Оставшуюся до ленча пару часов Эркюль Пуаро решил скоротать на острове Слоновом — он лежал прямо против отеля.

Он направился к пристани. В лодку как раз садились двое мужчин, и он присоединился к ним. Тот, что помоложе, приехал накануне поездом; высокий, темноволосый, с волевым подбородком на худощавом лице. На нем были невыразимо грязные штаны из серой фланели и совершенно неуместный в этом климате свитер с высоким воротом. Другой, толстячок средних лет, немедля заговорил с Пуаро по-английски — бегло и не очень правильно. Их молодой спутник от беседы уклонился и только хмуро посматривал в их сторону, а потном и вовсе повернулся к ним спиной, засмотревшись, как ловко лодочник-нубиец[287] толкает ногой кормовое весло, одновременно управляясь с парусом.

На реке стояла полная тишь, медленно расступались темные, ослизлые громады скал, ветерок овевал их лица. До острова добрались очень скоро, и, сойдя на берег, Пуаро и его словоохотливый знакомец прямиком направились в музей. Толстяк на ходу достал визитную карточку и с полупоклоном вручил ее Пуаро. Там значилось:

«Signor Guido Richetti, Archeologo.»[288]

Пуаро не остался в долгу и также с поклоном извлек свою карточку. Исполнив эти формальности, они вошли в музей, и итальянец сразу завел высокоученый разговор. Сейчас они говорили по-французски.

Молодой человек в фланелевых брюках, позевывая, незаинтересованно обошел музей и поспешил наружу.

В конце концов его примеру последовали и Пуаро с синьором Ричетти. Итальянец сразу зарылся в руины, а Пуаро, высмотрев на скалах у реки знакомый солнечный зонтик в зеленую полоску, улизнул в ту сторону.

С книгой на коленях и блокнотом под рукой миссис Аллертон сидела на большом валуне.

Пуаро учтиво снял шляпу, и миссис Аллертон тотчас взяла слово.

— Доброе утро, — сказала она. — Боюсь, от этих жутких детей совершенно невозможно отвязаться.

Темнокожая мелюзга лезла к ней, скаля зубы и кривляясь, и канючила «бакшиш».

— Я надеялась, что надоем им, — пожаловалась она. — Они уже часа два, если не больше, глазеют на меня и помаленьку окружают; крикну им «имши», погрожу зонтиком — они разбегутся, а через минуту-другую возвращаются и снова пялят на меня свои противные глазищи, и носы у них тоже противные, и приходится признать, что я не люблю детей — во всяком случае, неумытых и элементарно невоспитанных.

Она виновато рассмеялась.

Пуаро предпринял безуспешную попытку разогнать ватагу. Рассеявшись, ребятня снова собралась и взяла их в кольцо.

— Будь в Египте поспокойнее, цены бы ему не было, — сказала миссис Аллертон. — Тут человеку не дают проходу. То клянчат деньги, то навязывают ослика или бусы, то тянут в туземную деревню или на утиную охоту.

— Огромный недостаток, это правда, — согласился Пуаро.

Он разложил на камне носовой платок и осторожненько опустился на него.

— Вашего сына сегодня нет с вами? — продолжал он.

— Да, Тиму надо отправить письма до отъезда. Мы поднимаемся до Второго порога.

— Я тоже.

— Очень рада. Признаться, я совершенно потрясена нашим знакомством. Когда мы были на Майорке, некая миссис Лич рассказывала о вас удивительные вещи. Она потеряла кольцо во время купания и все переживала, что без вас его некому найти.

— Ah, parbleu[289], но я не тюлень, я не ныряю.

Оба рассмеялись.

Миссис Аллертон продолжала:

— Утром я видела из окна, как вы уходили с Саймоном Дойлом. Скажите, как вы его находите? Мы все совершенно заинтригованы.

— Правда?

— Да. Понимаете, его женитьба на Линит Риджуэй была полнейшей неожиданностью. Предполагалось, что она выходит за лорда Уиндлизема, и вдруг она обручается с мужчиной, о котором никто слыхом не слыхал.

— Вы хорошо знаете ее, мадам?

— Нет, но моя родственница, Джоанна Саутвуд, ходит у нее в лучших подругах.

— А, да, я встречал эту фамилию в газетах. — Он продолжал после паузы: — Хроника не обходится без молодой леди, вашей мадемуазель Джоанны Саутвуд.

— О да, она умеет себя подать, — отрезала миссис Аллертон.

— Вы ее не любите, мадам?

— Невыдержанная на язык. — Миссис Аллертон была само раскаяние. — Я человек старой закваски. Не очень я люблю Джоанну. Зато с Тимом их водой не разлить.

— Понимаю, — сказал Пуаро.

Собеседница стрельнула в его сторону взглядом и сменила тему.

— Как же мало с нами молодежи! Прелестная девушка с каштановыми волосами, что состоит при чудовищной матери с тюрбаном, пожалуй, тут единственное юное существо. Я обратила внимание, что у вас был долгий разговор с ней. Мне интересна эта девушка.

— Отчего так, мадам?

— Мне ее жаль. Сколько страданий принимаешь в молодости, имея чувствительное сердце! А она, мне кажется, страдает.

— Да, она несчастлива, бедняжка.

— Мы с Тимом зовем ее «букой». Пару раз я пыталась разговорить ее, но она меня осадила. Ничего, она, по-моему, тоже участвует в нашем нильском плавании, и уж в одной компании мы как-нибудь сойдемся, правда?

— Вполне возможная вещь, мадам.

— Я очень легко схожусь с людьми — они мне чрезвычайно интересны. Все такие разные. — После паузы она продолжала: — Тим говорит, что смуглянка — ее зовут де Бельфор — будто она та самая девушка, с которой был помолвлен Саймон Дойл. Очень некстати — вот так встретиться.

— Да, некстати, — согласился Пуаро.

Миссис Аллертон искоса глянула на него.

— Может, это глупо звучит, но она, знаете, почти напугала меня. Вся — как сжатая пружина!

Пуаро медленно кивнул.

— Вы не очень заблуждаетесь, мадам. Всегда пугает сильный накал чувства.

— Вам тоже интересны люди, мосье Пуаро? Или вы приберегаете интерес для потенциальных преступников?

— Мадам… вне этой категории остается немного людей.

У миссис Аллертон был слегка озадаченный вид.

— Вы в самом деле так полагаете?

— Если к тому объявится особая побудительная причина, — добавил Пуаро.

— Для всякого случая — своя?

— Естественно.

Миссис Аллертон помедлила, сдерживая улыбку.

— И я могла бы?

— Матери, мадам, в особенности безжалостны, когда опасность грозит их детям.

Та вдумчиво ответила:

— Вероятно, да… да-да, вы совершенно правы.

Минуту-другую она молчала, потом с улыбкой призналась:

— Я сейчас примеряю к нашим постояльцам мотивы преступлений. Очень забавно получается. Что вы, например, скажете о Саймоне Дойле?

— Очень простое преступление, — улыбнулся Пуаро. — Кратчайший путь к цели. Без выдумки.

— И так же легко его будет раскрыть?

— Да, он не проявит изобретательности.

— А Линит?

— Это будет в духе Королевы из вашей «Алисы в стране чудес»[290]: «Снять с нее голову!»

— Ну конечно: право помазанника Божьего! Что-то наподобие виноградника Навуфея[291]. А эта опасная девушка, Жаклин де Бельфор, — могла бы она пойти на убийство?

Подумав немного, Пуаро неуверенно сказал:

— Могла бы, я думаю.

— Но вы не уверены в этом?

— Нет. Эта малышка сбивает меня с толку.

— Не думаю, чтобы мистер Пеннингтон мог пойти на убийство. А вы как считаете? Какой-то он усохший, дохлый — мужеством там и не пахнет.

— Зато, может быть, в избытке чувство самосохранения.

— Пожалуй. А как насчет горемыки миссис Оттерборн в тюрбане?

— Она лопается от тщеславия.

— Оно может толкнуть на убийство?

— Мотивы убийства порой совершенно тривиальны, мадам.

— Какие же самые распространенные, мосье Пуаро?

— Чаще всего — деньги, иначе говоря — корысть, в том или ином виде. Потом — месть, дальше — любовь, страх, жгучая ненависть, благодеяние…

— Мосье Пуаро!

— Да-да, мадам! Мне известно, как некий «В» избавился от «А» исключительно во благо «С». Часто под эту статью подгоняют политические убийства. Некто объявляется врагом цивилизации — и посему его устраняют. Забывают, что в жизни и смерти человека волен один Господь Бог.

Он выговорил это суровым голосом.

Миссис Аллертон заметила:

— Я рада, что вы это сказали. И все же Господь определяет исполнителей своей воли.

— Опасно думать так, мадам.

Она оставила серьезный тон.

— После такого разговора, мосье Пуаро, будет чудом хоть кого-то застать в живых.

Она поднялась.

— Пора возвращаться. Мы же отправляемся сразу после ленча.

Когда они подошли к пристани, молодой человек в свитере как раз садился в лодку. Итальянец уже был там. Когда нубиец наладил парус и они отплыли, Пуаро из вежливости заговорил с незнакомцем.

— Прекрасные достопримечательности есть в Египте, не правда ли?

Молодой человек курил довольно вонючую трубку. Сейчас он вынул ее изо рта и, удивляя образцовым произношением, ответил коротко и резко:

— Меня тошнит от них.

Миссис Аллертон нацепила пенсне и благосклонно заинтересовалась говорившим.

— Правда? А почему? — спросил Пуаро.

— Возьмите, к примеру, пирамиды. Колоссальные бессмысленные сооружения, дань прихоти надменного деспота. Подумайте, как массы людей, обливаясь потом, воздвигали их и умирали тут же. Мне делается тошно при мысли об их страданиях и муках.

Миссис Аллертон задорно подхватила:

— По-вашему, лучше удовлетвориться знанием того, что люди трижды в день принимали пищу и умирали у себя в постелях, нежели иметь пирамиды, Парфенон[292], прекрасные гробницы и храмы.