Он обернулся на звук шагов. Вернулся Хейли Престон в сопровождении доктора Гилкриста. Дермут Креддок представлял его себе совершенно иначе. Доктор отнюдь не был сюсюкающе-обходительным, никакой театральности. На первый взгляд это был человек грубоватый, добродушный и не склонный ко всяким вывертам. На нем был твидовый костюм, для англичанина чуть ярковатый. Голову украшала копна русых волос, глаза — живые, темные и, видимо, очень наблюдательные.

— Доктор Гилкрист? Я старший инспектор Дермут Креддок. Можно с вами переговорить… конфиденциально?

Доктор кивнул, затем, жестом пригласив Креддока, направился прямо по коридору. Пройдя его почти до концах он толкнул дверь какой-то комнаты.

— Здесь нам никто не помешает.

Это, вне сомнения, были апартаменты самого доктора, очень удобная и хорошо обставленная комната. Он указал гостю на стул и уселся сам.

— Насколько я понял, — начал Креддок, — мисс Марина Грегг сейчас не в состоянии отвечать на вопросы. Вот я и хотел бы узнать у вас, что с ней?

Доктор Гилкрист чуть пожал плечами.

— Нервы, — коротко ответил он. — Если вы начнете сейчас задавать ей вопросы, через десять минут она будет на грани истерики. Я не могу этого позволить. Можете прислать сюда врача из полиции, я с удовольствием изложу ему свою точку зрения. И на дознании она не могла быть по этой же причине.

— И долго она пробудет в таком состоянии?

Доктор Гилкрист взглянул на него и улыбнулся. Улыбка была располагающая.

— Если вас интересует мое мнение, — сказал он, — мнение не врача, а человека, максимум через два дня она не просто захочет видеть вас, она сама попросит послать за вами. Она захочет спрашивать. Захочет отвечать. Так уж они устроены! — Он наклонился вперед. — Сейчас, инспектор, я попробую вам объяснить, почему эти люди ведут себя именно так, а не иначе. Жизнь киноартиста — это непрерывный стресс, и, чем больший успех выпадает на его долю, тем сильнее стресс. Представьте на миг, что вся ваша жизнь, с утра до ночи, как на ладони Всему миру все о вас известно. А что такое съемки? Непрерывный и изнурительный труд! Приезжаете на съемочную площадку утром, садитесь и начинаете ждать. Скажем, эпизод в этот день небольшой, но режиссер чем-то недоволен, и его переснимают снова и снова. А до этого ведь еще бесконечные репетиции! А снимают картину частями — по эпизодам. В фильме-то все потом монтируют как надо, по порядку. Но во время съемки этого порядка нет и в помине. Могут снять сначала конец, потом серединку, потом эпизод, который будет раньше. Так что дело это изнурительное и нудное. В конце дня вы как выжатый лимон. Живут именитые актеры, конечно, в роскоши, вот вам успокоительное, вот ванны, какая хотите косметика, врач по первому зову. Они могут расслабляться на вечеринках, общаться, при желании, с народом, но вся их жизнь — как на ладони. Так что тихая и спокойная жизнь — это не для них. Они и расслабиться-то по-настоящему не могут.

— Понимаю, — сказал Дермут. — Да, я все это понимаю.

— И еще, — продолжал Гилкрист, — людям, которые ступили на эту стезю и которые как творческая личность чего-то стоят, обязательно присуще одно свойство: они — знаю по личному опыту — слишком чувствительны и уязвимы, их все время мучает чувство неуверенности. Жуткое состояние — все время в сомнениях: что тебе что-то не удается, не получается, что ты ни на что не способен. Говорят, актеры — народ тщеславный. Это неправда. Никакого самолюбования тут нет, а есть страх, который все время давит на тебя: а все ли у меня в порядке, а достаточно ли я хорош? Отсюда — необходимость в постоянном самоутверждении. Потребность в похвалах, поклонении, восхищении. Спросите Джейсона Радда. Он вам скажет то же самое. Им надо дать почувствовать, что предлагаемая задача им по плечу, что никто другой лучше с ней не справится, и терпеливо их все время подбадривать. И все равно они никогда в себе не уверены. И поэтому любой из них — это комок нервов. Сплошной комок нервов. И как ни странно, чем сильнее нервное напряжение, тем удачней у них получается роль.

— Интересно, — пробурчал Креддок. — Очень интересно. — После паузы он добавил: — Хотя мне не совсем понятно, зачем вы…

— Я хочу, чтобы вы поняли, что за человек Марина Грегг, — пояснил Морис Гилкрист. — Ее фильмы вы, конечно, видели.

— Актриса она замечательная. Просто замечательная. И личность, и собой хороша, и человек приятный.

— Да, конечно, — согласился Гилкрист, — но при этом ей приходится расходовать массу физических и душевных сил. В результате нервы ее вконец расшатаны… Физически крепкой ее не назовешь. А темперамент у нее… ну, просто вулкан — то впадает в отчаяние, то радуется, как малое дитя. И с этим она ничего поделать не может. Уж такая она есть. На ее долю выпало много страданий. В основном, конечно, по собственной вине, это факт, но не только. Ни в одном из своих браков она не была счастлива. Разве что в нынешнем… Сейчас она замужем за человеком, который ее просто боготворит и был влюблен в нее многие годы. Эта любовь для нее — настоящее спасение, в ней она находит радость и счастье. По крайней мере, в настоящий момент. Трудно сказать, долго ли это протянется. Вся трагедия в том, что ей присущи только два состояния. Либо ей кажется, что наконец-то она нашла себе вожделенное пристанище и что наступил момент, когда начнут сбываться все ее сказочные мечты, ничто больше не омрачит ее счастья, и небо всегда будет безоблачным. Либо она пребывает в растерзанных чувствах: дескать, жизнь окончательно разбита, любви и счастья никогда не было, нет и не будет. — Он сухо добавил: — Пришвартуйся она где-то посредине — и жить ей стало бы много легче. Но тогда бы мир потерял чудесную актрису.

Он умолк, но и Дермут Креддок ничего не говорил в ответ, пытаясь понять, с какой стати Морис Гилкрист так обстоятельно пытается рассказать ему об особенностях характера и жизни Марины Грегг? Между тем Гилкрист выжидательно смотрел на него. Словно убеждал задать какой-то вопрос. Интересно, какой именно? Медленно, как бы нащупывая почву под ногами, Дермут произнес:

— Эта трагедия на нее сильно подействовала?

— Да, — сказал Гилкрист. — Очень.

— Сильнее, чем можно было ожидать?

— Ну, это как посмотреть, — неопределенно ответил доктор.

— А как можно посмотреть?

— Надо выяснить, что именно на нее так подействовало.

— Ну, — Дермут продолжал нащупывать верный путь, — ее потрясла эта внезапная смерть во время приема.

Лицо собеседника, однако, осталось столь же бесстрастным.

— Или, — предположил Дермут, — тут нечто большее?

— Разумеется, нельзя сказать наверняка, как люди будут реагировать на те или иные события. Нельзя, даже если ты хорошо их знаешь. Всегда возможны неожиданности. Мне кажется, она могла бы отнестись к этому вполне спокойно, без особых эмоций. Скажем, могла бы отозваться приблизительно следующим образом: «Ах, бедняжка, какая трагедия! Как такое могло случиться?» Или могла выказать сочувствие, но при этом не так уж сильно расстроиться. В конце концов, смерть на вечеринке — для киношников не такая уж большая редкость. А будь реакция окружающих достаточно будничной, могла бы, так сказать, это скорректировать — на уровне подсознания, конечно, — окрасить все в более приличествующие ситуации драматические тона. Скажем, закатить сцену… Так что вполне возможно, что причина ее стресса совсем в другом.

Дермут решил взять быка за рога.

— Я бы хотел, — сказал он, — услышать ваше истинное мнение.

— Не знаю, — последовал ответ. — С уверенностью ничего утверждать не могу. — Чуть помолчав, он добавил: — Вы ведь знаете, существует профессиональная этика. Между врачом и пациентом есть определенные отношения.

— Она вам что-то сказала?

— В сущности, ничего конкретного…

— А эту женщину, Хетер Бэдкок, она знала? Раньше они встречались?

— Я думаю, она для нее была человеком из толпы, не более, — сказал доктор Гилкрист. — Нет. Дело не в этом. На мой взгляд, Хетер Бэдкок тут вообще ни при чем.

— А этот препарат, «Калмо»? — спросил Дермут. — Мисс Грегг и сама его принимает?

— Принимает, и даже часто. Впрочем, как и все, кто ее окружает. Элла Зелински, Хейли Престон, да что там, половина студии — сейчас это модно. Таких лекарств нынче развелось множество. Одно надоест, переходят на другое, поновее, и считают, что оно — просто чудо, что именно оно-то и приводит их в норму.

— А на самом деле?

— Конечно, все эти средства в какой-то мере помогают, — сказал Гилкрист. — Успокаивают или, наоборот, повышают тонус, помогают осилить что-то, на что вы, как вам казалось, не способны. Я стараюсь пореже их прописывать. Но в общем-то, если их принимать в минимальных дозах, они совершенно не опасны. Людям, которые не в силах помочь себе сами, они помогают.

— Хотел бы я знать, — сказал Дермут Креддок, — что именно вы мне пытаетесь втолковать.

— Я пытаюсь решить для себя, — ответил Гилкрист, — в чем именно состоит мой долг. Понимаете, с одной стороны, есть долг доктора по отношению к своему пациенту. Существует определенная информация, которую врач не имеет морального права разглашать. Но есть и другой аспект. Возможно, пациенту угрожает опасность. В этом случае необходимо сделать все возможное, чтобы этой опасности избежать.

Он остановился. Креддок выжидательно смотрел на него.

— Да, — решился доктор Гилкрист. — Кажется, я знаю, как поступить. Только хочу просить вас, инспектор, сохранить в тайне все, что я сейчас скажу. Не от ваших коллег, разумеется. А от всех прочих, в особенности от тех, кто находится в этом доме. Я могу на вас положиться?

— В принципе я согласен, хотя не исключено, что могут возникнуть обстоятельства, при которых я не смогу выполнить ваше условие, — сказал Кредок.