагами. Анжель, бедняжка, в самом деле любила преподавать. А для нее это была невыносимая скука. Правда, платят прекрасно. Столько она никогда не смогла бы заработать. А здесь, в Медоубенке, дела приобрели такой неправдоподобный оборот, что ее будущее может резко измениться. О да, совершенно преобразиться! Скучная, серенькая мадемуазель Бланш станет совсем иной. На какое-то мгновение будущее представилось ей во всем своем блеске. Ривьера[90]. Она, изящно одетая… с соответствующим макияжем… Все, что нужно человеку в этом мире, — это деньги. О да, все оборачивается самым восхитительным образом! Ради такого стоило ехать в эту скучную английскую школу.

Она взяла сумочку, вышла из комнаты и прошествовала по коридору. Ее взгляд упал на женщину, которая что-то делала, стоя на коленях. Новая прислуга. Полицейская ищейка, разумеется. Какие же они простаки — думают, что никто не догадается!

С презрительной улыбкой она покинула дом и спустилась вниз по дорожке к главным воротам. Остановка автобуса была почти напротив.

На тихой сельской дороге народу было совсем немного. Мужчина, склонившийся над открытым капотом своей машины, прислоненный к изгороди велосипед — стало быть, и велосипедист где-то поблизости, еще один мужчина, как и она, поджидает автобус. Тот или другой из этой троицы, вне всяких сомнений, будет следить за ней. Разумеется, так, чтобы она ничего не заметила. Ну и пусть. Пусть этот «хвост» увидит, куда она едет и что делает.

Подъехал автобус. Она вошла в него, а через четверть часа вышла на главной площади городка. Она даже не потрудилась оглянуться. Не спеша пересекла площадь и проследовала мимо огромного фирменного универмага, в витринах которого была выставлена новая коллекция модельного женского платья. Провинция, убожество, подумала она, презрительно выпятив губу. Но стояла и рассматривала их, изображая живой интерес.

Потом вошла в магазин, сделала пару мелких покупок, поднялась на второй этаж и оказалась в комнате отдыха для дам. Там был письменный стол, несколько кресел, телефонная кабина. Она вошла в кабину, опустила монету, набрала номер и стала ждать, ответит ли нужный голос. Голос ответил. Она кивнула удовлетворенно, нажала кнопку и заговорила:

— Это говорит Бланш. Вы поняли меня? Бланш. Я хочу предъявить вам счет. У вас есть время до завтрашнего вечера. Вы должны заплатить по счету на имя Бланш в «Нэшнл кредит» в Лондоне, в отделении Лидбери, сумму, которую прошу вас запомнить.

Она назвала сумму.

— Если эти деньги не будут уплачены, мне придется сообщить в соответствующие инстанции о том, что я видела ночью на двенадцатое. И непременно упомяну о мисс Спрингер. У вас немногим больше двадцати четырех часов.

Повесив трубку, она прошествовала в другую комнату. Туда только что вошла женщина. Возможно, просто покупательница, а может быть, и нет… Но, — с удовольствием подумала мадемуазель Бланш, — ей уже ничего не удастся подслушать…

В отделе готового платья мадемуазель Бланш примерила пару блуз. Но не купила их, а, поблагодарив продавщицу, вышла на улицу. Улыбаясь про себя, направилась к остановке и ближайшим автобусом отбыла в Медоубенк.

Она по-прежнему улыбалась, когда шла вверх по дорожке к зданию школы, очень довольная своей предприимчивостью. Сумма, названная ею, не была чересчур большой. Но самым замечательным было то, что и в будущем можно будет повторять телефонные звонки вроде нынешнего… Да, это может стать постоянным источником дохода, и дохода солидного.

Ее не мучили угрызения совести. И она никоим образом не считала, что обязана сообщить все, что ей известно, в полицию. Эта Спрингер была отвратительной грубиянкой, mal élevée[91], лезла не в свои дела. Ну что ж, она получила по заслугам.

Мадемуазель Бланш остановилась у бассейна, наблюдая, как нырнула Эйлин Рич. Затем на вышку поднялась Энн Шепленд — тоже отличный прыжок. Девочки в бассейне завизжали и захихикали.

Когда прозвенел звонок, мадемуазель Бланш отправилась в свой младший класс. Ученицы были невнимательны и вели себя плохо, но мадемуазель Бланш почти не обращала на это внимания. Скоро, скоро она оставит учительство навсегда.

Она поднялась к себе в комнату, чтобы переодеться к ужину. Краем глаза она заметила, что, вопреки своим: привычкам, бросила пиджак на стул в углу вместо того, чтобы, как обычно, аккуратно повесить его в шкаф.

Стоя перед зеркалом и подавшись вперед, она рассматривала свое лицо, потом напудрилась, подкрасила губы…

Движение за ее спиной было так стремительно, так неуловимо, что застало ее совершенно врасплох. Мадемуазель Бланш только и успела увидеть в зеркале, что пиджак на стуле сполз со спинки и упал на пол, и в то же мгновение над ее головой поднялась рука с туго набитым тяжелым мешочком. Француженка не раз видела эти мешочки с песком внизу под лестницей. Когда мадемуазель Бланш уже раздвинула губы, чтобы завизжать, мешочек резко опустился ей на затылок.

Глава 22

Происшествие в Анатолии

Миссис Апджон сидела на обочине дороги и обозревала глубокое ущелье. Одновременно она то по-французски, то на языке жестов разговаривала с огромной и добродушной турчанкой, которая во всех подробностях, возможных при таких трудностях в общении, рассказывала о своих детях. У нее их девять, восемь из них — мальчики.

— А вы? — Она дружелюбно ткнула миссис Апджон в ребро. — Combien? — garsons? — filles? — combien?[92].

— Une fille[93],— ответила миссис Апджон.

— Et garsons?[94]

Чувствуя, что может низко пасть в глазах турчанки, миссис Апджон в порыве патриотизма решилась на ложь и выпрямила все пять пальцев на правой руке.

— Cinq[95],— произнесла она.

— Cinq garsons? Tres bien![96]

Турчанка одобрительно и удовлетворенно кивнула и добавила, что, будь тут ее двоюродная сестра, которая действительно хорошо говорит по-французски, они бы поняли друг друга куда лучше. После чего поведала о своем последнем выкидыше.

Остальные пассажиры расположились неподалеку, доедая дорожные припасы. Слегка побитый автобус пристроился под нависшей скалой, водитель и еще один мужчина возились с мотором. Миссис Апджон утратила точный счет времени. Из-за наводнения перекрыли две дороги, им пришлось совершать объезд. Анкара представлялась в более или менее обозримом будущем — это все, что знала миссис Апджон.

Она слушала бойкий и бесхитростный рассказ своей новой приятельницы, пытаясь определить, когда нужно восхищенно кивать, а когда сочувственно вздыхать.

И вдруг ее мысли нарушил голос, в высшей степени не соответствующий теперешнему ее окружению.

— Миссис Апджон, я полагаю? — произнес он.

Миссис Апджон подняла глаза. На небольшом расстоянии от нее остановилась машина — мужчина, стоявший сейчас перед миссис Апджон, несомненно вышел из нее. Его лицо, как и его выговор, были абсолютно британскими. И одет он был абсолютно по-британски — в безупречный серый фланелевый костюм.

— Боже праведный! — сказала миссис Апджон. — Доктор Ливингстон![97]